Дни знамений - Керр Катарина - Страница 38

– Прими мои соболезнования. Но завтра мы должны найти корабль, идущий до Анмардио, и вспомнить, зачем мы здесь торчим!

– Корабль я уже нашел, – ослепительно улыбнулся он. – Во дворце архона нам пришлось ждать, пока он освободится, и я разговорился с одним капитаном – он тоже ждал архона, чтобы зарегистрировать груз, взятый на борт. Слово за слово – и дело в шляпе!

Вот что хуже всего с Саламандром, – подумала Джилл, – только соберешься доставить себе удовольствие как следует отругать его, а он возьми и сделай все как надо…

Развалившись на вершине холма, Эвандар рассматривал окрестности.

Некогда правильно разбитый сад теперь выглядел заброшенным. Розы одичали и разрослись во все стороны, из живых изгородей торчали, будто зеленые пальцы, нестриженые побеги, дорожки, покрытые грязью, растрескались. Правильные квадраты и полукруги растянулись и скособочились, словно правая половина съежилась, а левая выросла по диагонали.

– Все такое помятое, – заметил Эвандар, обращаясь к Даландре. – Как будто здесь ночевал великан.

– Я понимаю, о чем ты. Это тот самый сад, который ты показывал мне, когда я впервые сюда пришла?

– Именно, но сейчас он испортился. И дом, со всеми прекрасными комнатами, что я создал для тебя, исчез, растворился, унесен ветром далеко-далеко. Так всегда получается. Я пытаюсь строить, как когда-то строили твои соплеменники, но ни камни, ни дерево не сохраняются надолго…

– В этом мире все течет, здесь царит неопределенность. О, если бы ты решился сойти в мир реальности…

– Ни за что! – он раздраженно мотнул головой. – И не заговаривай об этом!

Она хорошо разбиралась в его настроениях и больше не настаивала.

– Я сделал чудесную находку, Далла. Те острова, о которых говорила твоя подруга… Там заново отстроили Ринбаладелан, но это лишь жалкое подражание былому, маленькое и убогое, дерево вместо камня…

– Ты их нашел? И не сказал мне!

Он пожал плечами, поднялся и снова бросил хмурый взгляд на останки сада. Небо окрасилось сиреневым, сгустились сумерки, тени упали на землю, как дождь. Ветер взвихрил его золотые волосы, и они вспыхнули, будто загорелись. В такие моменты Далла задумывалась над тем, кто же он, что из себя представляет, и где они находятся; ведь она умерла, и эта яркая страна может быть всего лишь иллюзией жизни, сплетенной из тоски и воспоминаний. Ей казалось, что даже переход с места на место способен разрушить окружающий мир. Холм, на котором они стояли, расплылся и истаял облачком тумана, сад внизу превратился в груду сорняков и хвороста. Даже Эвандар истончился, стал похожим на цветную тень на фоне пустого неба. Горло у Даландры перехватило.

– Не уходи! – со стоном вырвалось у нее. – Я люблю тебя!

В то же мгновение он очутился рядом, во плоти, как всегда, и руки, обхватившие ее плечи, и губы, коснувшиеся ее губ, были теплыми и материальными. Он снова поцеловал ее, разгоряченный желанием, и крепко прижал к себе.

Вместе опустились они на колени, потом легли, сжимая друг друга в объятиях. Она больше не ощущала своего тела, если вообще было у нее что-то кроме иллюзорного облика, но его тело, приникшее к ней, чувствовала в полной мере – жаркую силу, источаемую им, осязаемую как плоть, сливающуюся с ее собственной силой; они слились, как два потока, в экстазе столь мощном и совершенном, какого ей не доводилось переживать при телесном соитии. На волнах чувства взмывали они ввысь, крича от наслаждения, радуясь сплетенному, сдвоенному сознанию.

Но потом, когда все прошло, она в который раз не смогла понять, что же приводит ее в такое состояние. Они лежали на склоне холма, обнявшись, как обыкновеннейшие любовники, и те иллюзорные одеяния, которые они носили, вновь были на них.

Она ощущала прохладу, бодрость, почти неестественное спокойствие; а Эвандар просто улыбнулся ей, как будто удивленный тем, что произошло. Но когда он отпустил ее, она увидела, что сад внизу вновь воскрес во всей красе.

