Мраморный рай - Кузнецов Сергей Борисович - Страница 6

Спустя несколько лет после конца старого мира военное руководство Общины было смещено. Во вновь избранный Совет вошли ученый, медик, политик, священник, банкир и литератор. Одного военного, правда, решили все же оставить. Председателем избрали Петра Савельевича – социолога, правозащитника, длительное время возглавлявшего комитет по защите прав беженцев и вынужденных переселенцев. В день избрания Петру Савельевичу исполнилось шестьдесят девять.

Сергей тоже входил в состав Совета, но решающего голоса не имел, а был «наблюдателем от общественности» и выполнял обязанности секретаря на закрытых заседаниях. Кроме того, так уж получилось, что именно ему больше остальных доверял председатель, или, как его прозвали в колонии, Верховный. И эта близость Сергея к Верховному порядком раздражала остальных членов Совета.

До того как забиться в консервную банку убежища и закупориться в ней навсегда, здешние жители, разумеется, входили в разные социальные слои, придерживались совершенно непохожих взглядов на жизнь, отличались вкусами и привычками. А теперь все были одинаковы: без денег, без имущества, без солнца, без будущего. Теперь у них было много общего: крысиная жизнь, несбыточные мечты о возможности дышать ароматами весенней пробуждающейся природы, о купании в прохладной речной воде жарким летом…

Литератор и член Совета Дима сочинял короткие рассказы о любви и жизни людей до Катаклизма. Писал их в старых тетрадках. Рассказами зачитывалась вся колония, особенно женщины.

Бывший повар из французского ресторана (это он предложил Скрынникову попробовать изготовить шоколад – и ведь получилось же!) первые несколько лет старался удивлять колонистов кулинарными изысками, состряпанными чуть ли не из топора, – из безвкусных местных продуктов и отставных консервов. Но потом кем-то из Совета ему было поставлено на вид: не выпендривайся, парень, не до деликатесов сейчас, готовь просто и экономно, шикарных вкусовых качеств никто от тебя не ждет.

Женский парикмахер, оказавшийся в убежище в числе первых, в два счета освоил мужские прически и все эти годы прилежно и аккуратно стрижет всех, кто к нему обращается, в том числе караванщиков. Их-то что стричь – или наголо, или полубокс. Не перед кем красоваться.

В общем, каждый применял в новой жизни все, что знал и умел.

По приспосабливаемости человек даст фору всем остальным животным.

Раз выжили, раз свела судьба – стали выстраивать друг с другом отношения.

Не имевшие пар – находили, начинали жить вместе, рожали детей.

Работали, сплетничали, интриговали против соседей, обзаводились друзьями и недоброжелателями.

В общем, жизнью не назвать, но существованием – вполне.

Держались любовью, инерцией и мечтой, что однажды смогут вернуться на поверхность.

Молились, чтобы этот день наступил как можно раньше, чтобы хоть сколько-нибудь колонистов… или их потомков смогли увидеть свет солнца.

И по сей день молятся.

Три дня спустя, во время дежурства Полины, раненый, принесенный караванщиками, впервые открыл глаза. Полина немедленно вызвала Хирурга.

Тот прошелся дозиметром по телу раненого – прибор ни разу не пискнул. Измерил давление: девяносто на шестьдесят, пониженное. Склонился над мужчиной.

– Вы меня слышите? – четко выговаривая слова, спросил он. – Кивните, если слышите.

Никакой реакции. Взгляд мужчины был отсутствующим, словно стеклянным.

– Мне не дает покоя один любопытный факт, – повернувшись к Полине, сказал Хирург. – В ту ночь, когда мы вытащили из него этих насекомых. Я еще проверил двух дозиметром, прибор сходил с ума. Я прошел дозиметром над раной парня, показатели тоже были невеселые. Но в тот момент, когда я достал последнюю тварь, наш пациент выгнулся дугой и заорал.

– Мне еще Дениска привиделся в коридоре…

– Да-да… Но там ведь никого не было?

– Конечно нет. Я и у сына потом спросила. Он сказал, что не выходил из бокса. Спал.

