Последнее небо - Игнатова Наталья Владимировна - Страница 44

Выстрелили снова. И заплясали вокруг врага, уходя от ударов, ускользая от игл, которыми кишело небо. Два комара. Хлопком ладони можно убить обоих. Но попробуй попасть по ним!

Стреляй! Стреляй! Стреляй!

Пока не сядут аккумуляторы. Пока не закончится боезапас Пока небо танцует вокруг, оказываясь то снизу, то сверху. А противник неуязвим. Вращаются вокруг громадной туши силовые поля, уводят, отклоняют, нейтрализуют удары. Иссякнут они когда-нибудь?

Крутятся. Поля крутятся…

– Зверь, нужно стрелять строго по оси…

– Понял.

Бесится, ломает тугой воздух непонятная огромная тварь. Вьются вокруг нее вертолеты. Пыльными облаками окружают их взрывающиеся иглы. Каждый убивает каждого.

Спасение людей в том, что их двое. Враг не умеет выбирать. И когда разлетаются в стороны две машины, он замирает на секунды. За эти секунды нужно успеть выйти на позицию и ударить…

Мелочь окружила «Мурену», и Зверь заметался, ускользая, уходя, уворачиваясь. Его оттесняли от Гота. Он, наверное, понимал, что происходит, но выбора не оставалось. А «веретенка» рывком развернулась к нему.

Вот, похоже, и все…

Только хвост ее – хвост или корма, не важно, – оказался почти на линии выстрела. Почти… и Гот рванулся в кресле, словно хотел толкнуть свою машину вперед. Быстрее, быстрее же…

Он не мог успеть. Не мог…

Он только потом осознал, что увидел цель и выстрелил, и Зверь выстрелил тоже. Потом. Когда кожистые ошметки разлетелись, пачкая небо кровью, а в ушах настойчиво запищал зуммер, оповещая пилота о том, что приборы Ка-190 не рассчитаны на запредельные нагрузки.

Иглы взрывались сами. Машины уворачивались от взрывов с ленивым изяществом. И скоро небо стало чистым. И море стало чистым. И ветер, наверное, тоже стал чистым. Жаль, нельзя почувствовать ветер сквозь плексиглас кабины.

А буровая работала как ни в чем не бывало.

Они посадили машины одновременно. Легко и точно, и красиво. Гот вышел на воздух. А Зверь лишь приоткрыл дверь.

Они молчали.

Наверху было небо. Внизу – море. И ничего больше.

– Ты умеешь летать, – сказал Гот после долгого-долгого молчания.

– Ты тоже, – помедлив ответил Зверь.

Так значит – здравствуйте, вольные братья небес,

Мамелюки седьмого дня!

Старой земли планетарный вес

Не цепляет больше меня.

Куда лететь – теперь уже без разницы,

Ветрено и светло…

Тучки небесные, вечные странницы

Падают под крыло…

Он сделал это. Обычный человек, обычный пилот, обычный… Ну, ровным счетом ничего примечательного. Он сделал невозможное, и, кажется, сам не понимает этого. Не понимает. Или привык совершать невозможное. Он заставил законы мира уступить. Рванулся на своей машине, выходя за отпущенные им обоим пределы. Пределы скорости. Пределы прочности. Пределы разумного.

И ведет себя так, словно не случилось ничего.

Зверь помнил, вспоминал, как сам он впервые пересек барьер. На болиде, попав в неожиданную летнюю грозу. Он ушел от молнии. Успел И при следующей вспышке осознал вдруг, что сделал.

Гроза бушевала, хлестал по корпусу машины злой ливень, ветер ревел громче, чем двигатели, и в этой свистопляске метался обезумевший болид. Танцевал с молниями, кувыркался в струях дождя, мчался наперегонки с ветром. И Зверь смеялся счастливо, такой же безумный, как его машина.

Так было. И несколько дней потом он ходил оглушенный неожиданной, невозможной радостью, заставляя магистра недовольно хмуриться. Тот, бедолага, сразу начал подозревать Зверя то ли во влюбленности, то ли еще в какой человеческой глупости.

А Гот… как ни в чем не бывало беседует с Улой, рассказывает ей про непонятную тварь. Биолог только плечами пожимает. Сейчас начнет расспрашивать и Зверя. А как же! Зверь при командире как тень молчаливая, все знает, но обо всем молчит. Почему молчит, скотина? Скрывает что-то…

Нет. Бред. Никто тут ничего не знает и не подозревает ни о чем.

