Проклятие любви - Гейдж Паулина - Страница 26

– Нефертити превосходно выполнила свой долг. Евнух доволен?

Тейе коротко рассмеялась.

– Ты ужасен, Могучий Бык, – прошептала она у самого его виска. – Я очень люблю тебя. Рада видеть, что могу не тратить понапрасну свое сочувствие, ты не нуждаешься в нем. Думаю, твой сын доволен. Он пошел в свои покои, чтобы напиться.

– Счастливчик Аменхотеп. Вели им повернуть меня на бок, Тейе, я хочу видеть тебя.

Она сделала знак слугам, те подбежали и уложили его поудобнее, примяв у лица подушки. Теперь фараон открыл оба глаза, и, несмотря на то, что от действия лекарства глаза казались стеклянными, Тейе, как всегда, оказалась во власти пристального взгляда, в глубине которого все еще неизменно горел огонь жизни.

– Зачем тебе вся эта суета? – спросила она. – Тебе надо поспать. Отошли их.

– Нет. Они – все, чем я жил. Я пью мерзкие снадобья врачевателей, и боль стихает, тогда я любуюсь телами, которые извиваются и кружатся рядом со мной, слышу музыку, и перед глазами встают видения – красное вино, льющееся в драгоценные кубки, голубые глаза, вспыхивающие нетленной страстью… – Речь его стала бессвязной, потом он затих.

Тейе не взяла его за руку, не стала утешать и успокаивать. Она знала, что он бы не захотел этого. Она просто сидела среди этой какофонии звуков, напоминающих о празднествах в пиршественной зале, и глядела в его глаза, пока не поняла, что он больше не видит ее. Тогда она поднялась и жестом подозвала врачевателей.

– Как вы находите его состояние?

Один из врачевателей, очевидно уполномоченный выражать общее мнение, поднял брови и пожал плечами.

– Лихорадка измучила его. Десны покрыты нарывами. Вчера он потерял еще два зуба. Пять лет, царица, я говорю тебе одно и то же: у него нечеловеческая воля к жизни.

– Конечно нечеловеческая! – раздраженно бросила она. – Ты говоришь о самом Амоне. Дай ему все, что он хочет, и продолжай докладывать мне.

Она с облегчением покинула опочивальню. Как только двери за ней закрылись, оживленный гул сменился задумчивой тишиной коридора. Вконец обессиленная, она направилась к себе, сознавая, что несет аромат смерти в складках своего платья, прилипший, будто пыльца какого-то отвратительного цветка.

Новость о том, что состояние фараона ухудшается, разнеслась быстро, и на Малкатту опустилась тишина ожидания. Иноземные посланники не вручали верительных грамот. Управители с охапками свитков стояли в коридорах у дверей своих кабинетов, будто не желая входить. В садах слонялись притихшие придворные, время от времени поворачивая головы в сторону опочивальни фараона, будто прислушиваясь к прерывистым звукам мучительного умирания. Тейе, одурманенная бессонницей, с опухшими глазами, иногда выходила из своих покоев в относительную тишину сада, собираясь с силами для долгих ночных часов, чтобы лежать и слушать, как слушала вся Малкатта, жуткие пронзительные крики и смех, зловеще доносившиеся из окон. Однажды она приказала играть своим музыкантам, но при первых же звуках с омерзением отвернулась, чувствуя, что отвратительная музыка делает ее соучастницей предсмертной оргии фараона. В конце концов, она оставила надежду уснуть и сидела неподвижно рядом со своим ложем, слушая чтение писца.

Но вызов все-таки пришел, и Тейе знала, что на этот раз это последний вызов. Ее единственным чувством было облегчение. Долгие годы двор пребывал в постоянном напряжении, каждую минуту ожидая страшного известия из покоев фараона. Управители привыкли общаться с фараоном через Тейе. Уже много месяцев его место пустовало во время пиршеств. Когда он внезапно появлялся среди придворных, это вызывало изумление и даже обиду. Очень немногие еще помнили время, когда голос Аменхотепа звучал повсюду, когда вся Малкатта ощущала его физическое присутствие. Слишком долго он был ее воздухом, ее незримым богом. Его смерть повлечет за собой не только горе, – думала Тейе, посылая вестника разбудить сына, – она повлечет за собой неверие. Она торопливо прошла по коридорам забывшегося тяжелым сном темного дворца. Когда двери царских покоев распахнулись перед ней, шум, доносившийся оттуда, сменился громкими криками. Тейе на мгновение остановилась, потом повернулась к личной страже фараона.

