Питомник. Книга 1 - Дашкова Полина Викторовна - Страница 44

«Это нехорошо, – подумал Бородин, доставая веник и совок, – это вовсе не к счастью. Евгения Михайловна Руденко права, есть острое и мерзкое ощущение опасности, а информации не то чтобы нет, но она какая-то слишком путаная, неопределенная. Я чувствую, что надо спешить, пока не появились еще трупы с восемнадцатью ножевыми ранениями. Уходит время, день за днем, а следствие топчется на одном месте. Мы не можем выйти на лесную школу или семейный детский дом потому, что на Люсю нет никаких документов. Вероятно, кто-то постарался, чтобы их не было. Зачем? Кому понадобилось так странно, почти по-шпионски, легендировать дебильную сироту?»

Илья Никитич смел осколки, умылся, отправился спать, но долго не мог заснуть. В голове у него продолжали вертеться версии, предположения, мотивы, словно разноцветные стеклышки в волшебном фонаре, выстраивались в какой-то заманчивый узор, но тут же распадались.

Глава тринадцатая

Очнувшись, Раиса долго лежала неподвижно и глядела в деревянный потолок. На потолке желтел длинный отсвет высокого окна, залитого холодным лунным огнем. Болело все сразу – руки, ноги, голова. Она тревожно прислушивалась ко всем оттенкам боли. Отчетливо ныло сердце, каждый его удар отдавался острой пульсацией в левом плече. Это было так страшно, что Раиса почти забыла, почему упала, и на всякий случай громко позвала Ксюшу. Крик ее прозвучал одиноко, жалобно, и пришлось признаться самой себе, что в доме нет ни души, пришлось все вспомнить, в том числе и бесформенный силуэт в саду, в гамаке. Прежде всего следовало добраться до буфета, выпить валерьяновых капель, положить под язык шарик нитроглицерина, включить радиотелефон и вызвать «скорую».

Она попыталась встать. Голова кружилась, боль в сердце усилилась, но кости были целы. Постанывая, хватаясь за все, что попадалось под руку, она медленно двинулась к столовой, опрокинула кресло-качалку, чуть не упала опять и наконец нащупала выключатель. Он щелкнул впустую. Электричество в поселке все-таки выключили на ночь. В ящике буфета лежал фонарь, имелись еще свечи и керосинка.

Лекарства Раиса нашла сразу, взяла в руки телефон. Она знала, на какую кнопку нажать, чтобы выключить и включить. Однако был еще цифровой код, и его Раиса не помнила. Несколько минут она в отчаянии давила на все кнопки подряд. Она сомневалась, хватит ли у нее сил дойти до соседей. Участки были огромными, а сердце продолжало болеть, несмотря на нитроглицерин. В ушах стоял высокий волнообразный гул. Он звучал с механическим унылым упрямством, как будто рядом работала какая-то нудная машина. Она не сразу сообразила, что звук этот издает живое существо. Где-то поблизости выла собака.

Она вышла в сад с фонарем. Оставалась слабая шальная надежда, что Олег жив и его удастся разбудить, привести в чувство. Пространство от крыльца до гамака, двадцать метров по аккуратной асфальтовой дорожке, обсаженной кустами шиповника, она преодолела минут за десять. С тента над гамаком все еще капала вода. Голова закружилась так сильно, что Раиса потеряла равновесие и машинально ухватилась за плечо Олега. Гамак тяжело качнулся, Раиса выронила фонарь в высокие кусты. Он тут же погас. Сама она чуть не завалилась прямо на неподвижное тело.

Капризный неопрятный ребенок, свиненок, мальчик, которого она столько лет кормила супами и куриным филе, сорокалетний мужчина, которого она ежедневно проклинала и обзывала про себя скотиной, был мертв.

Единственное, что она могла сделать сейчас для него, это закричать: «Помогите!», потом заплакать и, обливаясь слезами, перекрестить его, некрещеного.

На крик откликнулось несколько собак с соседних участков, лай сменился воем. Раиса почувствовала наконец весь ужас своего положения. Она совершенно одна, у нее нестерпимо болит сердце, кружится голова, а рядом мертвый Олег, и, чтобы позвать на помощь, надо преодолеть огромное расстояние, метров триста, в кромешной темноте. Но это было сейчас невозможно. Она себя чувствовала ужасно, только чуть-чуть лучше, чем Олег. Он был мертв, она жива, но сил совсем не осталось.

