Дудочка крысолова - Михалкова Елена Ивановна - Страница 47

– Пахло от него, верно ты сказал, – медленно выговорил наконец слепой.

Макар сдержал вздох разочарования. Даже если окажется, что старик разбирается в ароматах, то название какого-нибудь «Фаренгейта» или «Хуго Босса» ничего ему не даст.

– Антоновкой пахло, – закончил старик. – Свежей, сочной такой антоновкой.

– Чем?!

– Антоновкой, яблоками. Я этот запах хорошо знаю, еще с детства помню. Здесь у нас выращивают только два сорта, Алму и Жигулевское – ты их видел, они ярко-красные оба. В паре садов вырастили Апорт, но он пахнет совсем по-другому. Ни один сорт такого аромата не дает, как антоновские. А здесь их поблизости нигде и не растет.

Макар взъерошил волосы.

– Он что, грузчик? – спросил он самого себя.

– Думаешь, ящики с яблоками таскал? Рановато для антоновки. Ее в начале сентября никто не продает – незрелая она еще, слишком уж кислая.

– Вы следователю об этом рассказали?

– Про парня рассказал, само собой. Как услышал от дочери, что случилось, так к милиционерам и пошел своими ногами. Они как раз возле машины возились.

– И что?

– Ну… Не послали безглазого куда подальше, и на том спасибо. Выслушали, что-то записали. А примут к сведению или нет, мне докладывать не стали. Вот про запах я только сейчас вспомнил, пока с тобой беседовал.

Илюшин поговорил со стариком еще несколько минут, но быстро убедился, что тот сообщил все, что мог. Записав на всякий случай его телефон и оставив свой, Макар проводил слепого до дома, видя, что тому приятно его внимание, и сдал на руки дочери, пухлой миловидной женщине, при первом же взгляде на которую ему стало очевидно, что она боится и обожает своего отца. Когда старик и женщина ушли в дом, он погладил на прощанье собаку, по-хозяйски разлегшуюся на крыльце, сорвал красное яблоко с ветки старой кряжистой яблони и пошел к калитке, обнюхивая его, как охотничий пес обнюхивает след.

Глава 8

Когда Гитарист отложил рукопись в сторону, за окном уже смеркалось. Он перечитывал историю Крысолова третий раз, снова и снова убеждаясь в сходстве с ним, мысленно подтверждая вехи, которым нужно следовать.

Первую крысу он убил, точно зная, кого уничтожает. Их познакомила мать. Она сидела с той блондинкой в кофейне, куда он случайно забежал выпить чашку кофе. Крыса понравилась ему, очень понравилась… Он и сам не мог объяснить себе, в какой момент симпатия переросла в острое желание ее смерти – нет, не столько желание, сколько понимание того, что нужно сделать. Хватило двух встреч, чтобы она полностью доверилась ему, поэтому не возникло никаких сложностей.

За этим важным шагом последовал еще один, потом еще…

И вот теперь он наконец-то завел себе крысоволка.

Он понимал, чувствовал, что ему чего-то не хватает. Охота – это прекрасно, но хотелось, чтобы рядом был тот, кто разделит с ним упоение от выслеживания, торжество от уничтожения врага.

Охотиться с крысоволком проще. Беловолосые твари не станут бояться двоих – в их глазах они будут хоть и запоминающейся, но совсем безобидной парой. А он натаскает свою пленницу на их запах, научит ее, как быстрее и проще убивать их, и вдвоем они сделают куда больше, чем он один. И пусть их не ждет награда, как Крысолова, но награда ему и не требуется – достаточно осознания своей незаменимости и важности того, что он делает.

Конечно, ее придется дрессировать. Придется приручать, и, возможно, не сразу получится объяснить, чего он от нее хочет. Но постепенно она поймет. Стоило ему увидеть ее, садящуюся в машину, как его обожгло откровением – вот то, что ему нужно! Словно кто-то свыше наклонился к нему и сказал отчетливо – но так, чтобы слышно было только ему одному: «Это она».

