Последнее небо - Игнатова Наталья Владимировна - Страница 45

– А у нас?

Зверь исподлобья поглядел на Улу. На Гота:

– А нам выбирать не приходится. Дитрих вздохнул:

– Что ты говорил насчет атак на буровую? Эта… «вере-тенка» снова прилетит?

– Не эта. Другая. Думаю, прилетит. Не знаю только когда.

– Нужно попытаться отыскать их первыми. И истребить.

– Ну ты даешь, майор! – Зверь улыбнулся. – Как ты себе это представляешь?

– Они живут в море?

– Видимо, да.

– И летают.

– Эта летала.

– И убивают способом, который под водой не то что неэффективен – опасен. Ты помнишь, с какой скоростью «веретенка» выплевывала иглы? Под водой они взрывались бы сразу. Как от соприкосновения с твердой поверхностью.

– Хочешь сказать, эта мразь живет под водой, а охотится в небе?

– Именно.

– Это вполне возможно, – медленно произнесла Ула. – Вы говорите, она летает? Живет под водой… – Серо-зеленые глаза задумчиво взглянули на потолок. – … Гидролиз… водород… поэтому взрывается… Слушайте, – биолог вернулась к действительности, – может, назовем ее тхэромонтом?

– Нет, – мгновенно среагировал Зверь.

– А что это значит? – почти одновременно с ним спросил Гот.

– М-да, в самом деле.™ Ула снова задумалась. – Греческий и латынь в одном слове. Некрасиво.

– Ты знаешь греческий? – Майор с интересом посмотрел на Зверя.

– Университет. – Тот неопределенно пошевелил пальцами.

– Бластофит, – предложила биолог. – Оно ведь выбрасывает из себя живые организмы.

– Переведи, – попросил Гот. И снова покосился на Зверя. – Латынь ты тоже знаешь?

– Это не латынь, – издевательски оскалился сержант.

– Это греческий, – подтвердила Ула. – Тебе, Дитрих, стоит поработать над собой. Плохо это, когда сержант образованнее майора. Не рычи, – она подняла палец, – не мешай мне думать. Итак, бластофит. Название мы приняли, да? На кого может охотиться животное такого размера? Ведь оно вынуждено жить в море, а там нет никого летающего.

– Архипелаг Панголин, – напомнил Гот, – острова Они же кишмя-кишат нашими ящерами и еще прорвой всякого зверья. Летающего. Там достаточно глубоко, чтобы «веретенке» было где развернуться, и достаточно пищи, чтобы прокормить такую тушу.

– Если это хищник, – возразила Ула.

– Если нет, значит, на островах мы его не найдем. Но начинать с чего-то нужно.

– Нам топлива не хватит для дальней разведки. – Зверь уже не сидел развалившись, он подобрался в кресле, бесенята в глазах превратились в настоящих демонов.

– А ты не умеешь менять баки в воздухе? – Гот приподнял бровь. – Врешь ведь, сержант.

– Я думал, ты не умеешь.

– Десантура! – с чувством произнес фон Нарбэ.

– Пилот! – брезгливо фыркнул Зверь.

– Оба хороши, – вмешалась Ула. – Можете идти, господа солдафоны, я вас больше не задерживаю.

Ночь здесь наступала медленно. Солнце садилось неспешно, цеплялось за скалы, свет проливался, как вода из порванной пластиковой фляги, растекался по камням. Долгие-долгие вечера. Кто-то когда-то утверждал, что вечер – самое трудное время для человека. Это время задавать вопросы, и дай-то бог, если на них не найдется ответов. Это время бездействия. Время ожидания. Вечер.

– Куда вы с Готом летали днем? – поинтересовалась Ула, проглядывая какие-то длинные формулы на мониторе

– Днем? – Зверь, сидевший за соседней машиной, пытался понять, отчего робот, который должен закручивать шурупы, упорно пытается их выкрутить. Вращает не в ту сторону. Вроде задача-то пустяковая, а непонятно, что не так у бедняги с мыслями

– Сегодня днем, – терпеливо повторила биолог.

– Летали?

– Зверь, ты где?

– В небе. – Сержант вздохнул. – Что случилось?

– Ничего не случилось. Я просто спросила, куда вы летали сегодня днем.

– Ах, днем? Да никуда. Баки меняли.

– На что?

– На баки, – удивленно ответил Зверь. И в самом деле, на что же еще можно менять топливные баки? Ула со вздохом закатила глаза:

– Знаешь, по-моему, тебе нужно отдохнуть. Ты вообще спишь когда-нибудь?

