Невольничий караван - Май Карл Фридрих - Страница 66

— Тогда я подожду, пока он вернется.

— Может быть, ждать и не придется: его спутник, тот, что похож на попугая, остался здесь. Прислать его к тебе?

— Да, позови его, пожалуйста!

Сын Тайны вышел, и вскоре после этого в дверях появился человек в красном мундире. Все его лицо был испещрено оспинами, и, может быть, вследствие той же болезни его усы состояли всего из нескольких волосков, которые, несмотря на явную заботу хозяина, торчали, как щетина, в разные стороны. «Усач» отвесил весьма замысловатый поклон и сказал:

— Я слышал, что ты эфенди и желаешь со мной говорить. Что тебе нужно?

— Я хотел бы знать, откуда идет дахабия, на которой ты приехал?

— Из Фашоды.

— А! И ты прямо в Фашоде сел на этот корабль?

— Да.

— Кто еще на нем находится?

— Солдаты.

— А штатских там нет?

— Есть несколько человек.

— Кто эти люди?

— Ну, прежде всего я!

— Значит, ты не солдат?

— Нет.

— Но носишь форму?

— Да, потому, что мне так нравится, и потому, что мое путешествие — военный поход.

— Могу я спросить, как тебя зовут?

— Моего настоящего имени ты не смог бы выговорить. Здесь меня обычно называют Абуль-хадашт-шарин. Отец Одиннадцати Волосинок. Со мной также находится мой товарищ Абу Дих — Отец Смеха.

— И больше никого?

— С нами находится еще великий ученый и эфенди, чьим адъютантом и лучшим другом я являюсь.

— Как его имя?

— Абуль-арба-уюн, Отец Четырех Глаз.

— Четырех глаз? Он что, носит очки?

— Да.

— Куда он едет?

— К ниам-ниам, а перед этим он собирается навестить селение, которое принадлежит Абуль-моуту.

До сих пор Пфотенхауер слушал спокойно, но при последних словах собеседника он вскочил и взволнованно воскликнул:

— Он ведь чужестранец, немец, и зовут его Шварц, правда?

— Да, это он, и зовут его именно так, да. Ты его знаешь?

— Нет, но я знаю его брата, который едет ему навстречу. Итак, он здесь, здесь, на дахабии?

— Да. Я сейчас как раз пойду вниз, к гавани, чтобы его встретить.

— Я пойду с тобой. Я должен быть там, когда он высадится на берег! Мне не терпится его увидеть и поприветствовать!

— Тогда пойдем вместе.

Последние слова были сказаны тоном высокого покровителя, который находится в благодушном расположении духа. Пфотенхауер воспринял их спокойно и лишь удивленно улыбнулся, после чего новые знакомые покинули токул и сериба и зашагали к реке.

Храпун со своими людьми по-прежнему стоял на берегу. Неподалеку от них лежала лодка. Пфотенхауер и Отец Одиннадцати Волосинок забрались в нее и принялись ждать прибытия дахабии.

— Ты сказал, что ты его друг и адъютант, — снова заговорил Серый, — с каких же пор?

— С Фашоды. Но познакомились мы еще раньше, в пустыне. Там мы вместе убили двух львов и победили шайку хомров, которые хотели на нас напасть. Шварц — необычайно смелый и умный человек.

— Это я знаю.

— И он никогда ничего не делает, не посоветовавшись со мной, — с важным видом прибавил малыш.

— Даже так? Тогда вы, должно быть, являетесь действительно очень близкими друзьями.

— Очень, очень близкими! Мы с ним все равно что братья. Я думаю, мне не надо вам объяснять, что я тоже ученый?

— Ты?!

— Ну да, я! Ты что, сомневаешься в моих словах?

— Да нет, у меня пока нет оснований сомневаться, потому что ты не доказал мне противоположного.

— О, этого никогда не произойдет! Стоит тебе послушать мою латынь, и ты поймешь, что немного на свете таких образованных людей, как я!

— Латынь? Откуда ты знаешь это слово?

— Слово? — презрительно фыркнул Отец Одиннадцати Волосинок. — Ты, кажется, не понял: я в совершенстве владею латинским языком.

— Невероятно! Где же ты его изучил?

— Меня научил знаменитый Маттиас Вагнер, с которым я обошел весь Судан. Он был моим земляком.

— То есть как земляком? Насколько я знаю, Вагнер был венгром из Эйзенштадта.

— Это верно. Я тоже жил в Венгрии. Доктор Шварц был невыразимо счастлив, что может на чужбине поговорить со мной по-немецки.

