Проклятие любви - Гейдж Паулина - Страница 27

– Царица, верховный жрец и его прислужники ждут за дверью. Они принесли молитвы и фимиам, чтобы проводить бога.

– Пусть войдут.

Комнату медленно заполнили молчаливые люди в белых одеждах с тлеющими курильницами в руках. Раздалось тихое мелодичное пение. Птахотеп подошел к ложу, преклонил колени и поцеловал безвольную руку фараона. Хотела бы я знать, осознает ли он все это, – подумала Тейе. – Думаю, вместо этого он предпочел бы бесшабашную оргию, которую я разогнала, но, надеюсь, он понимает, почему я так сделала. Ты бог, Аменхотеп, и всегда будешь богом. Она украдкой бросила взгляд на сына, но не смогла прочесть ничего на его лице. В мерцающем свете его подбородок выглядел еще длиннее и уже, чем обычно, нос казался острее, а полные губы еще толще. Глаза Ситамон перебегали с тела отца на толпу жрецов, и Тейе почудилось, что она уловила нетерпение в движениях длинных переплетенных пальцев дочери.

Комната постепенно наполнилась сладковатым дымом, затрудняющим дыхание и заползающим клочьями в каждый угол, вытесняя застарелый запах прокисшего вина, благовоний и пота. Сквозь ставни пробился бледный рассвет. Где-то вдалеке, за лужайками и цветниками загрохотали тамбурины, послышался тихий мотив чьей-то утренней песни – это служанка шла в кухню или в гарем, начиная свой новый день.

В этот момент Тейе внезапно осознала, что перед ней лежит тело. Фараон ушел, но его колдовское очарование было так сильно, что долгие минуты она просто молчала и не шевелилась, все еще надеясь, что его глаза откроются, и он будет искать ее взгляда…

– Да будут тверды подошвы твоих ног, Осирис, – наконец прошептала она. – Да живет имя твое вечно. Поднимите занавеси, откройте ставни, – приказала она слугам. – Светает.

Слуги бросились выполнять приказание, а Ситамон упала на колени. Тейе подумала, что девушка хочет выразить хоть некоторую скорбь и почтение пред телом отца, но она распростерлась ниц перед братом, лихорадочно прижавшись губами к его стопам.

Свет становился все ярче, Ра настойчиво боролся за свое рождение. Без паузы жрецы начали хвалебный гимн, которого фараон не желал слышать много лет, их взоры теперь обратились к молодому человеку, смотревшему в окно. Ситамон поднялась и пошла к дверям. Один за другим жрецы преклоняли колени, выказывая почтение своему новому правителю, и когда гимн закончился, они тоже ушли. Эйе преклонил колени, быстро поцеловал ноги нового божества, и Тейе последовала его примеру, едва осознавая, что делает. Аменхотеп не замечал их, он смотрел в сад, где уже рассвело и розовый свет начал медленно белеть.

– Воистину как чудно завершает Ра свое последнее перерождение.

– Императрица, я немедленно вышлю вестников, – сказал Эйе, – и, если хочешь, дам указания писцу из палаты внешних сношений подготовить официальные послания в те царства, с которыми мы имеем отношения. Твоего присутствия для этого не требуется.

Тейе кивнула.

– Пошли за жрецами-сем, пусть унесут его, – сказала она, – и пусть слуги соберут его вещи. – Эйе взял ее за руку, но она мягко отстранилась. – Я пойду к Тиа-ха, – сказала она. – Я не горюю, Эйе, еще нет. Просто не могу поверить, что бог, чье ка так долго заполняло собой целую империю, ушел. Я скажу Херуфу.

Дверь мягко щелкнула. Вздрогнув, они с Эйе повернули головы. Аменхотеп вышел.

Когда Тейе вошла в покои своей подруги, траурный плач по ушедшему богу уже разносился по всему гарему. Женщины собирались в саду, разрывая на себе платье и посыпая голову горстями земли. Тиа-ха, еще закутанная в свободную ночную сорочку, поднялась из-за туалетного столика, и, увидев такой знакомый, привычный беспорядок в комнате, Тейе расслабилась. Ее начала бить дрожь. Не дав Тиа-ха опуститься на колени, Тейе взяла ее за руки, притянула к себе, и они обнялись.

– Принеси теплого вина, быстро, – крикнула она рабыне. – Императрица, садись на мое ложе. Ты озябла!

Она набросила на плечи Тейе шерстяной плащ и сунула чашу с подогретым вином в ее ослабевшие руки. Тейе с благодарностью выпила.