– Сплю, – совершенно серьезно ответил Зверь.

– Не видела.

– Я один сплю.

– Это да. – Биолог только головой покачала, – И лучше бы тебе делать это почаще.

– Зачем?

– Зачем? – Ула отвернулась от машины, дотянувшись до Зверя, коснулась пальцами его жестких, серебряно-блестящих волос, взъерошила ласково, – Нельзя все время быть в небе, сержант.

Он осторожно отстранился.

Нельзя все время быть в небе, это правда. Как жаль, что нельзя!

Робот этот несчастный, что же с ним стряслось?

А денек завтра предстоит тяжелый. Сегодня днем они с Готом отработали смену топливных баков в воздухе. Было бы что отрабатывать! Машина висит, ты баки отцепляешь. Вот если бы можно было это в одиночку проворачивать! Да Мечты мечтами, а запас хода у вертолетов теперь в два раза больше. Пять тысяч километров – это греет. Да еще оборудовали на буровой спальное место для господина майора. Ночевать там придется. Не летать же лишний час до лагеря и обратно.

Спать надо.

Кто там зарекался посмертные дары зря не тратить? Ну, зарекался. А как тут не тратить, если с вышкой как можно скорее закончить нужно было? Топливо на исходе. Людей не хватает. Дел выше крыши. А уставать не получается, пока есть запас чужих сил… Ага! Вот где ошибка! Интересно, кому звезды дать, Кингу или Пенделю? Кто дефектную плату установил?

Если кому и нужно спать чаше, так этим двоим.

Зверь бросил задумчивый взгляд на самодельный топчан в углу зала, накрытый двумя спальниками. Здесь, в рейхстаге, ночевал иногда Кинг, если засиживался допоздна после отбоя. Ночью лучше сидеть, где застала темнота, а не шляться по лагерю, смущая часовых. Случалось тут спать и Готу. Да и Зверю, если уж на то пошло. Время заделами летит незаметно, вроде только вечер был, глядь, а на улице стемнело уже.

Зверь оттолкнулся ногами, вместе с креслом отъехав от стола,

Все. На сегодня – все. Или, может быть, прямо сейчас протестировать запасные платы? В общем, почему нет?

Топчан в одном углу. Коробка с платами – в другом. Ну и выбор. Нет, одна койка на двоих – это неправильно, пусть даже Кинг делал топчан под себя и спать на нем можно хоть вдоль, хоть поперек. Не важно. Лучше уступить место даме, коли уж она пожелала остаться на ночь.

– Ты действительно думаешь, что Цирцея разумна? – негромко спросила Ула.

Зверь пожал плечами, роясь в ящике с платами:

– Я знаю, что она разумна.

– Разве так бывает?

– Конечно. – Сержант рассматривал маркировки. – Почему нет? Что тебя беспокоит?

– Что? – Голос Улы чуть изменился. – Что меня беспокоит? Зверь, неужели тебе не страшно?

– А должно быть? – О, вот и нужные платы. – Чего бояться? Здесь ведь все просто: вот мы, вот все остальные. Кто не с нами, тот против нас и все такое.

– Зачем ты ёрничаешь?

– Я вполне серьезен, Ула. Тут опасно, зато никто не ударит в спину. Мы точно знаем, где враг, а где друг. Нам не нужно гадать, кто из тех, кому веришь, окажется предателем. И нет нужды идти на компромисс. Ни с кем.

– Зверь…

– Что?

– Кажется, я боюсь и тебя тоже…

Положив плату обратно в гнездо, он медленно обернулся.

Она сидела перед своей машиной, застывшим взглядом смотрела на строчки формул. Не видела их. Балансировала на грани понимания, когда слова уже сказаны, но разум пока отказывается поверить в их истинность. Чуть подтолкнуть… нет, даже подталкивать не нужно, просто дать ей еще немного времени на осознание, и силу из женщины не нужно будет даже вытягивать, она сама хлынет, ровным темным потоком. Много силы. Чудесной, вкусной, необходимой ему сейчас больше, чем обычная человеческая пища.

Проблема в том, что сама Ула еще нужнее.

Зверь поднялся на ноги.

Она обернулась к нему. Глаза – светлые омуты страха. И Зверь увидел себя ее глазами: привычная, оскомину набившая картина. Сила. Другая, не та, что нужна ему. Та, что в нем. Сила, уверенность, надежность. Сила. Снова и снова. Сила, которой можно довериться, сила, которая спрячет, согреет, защитит. От всего.