Тропами карибу - Крайслер Лоис - Страница 71

Впрочем, они отлично сумели бы заблудиться и сами. Это уже было с ними однажды, еще до того, как Тутч стала выходить на прогулки. Мы бродили по незнакомой местности. Внизу под нами, в ивняке, шумела река; должно быть, решив, что это их родная река и теперь все просто, волки побежали от нас под гору и пропали. Когда мы наконец собрались все вместе, они были вне себя от радости, Казалось, их радость была прямо пропорциональна тому нервному напряжению, которое владело ими, пока они блуждали одни. Волки не отходили от нас ни на шаг и, лишь завидев родную гору, побежали вперед.

Им всегда было важно, чтобы на прогулке присутствовал каждый член стаи.

Если Крис, не дожидаясь меня, выпускал их из загона, они мчались под гору за ним следом, но затем, спохватившись, неслись обратно разыскивать меня. Если он уходил вперед один и я выпускала их без него, они сбивались кучкой вокруг меня и не думали отправляться на прогулку, прежде чем я не обласкаю каждого.

Волки подпрыгивали, чтобы поцеловать меня, и их хвосты при этом волновались, а когти невинно царапали мне щеки.

Когда Тутч стала выходить вместе с нами, на нас свалились две смехотворные обязанности. Во-первых, мы должны были защищать пятерых взрослых волков от собаки. Они лезли к ней целоваться, а она хватала их зубами за морду и не отпускала. Помимо того, кому – либо из нас приходилось садиться на землю и принимать на себя все те бурные ласки, которые они не смели излить на собаку. Волки прямо-таки изнемогали от любви.

Тутч была не в ладах и с «нашим» вороном. Восемнадцать воронов, постоянно державшихся возле нашей стоянки, улетели, возможно, обнаружив где-нибудь труп оленя. Лишь один из них предпочел избрать своей резиденцией склон Столовой горы, где он подбирал объедки. Он сопровождал нас на прогулках и, как все вороны, любил общество волков. Когда мы доходили до открытых песчаных отмелей, ворон затевал игру. Подпустив к себе волков футов на шесть, он отлетал и снова поджидал волков. Это была воронья игра в салки, и он был способен играть в нее десять минут подряд. Когда волкам это надоедало, ворон сидел на месте и каркал, пока они снова не подбегали к нему.

Однако с Тутч у ворона была вражда. Должно быть, собака портила ему жизнь у нас на горе. Он держался от нее подальше, чтобы она не могла захватить его врасплох, и, каркая, пикировал на нее сверху.

Он каркал и на нас, но уже совсем другим тоном. Ему представлялось, что он состоит с нами в каких – то отношениях – мы были уверены: не враждебных. Он сопровождал нас, медленно махая крыльями. Иногда с забавно – небрежным 300 видом, как бы говорившим о том, что он знает, что делает, ворон наклонял голову и почесывал ее лапой.

Собаку снедало неимоверное честолюбие и самомнение. Вокруг нее царила атмосфера любви и игры, но бывший вожак собачьей стаи по-прежнему боролся лишь за то, что наполняло раньше его жизнь: престиж и власть. Собака и волки психологически жили в совершенно различных мирах.

Собака чувствовала себя одинокой. Она все еще нет – нет да посматривала с края горы в опустелую тундру: не покажется ли там Курок. Проходя мимо холма, на котором в свое время проживала Серебряная грива, она поднимала на него глаза. Собака не могла найти себя, и это нас огорчало. Ведь это мы вырвали ее из нелегкой, но полнокровной жизни, в которой у нее был авторитет, полезный труд, общение с себе подобными и бурные восторги во время путешествий. Мы даже подумывали о том, чтобы возвратить ее эскимосам при отъезде из Арктики, но потом оставили эту мысль. И вот почему. Тутч видеть не могла свое вьючное седло, даже пустое. Когда она ложилась и ждала, пока его нагрузят, ее глаза тускнели, в них появлялось напряженное выражение. Мы просто не в силах были вновь ввергнуть собаку в рабство и вскоре вообще перестали навьючивать ее.

К волкам она знала лишь два подхода: либо стремилась верховодить ими, либо кусалась. Игра была начисто вычеркнута из ее жизни.