Раиса села в мокрую траву у гамака, чтобы немного отдохнуть. Она старалась дышать медленно, глубоко, ночной воздух, чистый, насыщенный озоном после грозы, освежал, вливал силы. Она вдруг представила себе лицо хозяйки, когда та узнает, что случилось с ее драгоценным сыном.

– Все правильно! – прошептала она, едва шевеля холодными губами. – Это расплата, вот что! Я всегда знала, что ей придется платить за Оленьку.

Раиса впервые решилась произнести вслух это имя, пусть никто не слышал, но она решилась. Многие годы она запрещала себе вспоминать, а тут вдруг, на мокрой траве, у гамака, оттянутого мертвым телом, с мстительной сладостью прокрутила перед глазами то, что происходило в ненавистном семействе пятнадцать лет назад.

Через год после развода с Леной Олег привел в дом совершенного ангела, девочку Олю. У нее были пышные желтые кудри, круглые, как блюдечки, светло-голубые глаза, нежный румянец, тихий детский голосок. С Оленькой можно было поговорить, но главное, с ней всегда можно было договориться. Она всех слушала с одинаковым вниманием, никому не возражала, старалась угодить даже Раисе. Однако Солодкины-старшие вели себя так, словно между неряхой, хамкой Ленкой и тихой красавицей Оленькой не было никакой разницы. Галина Семеновна повторяла, щурясь, то ли от презрения, то ли от сигаретного дыма:

– Ну что общего у нашего мальчика с этой куклой?

Не было никакой свадьбы, никакой регистрации. Оленька просто жила, и все. Она любила Олега совершенно бескорыстно, заботилась о его здоровье. От неумеренного питания Олег растолстел, у него начались проблемы с пищеварением, и Оленька готовила для него отдельно диетическую еду. Она увлекалась народной медициной и заваривала для Олега всякие целебные травы. Кастрюльку с густым, черным отваром она относила в комнату и, наверное, поила Олега с ложечки, как маленького.

Казалось, девочка совершенно забыла о самой себе, не училась, не работала. Раиса ни разу не видела ее с книгой в руках. Целыми днями трудолюбивая Оленька стирала, гладила, без конца убирала разбросанные вещи, вылизывала их комнату, а вечером, когда Олег возвращался из института, они закрывались и сидели тихо, как мышки.

Работы по дому хватало, к хозяевам часто приходили важные гости, чиновники, иностранцы. Квартира должна была сверкать чистотой, и готовить приходилось для гостей на уровне самых дорогих ресторанов. Раиса вздохнула с облегчением. Теперь она могла полностью сосредоточиться на обслуживании Солодкиных-старших и даже не заходить в комнату Олега. Этот свинарник многие годы был для нее чем-то вроде заколдованной зоны. Ей часто снился один и тот же кошмар, как она убирает за Олегом, складывает вещи, стирает пыль, борется с хаосом, но все опять валится, рушится, покрывается слоями грязи, горами окурков и фантиков, и так до бесконечности, словно какое-то невидимое чудовище пожирает ее труд, ее силы, издевается над ней.

Когда стало известно, что Оленька ждет ребенка, Раиса очень за нее обрадовалась. Казалось, девочка просто создана для материнства. Правда, ни у кого, кроме домработницы, известие о прибавлении семейства положительных эмоций не вызывало.

Однажды Раиса случайно услышала разговор хозяев, не предназначенный для чужих ушей. Был поздний вечер, она уже убрала квартиру после важных гостей. Стол был особенный, с грибными тарталетками, фаршированными авокадо и трехслойным бламанже на десерт. К ночи Раиса устала так сильно, что, одеваясь в прихожей, присела на табуретку у зеркала перевести дух перед дорогой. Дверь в кухню была открыта, оттуда доносился приятный запах дорого табака. Галина Семеновна курила. Хозяева довольно часто сидели так вечерами, в чистой кухне, после ухода гостей. Как правило, оба молчали, уткнувшись в газеты.

Раисе предстояло ехать к себе в Бирюлево, сначала на метро, потом в автобусе. Сил совсем не осталось, она прикрыла глаза и, возможно, даже задремала бы в прихожей, но до нее донесся голос хозяйки.