Психомех - Ламли Брайан - Страница 37

Кстати, в связи с этим между ним и Сюзи сложились особые отношения.

Например, ему больше не надо было подзывать Сюзи; простая мысль, и она молчаливо оказывалась рядом с ним, малейший взгляд воспринимался как приказ. Даже не видя Гаррисона, Сюзи реагировала на его мысленные команды. Конечно, ее обучили основному (на самом деле Ганс Хольтер научил Сюзи гораздо большему; как собака-поводырь она была совершенно уникальна среди себе подобных), таким командам как “лежать”, “сидеть”, “стоять”, “ко мне”, “сторожи”, “к ноге” и даже “фас”, но удивительно было видеть, как она выполняет свой репертуар в одном углу, в то время как Гаррисон сидит в пятидесяти ярдах на другом конце сада и управляет Сюзи исключительно при помощи мысли! Только Вилли Кених знал о их взаимосвязи, и, хотя он никогда не высказывал свое мнение вслух, Гаррисон догадывался, что немец считает это еще одним верным знаком бестелесного вторжения Томаса Шредера, что тот подбирается к душе и телу человека, которого полковник выбрал в хозяева.

Что касается самого Кениха, то, быстро добравшись до пятидесятилетнего возраста, он выглядел не больше, чем на сорок, и держал себя — и Гаррисона — в отличной форме постоянными тренировками в маленьком спортивном зале, который теперь занимал комнату на первом этаже в суссекском доме. Добрые друзья, они как никогда наслаждались этими отношениями — более тесными, чем просто дружба, и только любовь Сюзи к Гаррисону была больше, чем то же чувство фельдфебеля СС. Они были как братья, потому что Кениху, как и Гаррисону, ничто человеческое было не чуждо.

Не часто, только когда Гаррисон не нуждался в нем, Кених отправлялся в Лондон, где несколько дам наслаждались его вниманием, и два раза в год проводил неделю в Гамбурге (в своем родном городе) с целью, которую Гаррисон не очень отчетливо себе представлял, да и не особо интересовался. Кроме того, Гаррисон настаивал, чтобы у Кениха были выходные.

Один случай, взятый наугад из нескольких подобных, может лучше показать, как укреплялись отношения между Гаррисоном и Кенихом.

Однажды летом 1975 года они ехали на машине в Лондон. Кених сидел за рулем переделанного “мерседеса”, а Гаррисон удобно расслабился на переднем пассажирском сидении. Сам Гаррисон немного “водил” машину — по подъездной к усадьбе дороге и по дорогам, где движение было не интенсивным, но сейчас он сидел, откинувшись и наслаждаясь сигаретой, предоставив Вилли выполнять свою работу. Когда они подъехали к железнодорожному переезду в пригороде Лондона, Гаррисон вдруг почувствовал холодное покалывание в затылке. Короткие волосы на затылке реагировали на что-то невидимое, а ладони мгновенно стали влажными. В его сознании вспыхнуло яркое предчувствие беды. Он “увидел” несчастный случай!

— Вилли, жми на тормоза! — пронзительно закричал он.

Ругаясь на своем родном языке, Кених отреагировал с невероятной быстротой, словно он услышал команду раньше, чем она была произнесена. В то же время Гаррисон резко выпрямился и, схватив свой руль, яростно крутанул его вправо, а Кених, все еще нажимая на педаль тормоза, не мешал ему. Вместо этого он инстинктивно отпустил руль со своей стороны, позволяя Гаррисону повернуть машину боком. Она проехала юзом несколько метров и остановилась на середине дороги. Откуда-то с близкого расстояния раздался пронзительный визг тормозов и сердитые гудки.

Все это произошло одновременно. Приближающийся автомобиль с визгом остановился на противоположной стороне переезда; раздался резкий сигнал, предупреждающий о приближении поезда, и пугающая громада междугороднего экспресса с ревом пронеслась мимо. Его многочисленные вагоны под стук колес мелькали как кадры кинофильма. Если бы Гаррисон протянул руку в окно, он мог бы коснуться металлического гиганта, который прошел так близко, что “мерседес” затрясся от засасывающего потока воздуха.

Внутренним взором Гаррисон видел все это так же ясно, как если бы у него было зрение; но он не мог видеть то, что сейчас видел Кених: бледную, как смерть, фигурку в окне домика, где находилось управление сигнальной системой переезда, она руками схватилась за голову, широко раскрыв от ужаса глаза и рот. А красно-белые шлагбаумы, отказывавшиеся опускаться, судорожно дергались, оставаясь из-за какой-то технической неисправности в поднятом положении. Но в следующий миг поезд пронесся и растаял вдали, и проезд снова был свободен. И, о чудо, все обошлось без происшествий.