– Какой это удар, Тиа-ха, – сказала она, когда вино достигло желудка и тепло приятно разлилось по телу. – Мы так долго этого ожидали. Нам следовало лучше к этому подготовиться.

– Как можно быть готовым к смерти такого Гора, как он? Поплачь, если хочешь, царица. Мои покои – хорошее и тихое место. Ты только послушай! Женщины гарема так не голосили с тех пор, как царевна Хенут напала на вавилонянку. Аменхотеп плывет к священной ладье на волнах приятной скорби.

Тейе печально улыбнулась.

– Он бы рассмеялся, услышав это. Нет, Тиа-ха, я не буду плакать. Кажется, я забыла, как это делается. Фараон не любил слез. Он считал их проявлением слабости.

– Может быть, для царицы. У тебя теперь будет полно хлопот с организацией нового управления для сына и с устройством иноземцев, которые приедут на похороны. – Она замолчала и сидела, обхватив свою чашу обеими руками.

– Ты исполняла свои обязанности царской жены, выказывая огромную преданность, – сказала Тейе, глядя на поникшую, растрепанную голову подруги. – Хочешь, я поговорю с сыном, чтобы он отпустил тебя из гарема, Тиа-ха? Ты сможешь удалиться в свои владения в Дельту. Судьба других женщин мне безразлична, но ты была моей любимой подругой.

– Удалиться? – Яркие глаза Тиа-ха сверкнули. – О, кипучие наслаждения Дельты! Сады, аромат виноградников, похотливые молодые рабы с такими волнующими мускулами, давящие виноград. Это было бы интересно. Но, думаю, нет. Я хотела бы быть свободной, чтобы бывать не только на фиванских рынках, но моя жизнь прошла здесь, и мне будет недоставать сплетен, стычек, дуновения власти, доносящегося сквозь эти двери. Благодарю тебя, богиня, но нет.

Тейе кивнула, расслабившись при звуках мелодичного голоса Тиа-ха, и на нее навалилась здоровая усталость. Но она не почувствовала вины, когда распознала облегчение, высвободившееся из-под скорби и напряжения. Египет готовился к этому дню долгое время.

– Думаю, теперь я смогу уснуть, – сказала она. – Как хорошо, что я пришла к тебе, Тиа-ха.

Тейе поднялась, на этот раз подождав, пока Тиа-ха исполнит ритуал почитания, и покинула гарем. Медленно проходя к своим покоям, она не отвечала на громкие выражения соболезнования, доносившиеся со всех сторон. Мы с тобой многое успели сделать, – думала она, бросаясь на ложе и погружаясь в долгожданный сон. – Жизнь была прекрасна.

Книга вторая

7

В течение семидесяти дней траура по фараону Аменхотепу Третьему, пока над бальзамированием его тела трудились жрецы-сем, а великолепную гробницу готовили к погребению, Малкатта полнилась иноземными сановниками, съезжавшимися со всех уголков империи; они выражали соболезнования императрице Тейе и заверяли ее сына в вечной братской дружбе. Аменхотеп торжественно сидел на троне, но царские регалии оставались в руках хранителя, стоявшего на ступенях помоста, потому что новый фараон до коронации не имел права носить их. Он милостиво выслушивал льстивые слова и вежливо отвечал на них, однако мысли его, казалось, были где-то далеко. Покидая залу приемов, он отправлялся в детскую, где склонялся над кроваткой маленькой Мериатон, или сидел у озера вместе с женой, говорил редко, все больше слушал, как писец читает вслух древние тексты. Тейе ждала, что он теперь отправит жрецов домой, успокоит людей Амона и нанесет визит своим управителям, но он ничего не делал. Тейе пыталась найти этому объяснение, она решила, что, продолжая вести себя как царевич, он даже теперь испытывал страх потерять царский сан и пытался защититься своим бездействием.

А Нефертити не испытывала такого страха. Она велела доставить ей диадему, увенчанную коброй, и до заката солнца все разглядывала ее. Хранитель диадемы все время молча стоял рядом, опасаясь, как бы она ненароком не надела ее на голову до времени, нарушив тем самым закон. Но примерить диадему Нефертити не осмелилась. Девушка проводила много времени, наблюдая, как продвигается строительство дворца, начатое по велению Аменхотепа за комплексом сооружений Карнака, и архитекторы и мастера трепетали при ее появлении, потому что она всегда была чем-нибудь недовольна. К супругу она проявляла, как всегда, безграничную любовь и заботу, но окружающим ее показная любовь казалась неестественной и чрезмерной.