– Так вот, – продолжал Хирург, – я напоследок опять проверил дозиметром нашего героя. Уровень упал. Я еще подумал, что прибор забарахлил. А сейчас ее совсем нет! Но ведь не могло такого быть, чтобы я вытащил зараженных насекомых, а вместе с ними удалил радиацию, это нонсенс! К тому же… Мне кажется, они занесли на своих жвалах в тело парня какой-то яд, и он вообще не должен был выжить.

– Сильный организм? – предположила Полина.

– Чаю, – вдруг сказал за их спинами хриплый низкий голос.

Оба резко обернулись. Человек по-прежнему лежал без движения, его глаза невидяще пялились в потолок.

Хирург подошел и снова наклонился над его лицом.

– Что вы сказали? – спросил он и вдруг понял, что раненый смотрит прямо на него.

– Чаю, – хрипло повторил тот. – Между «купчиком» и «чифирем»… – И медленно прикрыл глаза.

Хирург выпрямился и посмотрел на Полину.

– О чем это он? – спросила та.

– Кое-что проясняется… – пробормотал Хирург и снова взглянул на раненого. – А пациент-то наш в прошлом – сиделец!

– Кто?

– Уголовник. Был в местах заключения. Жаргон выдает. На зоне «купчик» – это, по нашим с тобой меркам, очень крепкий чай. А «чифирь» – последняя степень крепости, достигалась путем вываривания высококонцентрированной заварки. Там у ребят были свои технологии…

– Вы-то откуда все это знаете? – хмыкнув, спросила Полина.

– Поживи с мое… А татуировок-то у него почти нет, похоже, к ворам в законе отношения не имеет. Одна только, – он указал на могучее плечо, выползшее из-под простыни, с полустертой синей надписью «MAX».

До конца дня раненый больше в себя не приходил.

А ранним утром следующего скончался один из первых жителей колонии, старик, лежавший в соседней крохотной палате.

Иван Трофимович чах и болел весь последний год – или делал вид, разобраться удавалось не всегда. При всем жизнелюбии и активности, почти не уменьшавшихся все годы жизни в колонии, Иван Трофимович, в свои шестьдесят четыре года, начал жаловаться на головные боли, рези в животе, стал мало есть и двигаться, то и дело пропускал работу и дежурство у ворот. Его обследовали и ничего угрожающего не нашли. Когда появились подозрения, что он филонит, с ним несколько раз говорил Сергей и даже вызывал к себе Верховный. Ивана Трофимовича пытались штрафовать, уреза?ть рацион – не работаешь, значит, будешь меньше есть!

Ничего не помогало. Жил он обособленно, за прошедшие годы пару среди местных одиноких женщин – с детьми и бездетных – так и не нашел: не смог или не захотел. Днями пролеживал в своей семиметровой комнатушке, по сотому разу перелистывая старые пожелтевшие журналы и газеты, добытые наверху. Книг не признавал.

Два дня назад сказал Полине: «Уже скоро, дочка. И вас от хлопот освобожу, и сам наверх выйду». Мертвых хоронили всегда наверху.

«Куда это вы собрались?» – притворно рассердилась она, а сама тут же побежала к Хирургу. Тот махнул рукой: опять чудит дед. К такому же выводу пришел Сергей, которому она вечером передала слова старика. Ничего ему не сделается; полежит в больнице еще с недельку, да и к себе в бокс поковыляет восвояси.

А Иван Трофимович возьми да и преставься.

Несколько часов спустя после кончины с покойным простились в Зале (народу собралось немного и все больше пожилые). Молодой священник, отец Серафим, прочел заупокойную. Похоронная команда была к тому времени готова. В нее вошли Сергей, его товарищ и сосед по жилому сектору Марат (бывший водитель какого-то областного князька), начальник сегодняшней смены по охране периметра Владимир Данилович, отец Серафим и Миша – парень, снятый с других работ для участия в похоронах.

Оделись тепло, погрузили тело на носилки, туда же положили лопаты и, как всегда потолкавшись в шлюзовой, выползли на поверхность.

Носилки несли втроем – Миша, Сергей и Марат; покойный неожиданно оказался довольно тяжелым. Владимир Данилович сновал вокруг процессии с автоматом наизготовку. Отец Серафим, бормоча молитвы, семенил рядом с носилками.