– Может, ты больше знаешь? – Ула повернулась вместе с креслом, склонила голову, рассматривая Зверя с легкой насмешкой: – Что улыбаешься? Опять сказать нечего?

– Не угадала. Я могу сказать, например, что это чудище балуется с гравитацией. Летать само по себе оно не может. Оно вообще жить не может, даже в воде. Сила тяжести здесь, как на Земле, – его собственным весом раздавить должно. Но не давит. Поля эти, опять же, вокруг которых световые лучи изгибались.

– Зверь, – Гот едва заметно поморщился, – ты бредишь. Не может такого быть. Кто бы говорил!

– Не может. Но ведь изгибались.

– Изгибались, – признал майор.

– Как летали эти, мелкие, я не знаю, – Зверь побарабанил пальцами по подлокотнику, – но взрывались они впечатляюще.

– Да. Термитными сгустками. – Гот кивнул.

– Фантастика, – пробормотала Ула.

– Триллер, мать его, – мрачно буркнул Зверь.

– Сержант!

– Что, сержант? При дамах не выражаться? Есть, сэр! Слушаюсь, сэр! Виноват, сэр! Дурак, сэр!

– Кто дурак? – уточнил Гот.

– Дурак, вашбродь. – Зверь покачал головой. – Между прочим, оно снова явится. Ула, как думаешь, сколько тварей такого размера может здесь водиться?

– Вообще-то я биолог, а не эколог. Это от многого зависит. От того, чем они питаются. Как размножаются. Сколько у них полов, наконец. Мне многофункциональность непонятна. Если животное живет в воде, зачем ему летать? Если оно летает… Ты уверен, что оно появилось из воды?

– У-беж-ден, – расслабленная поза Зверя никак не вязалась с пляшущими в агатовых глазах бесенятами.

– Откуда такая уверенность?

– Чую, – сообщил сержант замогильным голосом. – Вы что, ребята, до сих пор не поняли, что эта планетка не просто так себе?

– Перестань выделываться и объясни, – потребовал Гот.

– Объясняю. По пунктам. – Зверь развалился в кресле, вытянул длинные ноги. – Сначала нас пытались атаковать непрерывно, всякой мелочью, зато в больших количествах. Заметь, я говорю «атаковать», а не сожрать. Ты разницу в этих понятиях видишь?

– Я, кажется, попросил не выделываться.

– Знаешь, если уж вы за два месяца не разобрались что к чему, сейчас вам все нужно разжевывать. Для доступности. Так вот, эта атака захлебнулась – двух дней не прошло, как вся мелочь вышла. Что началось потом? Это риторический вопрос, майор. Потом начались и до сих пор продолжаются регулярно нападения куда более серьезные. Ящеры, скорпионы, древопрыги, кустистые многоножки… Ула названий много придумала, и все они к нам приходили, приходят и будут приходить. А на буровую нападали дважды. В первый раз, когда ее устанавливали под водой. Тогда случилось нашествие гектокрабов, которые, прежде чем их отстреляли, умудрились сожрать двух роботов. Зачем крабам роботы? Молчите? То-то же! И второй раз – сегодня. Гот, ты согласен, что эта колбаса снесла бы вышку, не напрягаясь? Вижу, что согласен. Буровая намного заметнее для Цирцеи, чем наш лагерь. И атакуют ее куда серьезней. Кстати, предсказываю: скоро ящеры нападать перестанут. Останутся только дальнобойные твари. И скорпионы. Без этих ни одно дело не обходится. Планета умнеет на глазах. Я не знаю, что еще она придумает, но сегодняшнее нападение впечатляет, правда?

– Ты хочешь сказать, – недоверчиво уточнил Гот, – что Цирцея разумна?

– По-своему, майор. Очень по-своему. Она борется с нами, как с заразой. Сравнение банальное, конечно, но сейчас очень к месту.

– Он прав, Дитрих. – Ула намотала на палец рыжую прядь. Потянула. – С самого начала в поведении животных были нестыковки. Я говорила тебе, помнишь?

– Ты же консультируешься с Джокером по поводу обороны лагеря, – напомнил, в свою очередь, Зверь, – спроси у него про планету, возможно, он расскажет больше, чем я.

– Тоже чует? – мрачно поинтересовался фон Нарбэ.

– А как же? Причем заметь, если мы здесь зараза, от которой нужно избавиться, то Джокер, скорее, сродни титановой пластинке в черепе или искусственному легкому. У него есть шанс прижиться.