Венера с пистолетом - Лайл Гэвин - Страница 50

Да, это был подлинный Ренессанс. Казалось, миллион лет отделяет ее от суровых святых и синих, голодных дьяволов Джотто. Она была полна несомненной, подлинной, первородной красоты. В ней не было греха. И это их роднило.

Элизабет очень спокойно сказала:

– Полагаю, нам нужно поговорить о деньгах.

Я взглянул на донну Маргариту и Карлоса; они все еще стояли, как загипнотизированные. Только на двоих помощников это не произвело впечатления. Они только раз взглянули на картину и то только за тем, чтобы убедиться, что все в порядке. Потом разом ринулись в угол, дабы не оставлять сливовицу в одиночестве.

Вдруг меня посетила интересная мысль. Я заметил, что мои руки задрожали, и плеснул себе немного виски. Чары развеялись.

Карлос выдавил:

– Значит, вы ее узнали?

Элизабет кивнула.

– Мы всегда знали, что она когда-то существовала. Кто-то, еще при жизни Джорджоне, сделал много гравюр с его работ. Потом, и через сто лет после его смерти, тоже делали с них оттиски. Получилось что-то вроде каталога. К сожалению, копии-то остались, а многих картин нет. Или они не найдены. Однако «Венера с пистолетом» – большая картина.

– Доказывает ли это, что она подлинная, настоящая? – спросила донна Маргарита.

Элизабет хмуро уставилась на картину.

– Не-ет. Если вы собираетесь подделать старого мастера, то нужно постараться найти такую картину, которая исчезла. Тогда можно что-нибудь нарисовать, похожее на подлинник. Но копировщик всегда что-нибудь сделает не так, как сделал бы Джорджоне, Тициан или Себастьяно… – она покачала головой. Но не эта картина. Это может быть только Джорджоне.

– С кем-нибудь еще можно проконсультироваться? – тактично спросила дона Маргарита.

– Никого. Нет экспертов по Джорджоне. Он писал немного, плюс многое не сохранилось, потому не имеет смысла становиться экспертом только по его творчеству. Есть около полудюжины специалистов, с мнением которых можно считаться.

Я решил, что пора помочь.

– Картина выглядит очень свежей.

– Ее почистили совсем недавно. Кстати, очень профессионально. Ей это только на пользу. Вообще-то, если картину хотят подделать, ее надо старательно пачкать, – она вдруг взорвалась. – Так подделать никто не может. Это подлинник.

Помолчав с минуту, я произнес:

– Великолепно. Я верю вам, но…

– Спасибо.

– Но где она была последние триста лет?

Карлос холодно ответил:

– В Венгрии, я полагаю, мистер Кемп.

Элизабет подошла к картине, осторожно подвинула ее вперед – она была без рамы и потому не тяжелой – и изучила задник.

– Нет ни пометок, ни ярлыков. Что же, ее действительно не было на рынке последние лет сто.

Потом отклонила холст назад.

– Я думаю, она Бог весть сколько висела в спальне какого-нибудь венгерского замка. Вся покрытая грязью и пылью, она была просто невзрачной картиной, где нарисована какая-то обнаженная женщина. Немного мест в мире, где может такое случиться. Венгрия одно из них, ведь она оставалась практически феодальной страной вплоть до последней войны. Там ничего не менялось веками.

Карлос осторожно, почти нехотя, спросил:

– Вы думаете, она может быть краденой?

Мисс Уитли взглянула на него.

– Разве вы не знаете, у кого ее покупаете?

– Да, но нет квитанции о предыдущей продаже.

Я вступил в разговор.

– Ну, все зависит от того, что мы подразумеваем под словом «краденая». Предположим, дело было так. Эту картину действительно не снимали и не перевозили сотни лет. Но настал 1943 год и немцы оккупировали страну. Вполне возможно, что они ограбили, разорили эту семью, в том числе забрали картину. Потом пришли русские, и я думаю, что семья, владевшая замком, долго не протянула. Так или иначе, сейчас из этой семьи уцелели немногие. Но, что самое главное, бывшие владельцы картины не знали, чем они владеют, потому эта картина нигде и не зарегистрирована. Вы же не станете включать в каталог картину, которая висит где-нибудь в ванной комнате. Поэтому, если кто-нибудь заедет в Париж или Нью-Йорк и скажет: «Эй, это картина из замка моего дедушки», то никак этого не докажет.