– Я тоже люблю тебя, – сказал он так, словно ничто не прерывало их беседы. – Далла, Далла, я хвалил себя за хитроумие, когда заманил тебя сюда, но ты на самом деле и дичь, и охотник. И рано или поздно ты бросишь меня, без сомнения, как охотник бросает зверька, слишком долго пролежавшего в капкане, так что мех его весь сгнил и попортился…

Она отодвинулась от него и, присев, запустила руки в спутанные пряди своих волос. И руки, и волосы были по ощущениям точно такие, как она помнила их при жизни. Эвандар прилег, опираясь на локоть, и смотрел на нее с таким выражением лица, словно ждал, что его повесят на рассвете.

– Рано или поздно ты вынудишь меня уйти, – сказала она наконец. – Я слишком люблю тебя, чтобы сидеть и смотреть, как ты будешь уходить в небытие…

– Жестоко сказано!

– Неужели? А что бы ты пожелал от меня услышать?

– Не знаю… – он покачал головой. – Клянусь богами, которых ты поминаешь, я нынче устал. Пришлось потрудиться, разыскивая те острова. Тебе стоило бы самой взглянуть.

– Обязательно. Жаль, что нельзя потолковать с Джилл о них!

– Кто тебе запрещает? Ступай к ней с моего благословения, любимая.

– Не в том дело. У меня почему-то постоянно не хватает времени все высказать при встрече. Чуть что – и видение гаснет!

– А тебе обязательно показываться ей только в видении?

– Как еще я могу оказаться там?

– Ведь мы здесь живем в промежутке между всеми мирами… Погоди-ка! Да я же забыл, что ты не знаешь… Прости. Пойдем со мною, любовь моя, я научу тебя ходить нашими путями! – он привстал, но замер, склонив голову набок, словно охотничья собака. – Где Элесари?

– Не знаю!

– Тогда сперва поищем ее. У меня на душе как-то тревожно…

Тревога, как выяснилось, была вполне оправдана: Рука об руку спустились они с холма и смещались с толпой пирующих на лугу Опекунов. Там высился просторный павильон из золотой парчи, украшенный синими вымпелами, а в нем – ряды длинных столов, уставленных свечами в серебряных канделябрах, но, войдя внутрь, Даландра обнаружила, что сквозь крышу видны звезды – мерцающая россыпь Млечного пути. Музыка сплеталась с речами и смехом, но кого ни спрашивали Эвандар и Даландра, никто не мог сказать, где девочка. Тотчас же павильон стал изменяться, ткань превратилась в камень, луговая трава – в солому, а вымпелы – в выцветшие гобелены. Уголком глаза Даландра заметила очаг с весело потрескивающим пламенем, но, обернувшись, увидела лишь лунный свет сквозь оконный переплет.

– Иди со мной, – Эвандар так сильно потянул ее за руку, что она чуть не упала. – Не нравится мне все это!

У задней двери они наткнулись на Элесари, одетую в синюю тунику и накидку из серебристо-бело-зеленой клетчатой ткани. Она держала в руках кусок хлеба, намереваясь подать его старой нищенке, скрюченной, в буром тряпье, опиравшейся на кривую клюку.

– Матушка, матушка, – сказала девочка, – почему ты не хочешь войти и попировать с нами?

– Не будут рады мне более в чертогах твоего отца. Дитя, неужели ты не видишь, что они замышляют умертвить тебя? Уходи отсюда, уходи, я отведу тебя в безопасное место. Лучше просить милостыню на дорогах, чем жить в этой убийственной роскоши!

– О нет, матушка, они наоборот хотят дать всем нам жизнь, какой мы раньше никогда не имели!

Старуха в сердцах плюнула не землю.

– Трогательно, Альшандра, весьма трогательно, – внезапно сказал Эвандар. – Могу предсказать, что ты явишься на свет в Деверри и станешь знаменитым бардом!

С воплем ярости нищенка вскочила, скинув лохмотья, и явилась в новом облике – в сапогах, в замшевой рубахе; клюка превратилась в охотничий лук, и золотые локоны рассыпались по плечам. Даландра мельком отметила, что каменный замок позади них исчез, и сине-золотой павильон вновь красовался под луною.

– Будь ты проклят, Эвандар! – прорычала Альшандра. – Материнское проклятие на тебе и на твоей эльфийской шлюхе!

Порыв ветра, вихрь сухих листьев из неведомого дальнего леса – и она исчезла. Эвандар потер подбородок и вздохнул: