Золотое дерево - Лейкер Розалинда - Страница 77

— Неужели это всегда длится так долго? — растерянно спросил Эмиль.

— Ивон мучилась еще дольше. Но ты, по крайней мере, можешь надеяться, что у вас родится здоровый ребенок. Габриэль — молодая, полная сил женщина. Кстати, к твоему сведению, она никогда в своей жизни не болела, если, конечно, не учитывать болезней, перенесенных ею в детстве и не оказавших никакого влияния на ее самочувствие впоследствии, — Анри взглянул на часы. — Ну ладно, я иду спать. А ты можешь вздремнуть здесь на диване, если не хочешь воспользоваться приготовленной для тебя постелью в одной из спальных комнат.

Анри собирался уже предложить Эмилю выпить хорошую порцию коньяка, но передумал. Прошлый раз, когда он угощал своего зятя вином, это плохо кончилось. Ему до сих пор было неприятно вспоминать об этом.

— Спокойной ночи, — и Анри вышел из комнаты.

Это была самая длинная ночь в жизни Эмиля. Он не мог удержаться от слез, слыша, как за стеной мучается жена. Даже Ивон долго не удавалось уснуть, и она спустилась вниз в пеньюаре и шелковых туфлях.

— Я распорядилась, чтобы нам подали сюда по чашке горячего шоколада, — сказала она, приподнимая крышку стоявшего на столе кофейника и видя, что остывший кофе был почти не тронут.

Хотя Эмиль всегда считал Ивон довольно легкомысленной и взбалмошной женщиной, страшной эгоисткой, заботящейся лишь о собственном благополучии, но в эту ночь он вынужден был изменить свое мнение о ней, чувствуя искреннюю благодарность за ее готовность побыть с ним в эти трудные минуты и утешить его своим участием. Пока они пили шоколад, который, на вкус Эмиля, был излишне сладким, Ивон болтала на разные посторонние темы, помогая ему отвлечься от того, что происходило в спальной жены. Через полчаса она рассеяла заблуждение Эмиля по поводу того, что явилась сюда в гостиную с намерением составить ему компанию и проявить к нему участие.

— После шоколада меня всегда клонит ко сну, — сказала она, зевая и прикрывая рот холеной рукой.

— Это первое средство, к которому я прибегаю от бессонницы. Поэтому, пока его действие не начало проходить, я, пожалуй, поднимусь наверх и снова лягу в постель, иначе я не усну всю ночь от храпа Анри и криков… — Ивон поспешно оборвала себя, видя, как Эмиль переменился в лице. — Спокойной ночи, Эмиль. Надеюсь, что к утру ты получишь хорошие известия.

Эмиль чувствовал, что ненавидит эту женщину так же сильно, как и ее супруга.

— Неужели ты так ничем и не поможешь женщинам, ведь они целый день на ногах? — довольно резко бросил он ей.

Ивон растерянно заморгала.

— Но от меня нет совершенно никакого толку! Я слишком ранимая и чувствительная и не выношу, когда рядом кричат и стонут от боли. Твоя Габриэль в хороших руках. Тебе не о чем беспокоиться. Постарайся уснуть!

К своему стыду Эмиль действительно начал дремать. Сначала он клевал носом, просыпаясь каждый раз, когда его голова бессильно падала на сложенные на столе руки. Когда же истошные крики Габриэль стали просто невыносимыми, он закрыл ладонями уши и провалился в глубокий сон.

Внезапно чья-то рука легла ему на плечо, и рядом раздался голос Элен.

— Эмиль! Проснись!

Он открыл глаза и увидел, что комната залита солнечным светом. Было раннее утро. Сразу придя в себя, он вскочил на ноги, охваченный паническим ужасом.

— Что случилось?!

Элен с воспаленными от бессонницы глазами, еле держась на ногах от усталости, улыбнулась ему.

— У тебя родился сын. Прекрасный мальчик, крикун с мощными легкими. Габриэль очень слаба, но она быстро восстановит свои силы.

Эмиль был вне себя от радости! Он подхватил на руки смеющуюся Элен, расцеловал ее от избытка чувств и, подняв ее, закружился вместе с ней по комнате. Элен никогда еще не видела его в таком состоянии бурного восторга. Наконец, Эмиль опустил ее на пол и поспешил наверх в спальную комнату жены, перескакивая через две ступени. Он замер, остановившись на пороге. Доктор уже ушел, повитуха тоже отлучилась куда-то на некоторое время. Габриэль лежала с закрытыми глазами и бледным лицом в перестеленной постели, ее причесанные густые волосы блестящей волной рассыпались по подушке, а руки лежали поверх одеяла, Прикрытые кружевными манжетами длинных рукавов ночной рубашки. Когда Эмиль подошел к кровати жены, она повернула голову в его сторону и взглянула на него. Он был таким жалким, — небритый, со сбившимся на бок галстуком и радостным выражением лица, — что она невольно улыбнулась. Эмиль бросился к ней и, схватив протянутую ему навстречу руку, прижал ее к своим губам. Затем он присел на краешек постели и нежно поцеловал жену.