– В самом деле, он даже не сможет узнать ее после чистки, – добавила Элизабет.

– Полагаю, мы должны дать откупного правительству Венгрии, если ее покупаем? – заметил я.

Карлос жестко отрезал:

– Капитан Паркер вряд ли с вами согласится.

– Тогда капитану Паркеру нужно проветрить свои мозги. Он что, забыл, что Венгрия стала Социалистическим Народным раем? «Было ваше, стало наше», «один за всех, все на одного», правильно? Я имею в виду – никакой частной собственности, никто не должен выделяться. Как бы там ни было, я все-таки кое-что знаю о получении картин из-за границы. Не такого размера, приятель, и не через «железный занавес». Те двое, я кивнул в сторону незнакомцев, – должны остаться на Западе и выкинуть меня из бизнеса. Они просто волшебники, если сделали это. Потом, вы сказали, что ее почистили профессионально. Пусть я немного знаю о Венгрии, но не думаю, чтобы там было много экспертов по реставрации. И все они должны быть известны, все должны работать в государственных музеях или учреждениях. Ни один из них не станет рисковать и делать такую работу подпольно. Это собственность правительства Венгрии.

Элизабет покусывала губу. Я заметил такую же манеру у Анри, у каждого второго эксперта, с которым работал. Она не хотела ошибиться. Эксперт, который открывает великую картину, разделяет чувства художника, будто он ее нарисовал.

В конце концов Элизабет сказала:

– Я полагаю, в его словах есть смысл.

Донна Маргарита решительно спросила:

– Как это влияет на законную сторону вопроса?

– Не знаю… Я полагаю, они могут продать ее, а затем заявить, что ее украли, а потом потребовать ее обратно через суд. Уверена, что сейчас она у них зарегистрирована.

– Они не смогут утверждать, что она украдена, если не сделают соответствующего заявления, – сказал Карлос. – Может, им просто нужно немножко иностранной валюты?

– Вполне возможно. Но эта сторона вопроса не мой бизнес.

Я немного отвлекся от разговора, подошел поближе к картине и стал приглядываться к оружию. Это был причудливый пистолет: почти два фута длиной, практически без излома единой линии между стволом и рукояткой. Курок был длинный, скругленный, с большим наклоном назад (ее пальцы не касались его), а затвор выглядел как причудливое колесо с кольцевой пружиной и другими интересными идеями.

– Итак, сеньорита, – спросила донна Маргарита, – теперь вы можете определить цену?

При упоминании о деньгах я обернулся.

– А как насчет наших товарищей, которые уничтожают сливовицу?

– Они не говорят по-английски, – заверил Карлос.

– Они выглядят так, будто не говорят совсем, но если они агенты правительства, то могут оказаться чертовски неплохими шпионами. Я наблюдал за их реакцией. И ничего не заметил на их лицах, они даже не моргнули глазом, а ведь сохранять спокойствие – часть подобной работы.

Донна Маргарита нетерпеливо взглянула на меня:

– Мы уверены, что они не понимают. А теперь, синьорина…

– Это одна из последних работ Джорджоне, – медленно заговорила Элизабет. – Я бы сказала, что он написал ее как раз перед дрезденской Венерой, в конце своей жизни.

– Когда это было? – спросил я.

– 1510 год.

Теперь и Карлос посмотрел на меня с негодованием. Элизабет продолжала:

– Она почти также хороша, как дрезденская Венера… Я предполагаю, что на Лондонском аукционе за нее дадут, – она набрала полную грудь воздуха, – самое малое три миллиона долларов. Вполне возможно, что и больше. Трудно сказать. Она всплеснула руками, – Это же находка века! Бог знает, кто будет набивать цену. Вашингтон, Кливленд, Лувр – да они будут глотки друг другу рвать за эту картину.

Донна Маргарита по-кошачьи ухмыльнулась.

– Но получит ее Манагуа. Вы говорите, три миллиона?

– С нас столько и хотят, – сказал Карлос.