Капитан и Враг - Грин Грэм - Страница 27

— Доктор сказал… — начал было я, но тут понял, что на этот раз он имел в виду самолет, а не Лайзу.

По счастью, Капитан, видимо, не услышал моих слов, этих опасных слов, которые могли открыть дверь и выпустить правду. Он сказал:

— Я проверяю ее после каждого полета. Не потому, что боюсь, как бы чего не случилось, но я не могу подвести других.

— Других?

Он не услышал меня, так как мысль его уже заработала в новом направлении.

— Ты написал ей и сообщил, что ты здесь, что долетел благополучно?

— О да, написал, — сказал я: на сей раз он явно говорил не о самолете. — А когда вы научились летать? — спросил я его.

— Когда вернулся в Англию. Надоела мне эта чертова пехота, но, как раз когда я сдавал летные экзамены, война кончилась. Так что по-настоящему я не летал. И не думал, что мне пригодятся мои знания, пока не приехал сюда. А в этих краях понял, что мне нужен самолет.

— Для чего?

— Чтобы быть по-настоящему полезным моим друзьям. Им требовался самолет. Перевозить то, в чем они остро нуждаются, туда, где нет дорог. Хочешь покататься?

Я взглянул на этот видавший виды самолетик, уже отслуживший тринадцать лет, и мне очень захотелось сказать «нет», но я не решился и вместо этого кивнул.

Мы направились к самолету, и с каждым моим шагом он казался мне более старым и хрупким. Помимо пилота в нем могли поместиться максимум трое; Капитан же, когда мы уже совсем близко подошли к машине, вдруг остановился и отступил на шаг. Он с благоговением смотрел на самолет, точно это был священный предмет, с помощью которого могли осуществиться его желания, — так мужчина мог бы смотреть на женщину, состарившуюся рядом с ним, но вызывающую его восхищение тем, как она умело противостоит времени. Он сказал:

— Знаешь, что бы я хотел с ней сделать?

— Нет. Что же?

— Я хотел бы покрасить ей крылья, как тут красят автобусы. Ты видел их на улице — разрисованные яркими пейзажами, даже мадоннами, которым можно молиться. Не подумай, что я — верующий, но представь себе, насколько красивее выглядела бы машина.

— Так почему же вы ее не раскрасите?

— О, это невозможно. Слишком она станет заметной. Может, со временем я так и поступлю, когда покончу со всем этим и не буду больше пользоваться ею для дела. Я так и вижу, как Лайза сидит на месте пилота и любуется деревьями, нарисованными на крыльях, или стоит тут, на земле, рядом с нами, и молится за нас мадонне. А у нас на одном крыле будет пейзаж, а на другом — мадонна.

— Вы сказали «покончу со всем этим» — с чем?

Но он мне не ответил.

— Мы вполне можем сделать один круг удовольствия ради, — сказал он. — Поблизости нет ни души, так что никто не увидит, как мы взлетим.

И мы взлетели после того, как самолет несколько раз тряхануло на рытвинах.

Я отчетливо помню наш полет — гораздо отчетливее, чем события, описанные мною раньше и часто искаженные моим воображением. Мы летели молча над лесами Дарьена — под нами лежал ровный, без единой прорехи, темно-зеленый ковер. В какой-то момент Капитан дернул головой — в сторону востока? запада? юга? — трудно сказать из-за путаного географического положения Панамы — и заметил:

— В той стороне — Колумбия. Где все началось.

Но я понятия не имел, что он подразумевал под этим «все».

Мы добрались до Атлантического океана, повернули и полетели совсем низко над деревушкой у моря.

— Номбре-де-Диос, — сообщил мне Капитан.

Я увидел старую пушку брошенную в траве, и разбегающихся в разные стороны обитателей деревни, которые, должно быть, не привыкли к самолетам, так как приземлиться здесь мог разве что вертолет.

— Где похоронен Дрейк, — сказал я.

— Нет. Он погребен дальше, в Портобелло.

— Но ведь я еще в школе учил стихотворение: 

— Поэты никогда не бывают точны. Дрейк покоится на дне океана у Портобелло, неподалеку от того места, где испанцы хранили свое золото.