Она увлекала волков за собой, делая вид, будто высмотрела что-то интересное вдали. Но она неминуемо выдавала себя тем, что время от времени украдкой посматривала назад, следуют ли волки за нею. И им очень скоро надоедало мчаться неведомо куда – хотелось остановиться, принюхаться к новым местам, поиграть.

Чтобы произвести на них впечатление, она однажды перешла через реку.

Это было не просто и не безопасно. Река схватывалась льдом позже, чем озеро, и вид у нее сейчас был страшноватый. В месте переправы вода лилась водопадами поверх голубого льда. Двое волков последовали за Тутч, поскользнулись, упали и благоразумно повернули назад. Но для Тутч отступать было поздно, и она продолжала идти вперед.

Собака скрылась из глаз и долго оставалась на том берегу, а когда захотела присоединиться к нам, ее отделял от нас глубокий поток, стремительно несущийся между ледяными закраинами у берегов. Она взволнованно бегала взад и вперед по кромке льда, совалась в воду, отпрядывала и в конце концов пронзительно завизжала. (Будучи на четверть волком, она лаяла очень редко.) Надо полагать, это было для нее страшное самоунижение. Сжалившись, Крис провел ее обратно к месту переправы.

Ледостав был ей на руку. Волки часто ломали льдистую окаемку на озерцах и брали в рот кусочки льда. Но настало утро – все озера оказались сплошь затвердевшими и припорошенными тонким слоем снега. Ничего не подозревая, волки бросились к первой попавшейся луже. Лед дал им подножку, и, беспомощно распластавшись, они поехали кто на подбородке, кто на брюхе. Они пытались встать и стоять смирно, но каждый раз их заносило вбок, и они неудержимо плюхались задом на лед.

Тутч могла бегать по льду; волкам же потребовалось целых две недели, чтобы научиться ходить по нему. С недюжинной проницательностью они оценивали степень опасности и без страха играли и катались на небольших озерцах. Но у реки, где бешено мчащийся поток хлестал поверх сверкающего берегового припая, одна лишь Алатна, да и та с робостью, подходила ко льду.

Однажды Тутч жестоко осрамилась. Дело было так. Уже усвоив начатки волчьей игры, она кружила по замерзшему болоту с костью в зубах, преследуемая двумя волками.

– Хочет показать, какая она ловкая и проворная там, где они оскальзываются и падают, – сказал Крис.

Она упала. Кость покатилась по льду. Поднявшись, она постояла с минуту, подобрала кость и скрылась в кустах. Там она пролежала целую вечность.

– Восстанавливает собственное достоинство, – сочувственно сказал Крис.

Однажды, увидев ее, мисс Алатна сделала характерный жест. Вернее, это была лишь часть жеста – быстрое закидывание головы вверх. Совершенно ясно, что затем волк хотел склонить голову набок и положить лапу на шею собаки. Но это было слишком опасно.

И все же один из волков с поистине самоотверженной настойчивостью добивался расположения Тутч. Это была целая эпопея. Волчица Тундра была наделена величайшей способностью любить и всю свою любовь обратила на собаку.

Мне известен случай, когда нечто подобное произошло между овчаркой и человеком. Такие случаи редки и не имеют ничего общего с обычной собачьей преданностью. Говорят, что овчарка – потомок волка и собаки – может стать опаснее любого из ее прародителей. И это легко понять. Собаки свирепы нравом, но ориентированы на человека; их свирепость вымещается на животных и даже на представителях их собственной породы. Волки мягкосердечны, но не ориентированы на человека. Человек для них – существо того же порядка, как, скажем, песец. Если они не голодны, они терпимы к другим животным, даже к тем, на которых обычно охотятся. Сочетая собачью свирепость с волчьим безразличием к человеку, животное может быть жестоким.

Но возможно и обратное сочетание: волчья заботливость и напористость плюс собачья ориентация на человека. В таком случае животное приобретает масштабность. Отважное, неукротимое, серьезное и в то же время веселое, оно будет гением в любви, подобно тому как Эйнштейн был гением в науке. Его избранник может познать любовь так, как лишь немногие люди познают ее от людей.