Венера с пистолетом - Лайл Гэвин - Страница 52

– Ты – ублюдок.

– Только моя старая мама меня так называла, и не слышала ни слова против.

Она ухмыльнулась:

– Но ты хорош! Знаешь куда больше, чем делаешь вид. И в искусстве тоже, я думаю.

– Брось.

Она снова усмехнулась, затем опять повернулась к картине, распевая:

– Мы нашли Джорджоне, мы нашли Джорджоне…

Я обнял ее за плечи.

– Ты это нашла, милая.

Она обняла меня за талию и пропела:

– Мы нашли Джорджоне, мы нашли…

И тут вдруг мы стали целоваться, исступленно и счастливо, потом танцевали вокруг картины, потом снова целовались, постепенно уже всерьез.

А потом она, держа меня на расстоянии вытянутой руки, задохнувшись сказала:

– Берт – но это уже всерьез!?

– Похоже…

– Да… – казалось, она успокаивает свои чувства, – я думаю, да.

– Может ты должна сначала отправить меня на спектрограмму и рентген?

– Что? – и она засмеялась. – У меня всегда так, звучит очень академично?

Я снова притянул ее к себе. Она постаралась положить голову мне на плечо. У нее ничего не вышло, и никогда этого со мной не получится из-за моего небольшого роста. Но ее волосы были у моих глаз, и они были фантастически мягкими и прекрасными. А ее тело рядом с моим так дышало жизнью…

Она сказала:

– Кажется, мне лучше выпить.

Я занялся выпивку, но потом бросил:

– Не надо, если только ты иначе не можешь. Я не хочу, чтобы ты была пьяная.

– Я не хочу пьянеть, – негодующе заявила она, – я просто хочу выпить.

– А как насчет вина? Должно быть, оно уже остыло?

– Подходящая идея.

Я пошел за вином, мне пришлось повозиться, чтобы вытащить пробку, и потом я смог найти только один фужер. Потому себе я плеснул в стакан для виски.

Когда я вернулся в гостиную, Элизабет там не было. Черт, я не слышал, чтобы хлопала входная дверь. Может она закрылась в своей ванне, или еще где-нибудь?

Дверь в ее спальню была открыта, там было темно, свет проникал только из прихожей.

Она спокойно сказала:

– Ты забыл вино.

– Нет, принес, – но я не двинулся с места, просто стоял и смотрел на нее. Она замерла у большой кровати. Темный воздух между нами начал медленно вибрировать, как радиоволны.

– Берт, у нас любовь?

– Может быть. Так много времени прошло с тех пор…

– Берт, я не очень хороша… в этом…

– Не надо, здесь нет правил, здесь только мы.

Я пошел к ней.

Свет из прихожей веером рассыпался по потолку длинными тонкими клиньями. Как трассирующий огонь с закрытых позиций. Или ломтики тех круглых диаграмм, которые показывают, как правительство тратит каждый процент ваших налогов, или хотя бы дают понять, что правительство знает, как его тратит.

Когда я не мог ни о чем больше думать, я спокойно спросил:

– Элизабет?

– Может, тебе лучше называть меня Лиз? – сонно спросила она.

– Лиз, – попробовал я. Хотя не был уверен. Может быть, я когда-нибудь сменю его на Бетти, или Бесс. Добрая королева Бесс. Когда она царствовала? В конце шестнадцатого века. Когда изобрели кремневой замок. Ренессанс, Англия.

Мои мысли проплыли, как дым, и вернулись к исходному пункту.

– Лиз…Мы же не сказали им, что это Джорджоне.

– Здесь нет телефона.

– Это хорошо, верно? Ладно, я смогу завтра выйти и позвонить.

– Карлос сказал, чтобы мы оставались дома.

– К черту Карлоса.

Она приглушенно хихикнула.

– Нет, давай останемся дома. Мне нравится быть дома с тобой. Пусть это станет большим сюрпризом для Карлоса, когда он вернется.

– Да… – мои мысли все еще лениво плавали по потолку, во всяком случае, если он станет торговаться за два миллиона, то лучше ему не знать, что она стоит три.

Элизабет подняла голову.

– О, Господи! Может лучше все-таки сказать ему?

– Остынь. Они старались обмануть нас, не так ли? Я имею в виду то, что они хотели продать ее нелегально. Думаю, будь они готовы продать нормально, отправили бы ее в Лондон.

