Дудочка крысолова - Михалкова Елена Ивановна - Страница 48

Из своего неудобного положения она попыталась осторожно оглядеться. Ее пронесли по длинному коридору с желтыми стенами, где через каждые пять шагов стояли мышеловки – одну из них она уже видела, – а затем опустили на пол в большой комнате, обставленной так, словно здесь жили пенсионеры с устоявшимися привычками и нежеланием менять уже знакомые, хоть и неудобные вещи, на современные. Громоздкий шкаф во всю стену, разложенный диван, стол возле окна, на котором горкой свалена посуда… Но все эти мелочи Алька отмечала незаметно для себя, пораженная главным: все окна и стены оказались завешены черными портьерами, на которых были вышиты крысы. Золотые и серебряные, в коронах, с разинутыми пастями и оскаленными зубами, выдающимися далеко вперед, словно клыки у саблезубых тигров, они смотрели на нее отовсюду. Если у Альки и были какие-то сомнения в душевном здоровье этого человека, то теперь они отпали окончательно.

– Головой не дергай, – недовольно сказал псих. – Уже пришли.

Он опустил ее на пол и открыл крышку люка в полу, в котором виднелись ступеньки. На Альку дохнуло холодом и запахом подземелья. Затем ее грубо подняли за волосы и потащили по ступенькам вниз, в пугающую темноту подвала.

Спустившись, парень бросил ее на дощатый пол, из-под которого тянуло земляной сыростью, и, прежде чем она успела вскочить, сел сверху и снова ловко связал ей руки. Отошел, пригнувшись, в темноту, щелкнул чем-то, и над Алькиной головой зажглась тусклая лампочка, свисавшая на длинном проводе. Лампочка раскачивалась, и узкий круг света раскачивался вместе с ней, перебегая по щелям между плохо оструганными досками, из которых пахло влажной землей.

– Теперь это твой домик. – Псих вернулся, сел рядом с ней, зачем-то потрогал край Алькиной рубашки. – Будешь здесь жить. Не пачкай его сильно, ясно?

Он переместился ниже, провел ладонью по ее ногам, и Алька едва удержалась, чтобы не лягнуть его. Остановило ее лишь практическое соображение: даже если удар отбросит его, она не сможет убежать – руки у нее на этот раз связаны слишком крепко. А позволить себе роскошь отвести душу на этой твари, но вывести его из себя, она не может. Пока он не убил ее и даже не наказал за то, что она его ранила, но в любую секунду способен это сделать.

Поэтому она не дернулась и лишь поджала под себя колени.

– Хорошая девочка, славная девочка, – повторил убийца и ласково улыбнулся. – Отдохни, набирайся сил.

Когда крышка люка за ним закрылась, Алька позволила себе тихонько рассмеяться, оставшись в темноте. Отдохни, значит… Наберись сил! Действительно, наберись сил, Алечка, поспи в рваной рубашке на голых досках. Ее начала бить дрожь. Подвал был такой мерзлый, словно она оказалась в холодильнике. «Нет, не в холодильнике, – подумала Алька, – в могиле. Просто некоторых кладут в гроб, а меня не положили».

Она представила, как ее остывшее тело убийца ночью засыплет землей, и ужаснулась. «Мне нельзя об этом думать!» Она ощущала, что страх высасывает из нее силы, отупляет ее, не давая думать ни о чем, кроме собственной близкой смерти. Страх был таким непривычным для нее чувством, что она не знала, что с ним делать и как бороться, лишь осознавала, что бороться необходимо, если только она хочет выбраться отсюда. «Ты ведь хочешь? – спросила себя Алька, и сама же ответила: – Разумеется. И выберусь».

Ее подбадривало то, что один раз ей почти удалось сбежать. И препятствием к этому оказалась лишь собственная проклятая слабость. «Значит, мне нужно стать сильнее. Тогда я смогу перехитрить его».

Стать сильнее… Лежа на холодном деревянном настиле в тонкой рубашке, Алька строила планы о том, как она оглушит психа и сбежит, оставив его умирать в запертом подвале под его же собственным домом. Но ее замерзшее, усталое, голодное тело быстро подсказало, что именно Алька не принимает в расчет.

Сперва у нее скрутило желудок от голода, и почти сразу, вслед за мыслью о том, когда она ела в последний раз, ей захотелось в туалет. «Я застужу почки на этом полу… И не только почки».

