Принц полуночи - Кинсейл Лаура - Страница 33

— Может, не нужно ему быть таким доверчивым? Может, следует чаще бывать дома, а когда он приходит, не вонять так рыбой, а?

Она подняла брови.

— И вы не испытываете угрызений совести?

— Из-за чего, Солнышко? Из-за того, что поцеловал руку милой женщине за ее доброту к нам? Это все, что я сделал, уверяю вас.

— Она уже наполовину в вас влюбилась. — Ли пнула комочек грязи на дороге. — Хорошо еще, что ветер переменился. Мы провели здесь всего два дня. Я просто с ужасом думаю, что было бы, если бы мы задержались на неделю.

Он остановился, взглянув на нее, и губы его иронически скривились.

— Я не знал, что вы придаете такую силу моему обаянию.

— Ну, у меня нет сомнений, — сказала она. — Вы разбили немало сердец по дороге из Прованса сюда.

— Но ваше сердце, видимо, тронуть мне не удастся. И что мне еще остается, кроме как иногда поухаживать за какой-нибудь девушкой? Совершенно безобидно.

Она взглянула ему в глаза.

— Не думаю, раз вы оставались с каждой из них на всю ночь.

— Вот оно что. — Лицо его застыло. — Неужели вы думаете, что со мной можно свысока говорить на эти темы?

— Вы знаете мою точку зрения, — натянуто сказала она. — Я в вашем распоряжении, если вы хотите получить удовлетворение. Я не вижу необходимости в том, что бы вы кружили головы всем этим девушкам только затем, чтобы доказать, как вы можете своего добиваться.

— Я не пытаюсь ничего доказать. Какое, к дьяволу, ваше дело, где я сплю?

— Я считаю, что отвечаю за вас.

Он воззрился на нее с изумлением.

— Прошу прощения, мадемуазель. Но я взрослый мужчина, и мне не нужно, чтобы какая-то нахальная девчонка заявляла, что отвечает за меня.

— Разве? А кто, вы думаете, будет в ответе за эту глупую женщину, когда муж вышвырнет ее за то, что она спала с другим? Это же семья! Священная ценность. А вы играете легкомысленно с этим. Даже не скрываясь! Я полагаю, в гостинице или на постоялом дворе никто и внимания на это не обращал, поэтому и я молчала все вечера после Обена. Но в семейном доме, как этот, когда вы говорите, что пойдете прогуляться после ужина, а возвращаетесь на рассвете, — это все замечают, уверяю вас, все!

— Вот как? И кто же именно? Мальчик? Он уже спит. Ее муж? Так мы еще не видали его живым — этого торговца кефалью, правда? Он слишком увлечен ловлей рыбы, чтобы уделять внимание своей бедной супруге. И только вы все замечаете! Драгоценные семейные отношения, как бы не так! — Он презрительно рассмеялся. — Я преклоняюсь перед вашим богатым опытом — я в таких делах мало что смыслю! Итак, какое будет мне наказание? Еще шесть недель плохого настроения и холодных отношений? И это вам угодно называть «быть к моим услугам?» Боже, я не знаю, как я смогу выдержать это счастье!

Легкая краска тронула ее щеки. Она отвернулась.

— Мне жалко эту женщину. Да, ей одиноко. Она слаба. Почему же вы должны пользоваться этим?

— Я заставил ее смеяться. Я называл ее хорошенькой. Я поцеловал ей руку у кухонного очага. Вот и все. Что же до тех долгих часов, которые я проводил в бесстыдном распутстве, так я проводил их с Немо, а не с женщиной — к моему большому огорчению! Я беру Немо и веду его бегать, пока есть такая возможность. Ночью меньше риска, что его пристрелит какой-нибудь усердный деревенский рыцарь. Я не хочу отправлять его обратно в эту проклятую клетку. Вы это понимаете? Господи, неужели вы на самом деле думали, что я спал весь день в открытом экипаже, потому что каждую ночь предавался разгулу до изнеможения? Если вы уж решили следить за мной, то делайте это немного лучше и старайтесь добраться до сути, прежде чем выносить обвинение.

Она стояла, не шевелясь, не сводя с него глаз. — Хотя переспать с ней — не такая уж плохая штука, — добавил он. — В ней течет теплая кровь, а не ледяная вода, чего о вас я сказать не могу.

Плечи ее поднялись. Усилием воли она опустила их и отвела назад, выпрямляясь.

— Вам это обидно? — с издевкой спросил он. — Ну и отлично.

Щеки ее теперь уже пылали. Она облизнула пересохшие губы.