– Выгоните их всех.

Поджав губы, она ждала, пока солдаты вытолкают потрясенных людей. Музыка смолкла, и музыканты, торопливо поклонившись, исчезли в тот же миг. Танцовщицы и прислужники с дикими глазами и лоснящимися от пота телами последовали за ними. Толпа, спотыкаясь, неслась мимо, некоторые падали пред ней на колени, узнавая, другие пятились, пока, наконец, солдаты не выставили их всех в коридор.

Тейе огляделась в наступившем безмолвии. Пол был заставлен пустыми кувшинами из-под вина, повсюду были разбросаны порванные гирлянды цветов, побрякушки танцовщиц, кто-то оставил на полу желтый плащ, рядом валялась разбитая баночка, оттуда медленно вытекала густая черная краска, расплываясь на пыльных синих плитах. Из угла одним гибким движением поднялся мальчишка и осторожно подошел к ней, крепко сжимая в руке что-то блестящее. Он распростерся ниц перед Тейе. Она молча кивнула солдату, и тот приказал мальчику подняться.

– Покажи, – коротко приказала Тейе.

Мальчик поднял на нее холодные, дерзкие глаза.

– Это он мне дал. – Маленькая ладошка раскрылась, и на ней сверкнуло золотое кольцо, увенчанное царским картушем и украшенное бирюзой.

Солдат проворно схватил кольцо. Мальчишка зло уставился на него.

– Это он мне дал!

В коридоре послышались быстрые шаги, вошел Эйе, за ним следом Хоремхеб. Тейе кивком ответила на их поклоны и повернулась к Хоремхебу.

– Забери этого мальчишку. Отправь его на корабле в Дельту, пусть немедленно примет присягу в одном из твоих пограничных дозоров. И пусть его начальник проследит, чтобы он не сбежал.

– Если он попытается это сделать, ему тотчас отрубят руки и ноги, а затем он будет обезглавлен, – сурово сказал Хоремхеб.

Мальчишка завизжал и, непристойно ругаясь, кинулся на него, пытаясь выцарапать глаза своими длинными ногтями, и брыкаясь босыми ногами. Тут вмешался солдат из личной стражи фараона; он оглушил бунтовщика ударом в висок, сгреб его и исчез в полутьме за дверью.

– Оставь нас и ты, Хоремхеб, – тихо приказала Тейе.

Ее била дрожь.

Хоремхеб поклонился и немедленно вышел.

Только теперь Тейе смогла собрать свое мужество, чтобы посмотреть вглубь комнаты, сквозь зловещие безмолвные тени, на массивное ложе, рядом с которым горела каменная лампа. За ложем сутуло и покорно стояли врачеватели. Вместе с Эйе она медленно пошла к ложу. Когда они остановились перед фараоном, дверь снова отворилась, и в нее проскользнули Аменхотеп и Ситамон. Они подошли к изножию постели, Тейе даже не взглянула на них. Ее глаза были прикованы к мужу, который метался в бреду.

– Ну что? – обратилась она к врачевателям.

– Мы сделали все возможное, – сказал один из них монотонным голосом вконец измученного человека. – Он отказался от заклинаний.

– Очень хорошо. Вы свободны.

Они не стали задерживаться, чтобы собрать свои травы, амулеты, притирания, разбросанные по столу, а ушли так быстро, как только позволяли приличия. Но Тейе не могла осуждать их. Она понимала, что на протяжении последних недель их работа в опочивальне фараона превратилась в кошмар, которого они никогда не забудут. Положив руку на взмокший лоб мужа, она прошептала его имя, но, даже будучи без сознания, он почувствовал боль от прикосновения и дернулся, отстраняясь. Все его лицо распухло, у рта засохла пена, из закрытых глаз сочились желтоватые слезы, залепляя ресницы. Тейе убрала руку.

Долгое время они четверо оставались недвижны в могильной тишине комнаты. Тейе с отчаянием осознала, что фараон умирает так же, как и жил, – гордо, надменно отвергая все, что неподвластно его влиянию, и презирая тех, кто предлагал ему свою помощь. Он так и не пришел в сознание. Его метания становились все более судорожными, невнятное, бессвязное бормотание – слабее и глуше. Слуга беззвучно приблизился к Тейе и сказал, отводя глаза: