Капитан и Враг - Грин Грэм - Страница 26

— А вы спрашивали его?

— Когда-нибудь спрошу, если мне действительно понадобится, и я уверен, что он всегда готов будет мне помочь. Как-никак он же соплеменник, англичанин, а в этой части света я скорее поверю англичанину, чем янки.

— Почему? Вы же работаете на них.

— О, я не имею в виду людей из моей газеты, но журналистикой в этой части света заниматься непросто. Хорошая информация подчас сопряжена с долей риска. Найдутся люди, которые не захотят, чтоб она была опубликована, так что в известном смысле чувствуешь себя уютнее, когда знаешь, что есть еще один англичанин…

Наша беседа в «известном смысле» шла кругами, и я почувствовал, что почему-то не верю ни единому слову мистера Квигли. По-видимому, он заметил мое недоверие.

— Я тут болтаю с вами о всякой ерунде, — сказал он, — вместо того чтобы заниматься делом. А у меня сегодня уйма всего.

— Какие же у вас сегодня дела?

— Дать информацию, конечно, как всегда, дать информацию. Если вы почти каждую неделю не даете в газету чего-то новенького, они считают, что вам не за что платить деньги. Иной раз, признаюсь, хоть выдумывай.

Это было мне вполне понятно — разве не таким же путем я получил свою первую работу? Пожалуй, впервые я почувствовал, что у меня может быть что-то вообще с мистером Квигли. И мне захотелось помогать ему — если бы только он уточнил, в чем именно. Я шагнул к стойке портье, чтобы отдать ключ, и услышал за своей спиной:

— Ну, я пошел. Скоро увидимся.

Я обернулся, но он уже ушел, исчез, хоть и не растворился в воздухе, ибо в воздухе Панамы, сыром и насыщенном еще не пролившимся за этот день дождем, нельзя раствориться.

— Я хочу кое-что тебе показать, — сказал мне Капитан.

Он порезался, бреясь, и пригнулся к зеркалу, чтобы лучше рассмотреть ранку. Мне вспомнилось, как много лет тому назад он порезался, когда сбривал бороду.

— Надо было вам тогда оставить бороду, — сказал я, — сейчас не пришлось бы бриться.

— Это ведь было много-много лет назад, и к тому же Лайзе не нравилась моя борода. Когда я тогда вернулся, она сказала мне, что я стал другим — такого человека она не знает.

— Я думаю, она имела в виду не бороду.

— Наверно, ты прав. Но я удивлен, что в том возрасте ты сумел это заметить.

— Она боялась, что без бороды вас схватит полиция. То есть если вы сбреете ее.

— Опять верно. Но сейчас все обстоит иначе. Я ведь не имею дела с английскими фараонами. Они привыкли заниматься простыми вещами — убийством или кражей драгоценностей. А здесь с помощью бороды или изменения прически людей не проведешь. Приходится быть куда осторожнее. Здесь все — политика. — И, отвернувшись от зеркала, Капитан сказал: — Слава богу, тюрьма мне здесь не грозит. Грозит только смерть.

— Господи помилуй, почему?

— А чего волноваться по поводу смерти? Смерть неизбежна, так не все ли равно? А если все пойдет благополучно, Лайза будет богатой женщиной, когда меня не станет.

— Она никогда не хотела быть богатой.

— Ладно, вычеркиваем слово «богатой». Я хочу, чтобы она была обеспечена — только и всего… если что-то случится со мной.

Всякий раз, как он упоминал о Лайзе, сердце у меня уходило в пятки: ему же придется рано или поздно узнать, что она умерла. Я снова пожалел, что с самого начала не сказал ему о ее смерти.

— Я тут веду игру с более высокими ставками, — продолжал он между двумя взмахами бритвы, — чем драгоценности на какую-то тысячу фунтов, а потому и наказание немного тяжелее. По крайней мере для тех, кто считает смерть более тяжким наказанием, чем тюрьма. Но я-то знаю, что такое тюрьма. Я хлебнул там предостаточно во время войны. А, черт, опять порезался. Дай-ка мне кровоостанавливающую палочку. Да я бы в жизни не бежал из того немецкого лагеря, если бы считал, что тюрьма лучше смерти.

— Значит, эта история — правда? — спросил я.