И когда она обернулась после слов той, второй, которую непременно следовало убить, и испуганно взглянула на него, он окончательно утвердился в своей мысли. Было что-то такое в ее лице, одновременно беззащитное и стойкое, что не позволяло усомниться в правильности выбора. Когда-то давно он поймал в саду землеройку – забавного зверька, по виду – крошечного мышонка с длинной вытянутой мордочкой, и пару дней забавлялся, наблюдая за его повадками. Это милое существо оказалось хищником, жадно уничтожающим и насекомых, и ящериц, и даже крупных лягушек, которых он подбрасывал ей в ящик. Хищник был стремителен, жесток и совершенно не ведал страха. Некоторое время Гитарист носился с мыслью поймать вторую землеройку и посмотреть, будут ли они сражаться друг с другом, но, как назло, в его ловушки больше никто не попался.

Он знал, что дрессировка любой твари, неважно, будь то крыса или кошка, начинается с объяснения, кто хозяин. Кто главный и кого нужно слушаться – беспрекословно. Глянув на часы, он окончательно убедился в том, что сегодня мать не приедет – она никогда не приезжала вечером, оставалась в своей городской квартире, – а значит, самое время переместить «крысу» в ее новое место обитания. Гитарист подумал с улыбкой, что оно ей понравится.

Альке удалось поспать, хотя она сама не верила в то, что заснет. Но сон – неглубокий, прерывистый, мутный, как клочья тумана, все же пришел к ней и дал отдохнуть. Подсознание пыталось вернуть ее в пережитый кошмар, но с удивительным для самой себя присутствием духа Алька решила, что кошмаров с нее хватит и наяву, а во сне она не позволит им появляться. Они и не появились. Ни мертвая Вика с перерезанным горлом, ни тот человек, что держал ее, связанную, в жуткой ковровой комнате, – никто из них не тревожил Альку во время ее рваного сна. А просыпалась она часто оттого, что затекали руки, ноги, да и поза ее – уткнувшись носом в пыльный ковер – была, как с горькой иронией подумала Алька, не самой удобной для хорошего отдыха, после которого улучшается цвет лица и исчезают круги под глазами.

Пробуждение ее было страшным: она открыла глаза и увидела перед собой лицо убийцы. Он лежал рядом с ней на ковре и изучал ее с каким-то странным выражением – с умилением, подумалось ей позже. В комнате горел свет – получается, он зашел, включил лампу, затем лег рядом, а она ничего не услышала, хотя ей казалось, что сон ее будет очень чутким.

– Проснулась… – Он упруго вскочил, отодвинул в сторону стул, ножки которого прижимали ей волосы к ковру. – Ну пойдем, девочка… Пойдем, маленькая…

«Он что, хочет, чтобы я поднялась?» – ужаснулась Алька.

Его сюсюканье над ней было еще более пугающим, чем его злость. Правда, поправила она себя, злобным или выведенным из себя она его пока не видела. Алька хорошо запомнила выражение его лица после того, как он убил Вику, и готова была поклясться, что он не злился. Скорее оно было просто сосредоточенным.

Но сейчас этот псих был чем-то явно доволен. Он стоял над ней, потирая руки, и Алька напряглась: от него можно было ожидать чего угодно, от удара ногой в живот до обливания ее серной кислотой. Однако парень не ударил ее. Вместо этого, наклонившись, приподнял ее, словно куклу, и понес, взвалив себе на плечо.

От неудобной позы руки у Альки выгнулись так, что она закричала, и ее тут же сбросили на пол, придержав, чтобы она не слишком сильно ударилась.

– Чего орешь? – недовольно спросил псих.

– Руки… Больно!

– А-а…

Он вышел из комнаты и тут же вернулся с ножом в руках. Алька мысленно отметила, что нож хранился где-то рядом – это могло ей пригодиться. Разрезав связывающую ее веревку, снова закинул ее на плечо и пошел, раскачиваясь, не выказывая и признаков того, что она не так давно ранила его. Похоже было, что этот псих совсем не опасается ее, подумала Алька, но, попробовав пошевелить пальцами, поняла, почему. Руки затекли так, что любое движение давалось ей с трудом, пальцы распухли, а след от веревки на запястьях теперь, когда путы сняли, ощутимо болел.

Первой ее мыслью был страх за руки, но ее сменила вторая, куда более пугающая. «Он не завязал мне глаза!» Она не раз читала, что похитители, не собирающиеся убивать своих жертв, всегда завязывают им глаза, чтобы те, освободившись, не смогли опознать их или то место, где находились. Завязывать ей глаза для того, чтобы она не опознала его, было уже поздно, но Алька была уверена, что никакой убийца не пожелает знакомить жертву со своим логовом. А если пожелает, значит, уверен, что она отсюда никогда не выберется.