Мы полетели назад — к Тихому океану — и долгое время не обменивались ни словом. Интересно, размышлял я, о чем он думает, но, когда мы начали спускаться, я понял по крайней мере, в каком направлении текли его мысли, и это было очень опасное для меня направление.

Под нами показались развалины старого города, и только тут Капитан заговорил:

— Тревожит меня Лайза. Пора бы уже прийти от нее очередному письму.

— Письма до Панамы идут очень долго.

— Ну, не настолько. Недели две иногда. Если ее состояние ухудшится, у них там есть мой адрес?

Я откликнулся не сразу:

— У кого — у них?

— У врачей, конечно, у медсестер.

— Мы пролетали над Великим Мостом, соединяющим две Америки, — у входа в канал скопилось несколько судов.

— Да, — сказал я ему. — У них есть ваш адрес. — Какой-то апартамент, но я никак не мог вспомнить номер.

Я чувствовал, что приближаюсь к опасному концу дороги лжи, которую я выстроил и по которой опрометчиво пошел. Я сказал:

— Если хотите, я могу послать телеграмму приятелю и узнать.

— Да, сделай это.

Беда состояла в том, что у меня не было приятеля, который знал бы о моем обмане и мог бы мне, помочь. Мне даже пришло в голову, не попросить ли помощи у мистера Квигли. А помощь мне была нужна, чтобы выиграть время — время, необходимое, чтобы встать на ноги и не зависеть от Капитана.

Самолет заскакал по травянистым кочкам своего укрытия, и лишь тогда Капитан снова заговорил:

— Сделай это побыстрее. Сделай, как только вернешься в отель.

— Я сейчас же отправлюсь на почту.

— В этом нет надобности. Там всегда очереди. Пошли телеграмму из отеля.

Я разозлился — разозлился на собственную трусость. От ярости всю дорогу до отеля у меня урчало в животе — так урчит, закипая на газу, чайник. Я чувствовал, что мне не доверяют, и это злило меня, тем более что я прекрасно понимал, насколько недостоин доверия. «Да почему я должен говорить ему правду? — защищался я сам перед собой. — Ведь этого человека дома за всякие злоумышления часто искала полиция, и сейчас он занимается бог знает какими преступными делами в этой нелепой маленькой стране, где полно банков и нищеты, да разве он заслуживает доверия?»

В отеле Капитан подвел меня к стойке, попросил телеграфный бланк и стал у моего плеча, пока я пытался что-то сочинить. Я считал, что могу понадеяться на английскую почту: не станут они возвращать в Панаму неврученную телеграмму. Но все же, кому ее адресовать? В памяти прежде всего всплыли все подставные имена Капитана — Виктор, Карвер, Кардиган, Смит — и забили мне голову.

Капитан начал терять терпение.

— Неужели ты никого не знаешь? У тебя что, нет друзей в Лондоне?

— Брауни, — написал я, вспомнив его настоящую фамилию, а Брауни с "и" на конце делало эту фамилию более достоверной. Я добавил название улицы и номер дома, где у меня была однокомнатная квартира. «Брауни» просили позвонить в больницу и сообщить мне на адрес отеля, как дела со здоровьем Лайзы. Капитан продолжал смотреть мне через плечо, и я спросил с нескрываемым раздражением:

— Вы считаете, так не пойдет?

— Да нет, по-моему, все в порядке. Правда, можно было бы составить и понасладительнее. — Это слово имело для него много значений, неведомых мне.

Мы поднялись наверх для неизбежной вечерней церемонии, когда из гостиничного холодильника доставались миниатюрные бутылочки виски.

— Надо дописать письмо Лайзе, — сказал он мне, и тут меня вместе со вкусом виски на миг покинула осторожность.

— Надеюсь, она в состоянии будет его прочесть, — сказал я, думая прежде всего о том, как объяснить отсутствие от нее писем.

Рука Капитана дернулась, так что виски выплеснулось из стакана.

— О чем ты, черт побери, говоришь? Ты же сказал, что это был пустяковый несчастный случай!

— Да, да, он выглядел совсем пустяковым.