— Как, ты и по-немецки говоришь?

— Конечно, и превосходно!

— В самом деле? Нет, ты правда не шутишь? Это меня тоже страшно радует, потому что я тоже немец!

Отец Одиннадцати Волосинок вскочил на ноги и в восторге вскричал, немедленно перейдя на немецкий язык:

— Что? Как? Вы — немец?

— Так оно и есть! — ответил Серый на своем сочном диалекте.

— Где вы родились?

— Я сам родом из Баварии.

— О, это есть хорошо-прекрасно! Я бывать в стороне баварной.

— Да? Мне приятно, что вы знаете мои родные края.

— Да, я в Мюнхене быть, где пью пиво, баварное, и ем редьку, черную, и сосиски, горчичные.

— Да уж, что правда, то правда, глоток доброго пива с редькой и сосиску с горчицей у нас в Баварии получить можно, в этом у нас толк знают! Но коли вы венгр, не могли же вы с самого начала называться Отец Одиннадцати Волосинок! Как будет ваше настоящее имя?

— Меня звать Иштван. А какое имя ваше будет?

— Я — Пфотенхауер. Но… вы уж простите меня, коли я спрошу: что это за диалект, на котором вы говорите? Я ничего подобного отроду не слыхал!

— Диалект? Я не говорю диалектом, а на немецком языке, безупречно чистейшем!

— Ах вот оно что! Ну, в этом я, пожалуй что, усомнюсь. Ежели ваша латынь так же чиста, как ваш немецкий, вы можете за ее прослушивание загребать хорошие барыши!

— Да, это я бы смогу, — со скромным достоинством согласился малыш. — Я всегда есть филолог, поразительный, и помолог, значительный!

— Черт побери! Так вот она, латынь-то ваша! И что ж тогда, по-вашему, филология?

— Филология наука о деревьях есть, с яблоками и грушами, вкуснейшими.

— Так-так! А помология?

— Это наука другая, об учении, премудром.

— Ну, дружище, вы уж попали впросак! Ведь дело-то обстоит совсем наоборот.

— Тогда это была путаница, научная. Я держу столько знаний в голове моей умной, что когда одно хочет выскочить наружу, то часто застревает, и вместо него выходит другое знание.

— Да, так уж нередко бывает, когда учишься сам, а академии посещать времени-то и не находится!

— О, академия, это я изучить, и апоплексию тоже!

— Да ну? Ну, в таком разе вы и точно умный плут! И что ж вы понимаете под апоплексией?

— Это школа высокая есть, университетская.

— Ох, Боже милосердный! А академия?

— Это был удар, который попал в голову и парализовал вначале руку, левую, или ногу правую.

— Тысяча чертей! Этакой чуши я за всю мою жизнь не слыхивал! Перво-наперво, что это за немецкий?! Какой бедолага разнесчастный должен разбирать эту кашу, что выливается из вашего рта? И потом вы опять все с ног на голову перевернули! Ведь высшая школа — это как раз академия, а апоплексия — это кровоизлияние.

— Это была только ошибка случайная! — защищался маленький человек. — Такое может случиться с любым и каждым!

— Но с вами это, сдается мне, случается сплошь и рядом! — рассмеялся безжалостный Пфотенхауер. — И вы еще называете себя другом и адъютантом доктора Шварца? С чем его и поздравляю! Не хотел бы я, чтоб мне такого помощничка Бог послал!

Отец Одиннадцати Волосинок почувствовал себя оскорбленным и спросил, гордо выпрямившись во весь свой небольшой рост:

— Под этим подразумевается персона, моя?

— Ну да, а что же еще? — веселился Пфотенхауер. — Конечно же, я подразумевал персону, вашу!

— Тогда протест я должен заявить. Я никогда не позволил оскорбить человек быть, респектабельный. Я никогда не позволил оскорбить честь, мою, и если вы не попросите извинения, срочно, то я буду сатисфакция требовать на пистолетах или саблях!

Серый расхохотался еще громче, чем прежде, и ответил:

— Эй, дружище, что это еще взбрело вам в голову? Никак вы меня вызываете? Подумать только, дуэль на саблях или пистолетах! Нет уж, лучше оставим это! У меня вовсе нет настроения подпортить ваши прекрасные познания и вашу латынь порохом или свинцом. И ежели вы чувствуете себя обиженным, я уж тут ничего поделать не могу. Я всего-навсего орнитолог, а не бретер [126]какой! С пташек я шкуры снимаю, что верно, то верно, но с людей — это уж дудки!