– Наверное… Ты очень часто говоришь «я имею в виду», почему?

– Что? Правда? Я имею в виду… Я полагаю, да, немного.

Она снова хихикнула.

– Я не возражаю. Мне это нравится. Мне все в тебе нравится.

Мы немного помолчали, а потом она спросила:

– Почему я, Берт?

Я снова глядел в потолок.

– Не знаю, как-то так получилось. Ты все делаешь с душой. Я имею в виду картины, особенно хорошие картины, а как ты сердишься, когда речь идет о подделке… Я подумал, что тоже смогу когда-нибудь так относиться к искусству, но пока не могу, нет, правда. Ты должна быть очень стойкой.

– Что?

– Ты прочнее, чем думаешь. Люди, живущие с верой, все таковы.

– Это не такая уж редкость.

– В моем кругу – редкость, – и когда она не ответила, я спросил: – А почему тогда я, раз уж мы заговорили об этом?

Она снова хмыкнула, а потом легла на спину.

– Я думаю… Ты умеешь побеждать, умеешь доводить дело до конца. Потом, ты думаешь о коммерческой стороне дела. А это редко встречается в моем кругу.

– Два совсем разных круга, очень интересно.

– Но это действительно так. Как ты вообще заинтересовался искусством?

– Звучит глупо, но это случилось в армии. После демобилизации я даже ходил шесть месяцев в художественную школу. Но рисовать не стал. У меня не совсем получалось.

– Ты долго смотришь на картины. Тебе нравится просто смотреть?

– Полагаю, что не так долго, во всяком случае дольше, чем я бы хотел.

– Тебе нравится владеть вещами, верно? Если ты не можешь ими владеть, то они тебе не очень интересны.

Эта мысль была мне неприятна и немного раздражала. Я попытался себя защитить.

– Ну и что? Я – бизнесмен. Это значит – покупать и продавать.

– Ладно, ладно, – примирительно шепнула она. – Могу поклясться, что ты к тому же очень хороший бизнесмен.

Она повернулась, и я почувствовал ее дыхание на своем плече. Но я уже не хотел спать. Я потянулся за сигарами, но они остались в гостиной. И вот лежишь и думаешь, действительно ли ты хочешь курить, и чем больше думаешь… Я встал и пошел в гостиную, нашел пачку и закурил.

А потом я стоял и смотрел на картину. У меня никогда не было и не могло быть картин. Постепенно покой того давнего итальянского дня завладел мной, как тепло огня, и я начал успокаиваться.

Когда-то действительно я мог просто стоять и смотреть. Это было очень давно, в Париже, в 1944 году. Я впервые попал в галерею искусств. И попался на удочку, захотел пойти в художественную школу. Но я служил в армии, и не мог делать то, что вздумается. Теперь, черт, у меня кое-что есть. Так может быть хватит слишком переживать из-за того, что тебе никогда не иметь…

Я смял сигару и пошел назад. Но покой картины по-прежнему оставался со мной, как голос, который я никогда больше не услышу, но и никогда не забуду.

Лиз мирно спала, как любая Венера. Я тихонько пристроился рядом, она протянула руку, коснулась моего лица и по-кошачьи замурлыкала. Я усмехнулся в потемках, а потом лежал, и мои мысли блуждали в спокойном летнем полдне.

34

Я проснулся около одиннадцати и на мгновенье почувствовал грусть. Мне показалось, что все это сон, и я никогда не смогу в него вернуться.

Лиз ушла, я лежал и злился на нее. Потом заставил себя подняться и украдкой заглянул в большой гардероб. Там висели вещи Элизабет, но вдали у стенки висел старый плащ, лежала пара шлепанцев и халат из какой-то красной искусственной ткани. Видимо, вещи капитана Паркера. Халат, похоже, ничем не пах, потому я надел его и шлепанцы. Я не вожу с собой подобных вещей, просто потому, что не ношу их, но сегодня утром они были вполне уместны.

Лиз была на кухне, листала одну из книг Паркера – труд Беренсона по итальянскому ренессансу – и прихлебывала кофе.

Она улыбнулась мне, а потом, черт побери, покраснела.

– Эй, привет. – Я подошел ее поцеловать.

– Ты не побрился, – она коснулась рукой моей щеки, – смешно, но мне хочется знать о тебе все, малейшие детали. Это так важно…