— О, моя дорогая! — воскликнул он, и его горло перехватило от волнения, а на глазах показались слезы. Ему казалось, что он пережил самое страшное; он так боялся потерять ее: сначала опасность исходила от Дома Рошей, затем от Дево, а теперь от несчастного случая при родах, которые, к счастью, закончились благополучно. — Если бы я потерял тебя…

— Тс-с, — прошептала она и кончиками пальцев вытерла слезы на его щеках. — Я с тобой. И всегда буду с тобой. А почему ты не хочешь взглянуть на своего сына?

Эмиль подошел к детской кроватке и взглянул на багроволицее, мирно спящее существо, наделавшее такой переполох.

— Я безумно рад видеть тебя, мой сын, — тихо произнес Эмиль серьезным тоном.

Габриэль чувствовала гордость от того, что сделала этого мужчину таким счастливым. На его долю, конечно, выпало немало переживаний в их браке, поскольку он безвинно страдал от отношений, связывавших его жену и Николя Дево. Как и большинство мужчин, страстно влюбленных в жен, которые изначально не отвечают им взаимностью, Эмиль верил, что Габриэль в конце концов воспылает к нему той же страстью. Но вместо этого она постоянно его разочаровывала. Габриэль, со своей стороны, была благодарна судьбе за то, что муж, как ей казалось, не подозревал о ее любви к другому мужчине. Во всяком случае, родив Эмилю сына, Габриэль надеялась тем самым загладить перед мужем свою вину — пусть и невольную — и примириться с ним.

Новорожденного назвали Андрэ в честь отца Эмиля. Крестной матерью родители выбрали, конечно, Элен. В день крестин она поразила всех тем, что сбросила, наконец, свой траур и появилась в более праздничном наряде, хотя все же одела неяркое платье серого цвета, в котором выглядела стройной и элегантной, а вместо обычных черных перчаток на ней были белые. Габриэль, передавая в руки невестки своего завернутого в пеленки сына, восхищенно улыбнулась.

— Ты прекрасно выглядишь!

Элеи, принимая спящего спеленутого младенца, ответила:

— Я переоделась в праздничное платье в честь твоего сына. Рождение нового человека — начало всех начал, и я хочу, чтобы моя жизнь стала частью этого знаменательного события.

Габриэль расцеловала невестку в обе щеки, и Эмиль последовал ее примеру, присоединившись к комплименту жены. Затем Габриэль взяла Жюльетту за руку и повела ее к выходу, туда, где гостей ждали экипажи. Элен и все остальные последовали за ними. Жюльетта постоянно оборачивались и бросала восхищенные взгляды на свою мать, очарованная ее новым обликом. Будучи впечатлительным ребенком, обладающим богатым воображением, девочка решила, что, словно в волшебной сказке, ее мать вдруг сбросила мрачные одежды и вновь превратилась в прекрасную фею.

Верная своему слову, Габриэль покинула отцовский особняк на улице Клемон, как только доктор разрешил ей переехать в деревню. В шелководческом хозяйстве Вальмонов остался всего лишь один сарай, в котором рабочие продолжали выкармливать личинок шелкопряда, поскольку часть тутовых деревьев на плантациях Эмиля уцелели от гибели. И все же Эмиль вынужден был ежедневно увольнять рабочих, которых хорошо знал и которые работали на него уже долгие годы, а теперь им пришлось голодать всю зиму, ничего не заработав на прокорм себе и своей семье. Тем временем плантации тутовых деревьев — особенно на горных склонах Италии — обещали дать хороший второй урожай, но все знали, что он вряд ли пойдет на продажу. Ходили слухи, что его переправят в Англию. Английский шелк всегда соперничал с лионским. А теперь шелкоткацкие мануфактуры Маклсфилда имели отличную возможность запастись шелком-сырцом иностранного производства, не испытывая конкуренции со стороны французских текстильщиков. Через португальские порты английские ткани, несмотря на войну, вновь попадали на европейские рынки сбыта. Поэтому перед лионскими шелкопромышленниками возникала реальная опасность того, что постепенно они утратят круг своих постоянных заказчиков и традиционных потребителей.