Она с трудом села на корточки, но не смогла удержаться со связанными за спиной руками, и повалилась набок. Господи, найти бы что-нибудь, чтобы разрезать эту проклятую веревку… Ничего. Ничего не было в этом чертовом подвале, пустом, как ее желудок. Тогда, чтобы согреться, Алька поползла по полу, превозмогая боль, но надолго ее сил не хватило.

Ей оставалось только одно – попробовать отвлечь себя чем-нибудь. В распоряжении Альки были лишь мысли и воспоминания, а этого, подумала она, слишком мало, чтобы забыть о холоде, голоде и о том, что наверху бродит человек, убивший ее новую знакомую и, кажется, собирающийся убить и ее саму, пускай и менее кровавым способом. «Пожалуй, я бы предпочла нож, если бы вопрос поставили на голосование. Меньше пришлось бы мучиться».

Подумав об убийстве, она вспомнила смерть Микаэллы. Удивительное дело – такое длинное, неудобное имя, но почти никто в «Артемиде» не пытался сокращать его. Холодная, отстраненная, высокомерная Микаэлла, бездушная повелительница русалок – Костина так прекрасно играла эту роль, что все поверили, будто она и в самом деле такая.

Алька прекрасно знала, что стоит за ненавистью Микаэллы к ней. А та ее и впрямь ненавидела. Наивные девчонки, Женька с Оксаной считали, что Костина завидует Алькиной красоте, но это было смешно: не имелось у Альки такой особой красоты, чтобы ей завидовать, не говоря о том, что и Женька, и Оксана затмевали ее собою, не прилагая к этому ровным счетом никаких стараний – слишком уж обе были хороши. Однако их Микаэлла не изводила так, как Альку, которой пришлось тяжело с первого же дня работы в «Артемиде», когда Костина увидела ее.

И узнала.

Несомненно, она узнала ее раньше, чем сама Алька поняла, с кем имеет дело, потому что не так уж изменилась Алька за прошедшие… сколько?.. два… нет, три года. А вот сама Микаэлла изменилась.

Когда Алька увидела ее в первый раз, то не обратила особого внимания – не слишком молодая, но очень холеная дама из эскорта, ничего выдающегося. В тот вечер дом был напичкан девочками по вызову, как пирог куропатками, и они вспархивали то здесь, то там, раскрывая яркое блестящее оперение.

К тому времени Алька жила у Виктора уже слишком долго, чтобы оставаться влюбленной в него, и знала его слишком хорошо, чтобы восхищаться, но характер у нее был легкий, и они уживались неплохо. К тому же она по-прежнему испытывала благодарность за то, что после того ночного звонка он принял ее у себя без расспросов и даже не считал, что она должна расплачиваться постелью за его гостеприимство. Поэтому постель случилась сама собой, позже и по Алькиному желанию, а она ценила, когда на нее не давят.

В гости тем вечером съезжались одни мужчины, и Алька с обреченной усталостью поняла, что снова предстоит «мальчишник». Положение любовницы хозяина защищало ее от всех посягательств, но Алька не переносила саму атмосферу скотства, всегда сопровождавшую такие вечера. «Боже мой, ну ведь взрослые мужики, а не подростки, дорвавшиеся до запретного… А ведут себя совершенно так же».

Поэтому, когда привезли «девочек» и те с радостным визгом попрыгали в бассейн, она лишь пожала плечами и ушла, спряталась в одной из дальних комнат, условно отведенной для нее – на самом деле в этом большом неуютном доме у нее не было своего угла, как у неприкаянной кошки. Несколько раз к ней заглядывали гости и вытаскивали ее «посидеть и выпить», потом ввалился уже совершенно пьяный Виктор и потребовал, чтобы она вместе с ним куда-то пошла и что-то делала, и Алька послушно шла, делала, улыбалась, кивала, но потом незаметно выскальзывала и старалась скрыться.

Пьяные рожи, полуголые и совсем голые девки, кокаиновый «снежок» на ноздрях и рассыпавшиеся «дорожки» на столах, бутылки, крики, надрывающиеся в дорогих динамиках «Любэ» и Розенбаум… «Расслабуха, детка, – говорил об этом Виктор. – Большим дядям нужно отдохнуть, они много работали». Истинная правда. Действительно, большие дяди много работали, в отличие от нее, ленивой бездельницы, наслаждающейся каждой минутой своего безделья, и они в самом деле заслужили отдых. Но Алька все равно старалась находиться от них подальше – расслабуха вечно оборачивалась не самыми приятными сторонами человеческой натуры.