— Конечно, правда. А что?

— Мой отец считал, что многие ваши истории — чистая ложь.

— Да ведь это же Сатана любил приврать, а не я. И выиграл я тебя в трик-трак, а не в шахматы.

— А эта история о вашем побеге через Пиренеи и о том, как вы попали к испанским монахам?

— Так откуда же я мог бы научить тебя хоть немного испанскому и как бы я справлялся здесь, если бы его не знал?

— А насчет всех этих мулов?

— Сегодня, — сказал он и, отвернувшись от зеркала, торжественно поднял вверх бритву, как священник поднимает Святые Дары, — я покажу тебе одного из мулов в его стойле. Только ты да и я будем знать, где это стойло находится, — ну и еще, конечно, несколько моих настоящих друзей, которые, надеюсь, никогда меня не предадут. — Он вытер лезвие бритвы и снова повернулся ко мне. — Это большая тайна, — сказал он. — Ты ведь мой настоящий друг, правда?

Можно ли винить меня за то, что я ответил ему: «Да, конечно»? Если он не был моим другом, то кто же еще на всей земле был моим другом теперь, когда Лайза умерла?

Мы сели в машину Капитана — весьма скромный «рено» — и проехали за город, через кварталы, застроенные банками, затем через трущобы; въехали без всякой проверки в Американскую зону, промчались мимо игроков в гольф, солдатских бараков и церквей — Капитан по дороге называл некоторые из них: церковь общины Коко-Соло, церковь Почитателей Библии на перекрестке, назаретская церковь, церковь Святых последнего дня, церковь Четырех евангелий…

— Их тут больше шестидесяти, — сообщил он мне, подтверждая подсчеты Пабло, — хотя и не так много, как банков.

— Коко-Соло, — не поверил я ему из-за созвучия с кока-колой, — это вы наверняка придумали.

— Нет, не придумал, но, возможно, указал не на ту церковь. Это вполне мог быть храм Свидетелей Иеговы или Первых поселенцев на перешейке. Очень религиозные люди, эти янки. Я забыл показать тебе книжный развал «Аргози». Вот это штука действительно уникальная. Единственная книжная лавка в Зоне. Конечно, если столько времени уделять молитвам, не говоря уже о военных обязанностях, на чтение почти ничего не остается.

Мы выехали из Зоны — по-прежнему, без проверки — и свернули налево, затем снова повернули — я хотел написать «на север», но показания компаса в Панаме могут сбить с толку даже географа. Кто, например, догадается, что канал из Атлантического океана в Тихий пролегает более или менее с запада на восток? Сейчас от этой нашей поездки у меня остался в памяти лишь длиннющий забор вдоль дороги, на котором красовался план города — этот город, судя по всему, намеревался строить Бостонский банк, но пока еще и не начинал. Лишь ряд электрических столбов стоял вдоль заасфальтированных дорог, которые никуда не вели, если не считать беспорядочно сгрудившихся на краю Тихого океана хижин.

— Вот здесь, — сказал Капитан, — мы свернем направо, а затем я просил бы тебя об этом месте забыть, — быстро добавил он; мы подскочили на колдобине и съехали на траву меж кустов в человеческий рост. И оттуда выкатили на короткую взлетно-посадочную полосу, которая даже для моего неопытного глаза казалась на редкость разбитой.

— Вот он, — с несомненной гордостью объявил Капитан, остановив автомобиль и указав на маленький самолетик, стоявший прямо на земле.

— Выглядит он что-то больно стареньким, — заметил я.

— Тринадцать лет летает, но машина вполне надежная. Если бы только они оставили ее в покое. — Он замолчал, а я решил, что он, очевидно, погрузился в раздумья по поводу этих «они», кто бы «они» там ни были, но оказался не прав. Он вдруг сказал: — Не упоминай о ней, когда будешь ей писать.

Я почувствовал, что запутался в этих «они» и «ей». И спросил:

— Не упоминать о ком?

— О машине, конечно. Она будет волноваться.

«Разве самолет может волноваться?» — подумал я.

Какое-то время Капитан молча сидел за рулем, а я боялся нарушить его молчание — ведь молчание в моем положении было безопаснее слов.

— Она сдюжит, — наконец произнес он.