— Я прошу вашего прощения, — сказала она неживым бесцветным голосом. — Я ошибалась.

Его неровное дыхание в холодном воздухе изморосью оседало у рта. Ли уходила от него, а он смотрел ей в спину. Он перекрутил в руках бумажный пакет и сжал его в кулаке. Когда она была уже у ворот дома, он окликнул ее.

Она не обернулась. Собака на цепи опять залаяла, но она и на нее не обратила внимания. С.Т. глубоко вздохнул и пошел за ней, но, когда он вошел во двор, она уже скрылась в доме. В это время из дверей ему навстречу выбежал мальчик, прося позволения поиграть с Немо и угостить горстью копченой рыбы.

С.Т. смотрел мимо него на дом. Ему стоило немалого труда заставить руки разжаться. Он просто безмозглая скотина, болван — ведь он прекрасно знал, почему у нее не осталось душевного тепла. Но она так с ним обращалась, и эти ее бесконечные резкости, выговоры, несмотря на все попытки завоевать ее расположение! — он изнемогал от всего этого. Он долго стоял беззвучно ругая себя, а потом, повернувшись на каблуке, пошел за мальчиком в сарай.

10

С.Т. думал, что он готов пересечь Ла-Манш.

Он не был готов.

Все эти недели невыносимой тряски в открытом экипаже, когда он мог, по крайней мере, сосредоточить внимание на неподвижном ландшафте, были ничто по сравнению с адской мукой корабельной койки в неспокойном море.

Пока он еще мог соображать, он пожалел, что не принял порошок, купленный у шарлатана-аптекаря. Если бы порошок его убил, это было бы лучше.

Он ничего не видел; когда он открывал глаза, все качалось и падало перед ним; он чувствовал каждое движение корабля, многократно усиленное воображением. Его внутренности словно прилипли к горлу. Рука судорожно сжимала деревянный поручень, ограждавший койку. Он жадно глотал воздух, стараясь набрать его побольше в легкие. Казалось, чья-то огромная рука душит его, подбрасывает и сжимает с неумолимой силой. Он выплюнул то немногое, что съел, раньше чем они пересели из шлюпки на люгер контрабандистов, и теперь болезненная агония сжимала его желудок, грудь и голову.

Он услышал, как скользнули кольца шторы, закрывавшей койку. Нежная рука коснулась его щеки и виска, свежий приятный аромат отогнал неприятные запахи сырости. Он повернул в эту сторону голову, пытаясь что-то сказать, но лишь сдавленно застонал.

— Вы взволнованно дышите, — сказала Ли. Опираясь на переборку, она обтерла ему лицо душистой водой. — Попытайтесь успокоиться.

Он так сильно схватил ее за руку, что ей стало больно. Но она недвижно застыла, пока он тяжело, прерывисто дышал. Его начала вновь мучить рвота.

— Спокойнее, — приговаривала она. — Спокойнее.

Ответом был лишь болезненный стон.

Ли кусала губы, не зная, что для него сделать; пыталась припомнить уроки своей матери. Уговаривала его принять отвар папоротника, приготовленный с большими трудностями на палубе в чугунке, на раскаленных углях. Но он не мог удержать ни одного глотка.

В проходе послышался звук тяжелых шагов. Капитан маленького суденышка, занимавшегося контрабандой, вошел внутрь и заглянул через ее плечо в койку.

— Разрази меня гром, — пробормотал он. — Я повидал, как людей разбирало от рома, но чтобы так — не приходилось. Наверное, это не просто морская болезнь. Я никогда не видел, чтобы так-то прихватывало.

Сеньор открыл глаза. Казалось, он пытается удержать на чем-либо свой взгляд. Но корабль качало, голова его двигалась вместе с движением корабля, и было похоже, что он наблюдает за мухой, летающей вокруг голов Ли и капитана. Она погладила рукой его влажный лоб.

— Не пытайтесь говорить. Закройте глаза. Сеньор, вам нельзя говорить.

Он издал какой-то звук, похожий на сдавленное всхлипывание, которое заглушило судорожное свистящее дыхание. Он напомнил ей ту толку пассажиров, страдавших от морской болезни, всхлипывавших и стонавших, с которыми Ли ехала в первый раз через Канал во Францию. Только Сеньор намного в более тяжелом состоянии. Ведь и во время поездки на север кожа его покрывалась испариной, он бледнел, его зубы стучали. Но на палубе корабля он перенес несравненно более тяжкий приступ — казалось, он был не в состоянии собою управлять, покачнулся, а затем упал у ее ног. Она помогла ему перебраться в каюту, но легче ему не стало.