Запустив мотор, Кених выровнял машину и медленно поехал через переезд, его глаза пристально смотрели налево и направо, когда он проезжал, глядя вдоль еще вибрирующих, но теперь свободных, полос блестящего металла. Осторожно переехав на другую сторону, он немного увеличил скорость и повернулся к Гаррисону.

— Неисправность шлагбаума, — сказал он, немного нервно, — нам повезло.

— Повезло, — повторил Гаррисон. Его голос обнаруживал, насколько он был потрясен. Он покачал головой. — Не в этом дело. И то, как мы сработали вместе.., что-то невероятное.

— Да, для слепого ты очень хорошо действовал, Ричард, — Кених натянуто усмехнулся.

— Я так же подумал о тебе, — ответил Гаррисон. — Это именно ты отлично действовал для человека, у которого нет экстрасенсорного дара! Ты мне рассказывал об этом однажды, помнишь? Как Томас тестировал тебя, и что у тебя были плохие результаты?

— Да, помню, — кивнул Кених. — Так и было, мои экстрасенсорные способности равны нулю.

— Бред! — фыркнул Гаррисон. — Ты схватываешь мои мысли прямо из головы. Твоя нога нажала на тормоз в тот же самый миг, — даже раньше! — как я закричал.

— То же самое бывало и с полковником, — ответил Кених. — Но я все-таки настаиваю, что у меня нет дара. Это все твой дар, Ричард, твой. Разве ты не понимаешь? Даже слабый приемник примет сильный сигнал. А в этот раз твой сигнал был четким и громким, уж поверь мне! И как насчет предчувствия, которое все это привело в движение? Ты знал, что впереди опасность. Нет, сила твоя, Ричард, не моя. Я не достоин похвалы. Без этой чудесной силы мы оба были бы сейчас мертвыми.

— Это не моя заслуга, — кивнув, сказал Гаррисон. — Меня предупредили.

— Предупредили?

— Шенк. Сегодня утром мы говорили о нашем сегодняшнем деле. В время разговора у него появилось предчувствие, и он спросил, как мы обычно ездим в Лондон. Я сказал, на машине. Он сказал мне, что все будет в порядке, все равно, как я поеду, но только не поездом. “Опасайся сегодня поездов, Ричард, — сказал он мне. — Избегай их”. Он так и сказал: “избегай поездов”...

Год спустя, последняя неделя мая 1976 года. Начиналось самое жаркое и длинное лето, которое помнили жители Англии. Прошло три года со времени первого приезда Гаррисона в Харн. Теперь он был так богат, как никогда и не мечтал. Ему еще не было и двадцати пяти, а он уже владел домами и другой недвижимостью в Англии и Германии. Огромные суммы денег были размещены в различных банках и вложены в предприятия (в основном в Цюрихе), а его образу жизни более бедные современники могли позавидовать. У него были женщины — все элегантные леди, но ни одна из них серьезно не принималась во внимание, несколько друзей, хотя из них только Кених был близок ему, и полная свобода быть таким, каким он хотел, и делать все, что хотел. И все-таки...

На висках Гаррисона появилась преждевременная седина, хотя она только придавала интерес его приятной внешности. Это было верным признаком того, что он не был спокойным человеком. Он был неуступчив в своих мыслях. Потому что единственное, чего он избежал, и избежал полностью, было счастье. Конечно, частично благодаря своей слепоте, хотя среди тех, кто думал, что знает его, были и такие, кто подозревал, что он просто притворяется слепым, потому что только само зрение могло быть лучше того псевдовиденья, которым он теперь владел в совершенстве.

Вилли Кених изменился мало, в действительности казалось, что он вообще неизменяем, хотя не так давно Гаррисон заметил какую-то настойчивую осторожность или осмотрительность в этом человеке, не желавшем проводить вдали от него более трех-четырех дней. Теперь Сюзи, большой, черной и красивой, было четыре года и четыре месяца, и ее неувядающая любовь к своему хозяину пылала, как никогда. Слуги в обоих домах, в Суссексе и в “Прибежище Гаррисона”, оставались те же самые, и никто из них не поменял бы своего хозяина ни на какого другого. И однако, кроме всего этого, оставалась незаполнимая бездна: