Друсс-Легенда - Геммел Дэвид - Страница 43

Звук чьих-то шагов прервал думы Мишанека.

— Где ты там, во имя Гадеса? — произнес низкий голос.

— Ты ж ясновидящий, Шалитар, — откликнулся Мишанек. Ответ недвусмысленно уведомил его, куда ему следует отправиться.

— Я бы с радостью, — усмехнулся он. — Покажи дорогу. Лысый дородный человек в длинном белом хитоне вышел к пруду и сел рядом с Мишанеком. У него было круглое, красное лицо, а уши торчали, как у нетопыря.

— Ненавижу садовые лабиринты. Кто их только выдумал? Дорога получается в три раза длиннее, чем надо, и добро бы еще тебя в конце ждала какая-то награда — ан нет.

— Видел ты ее? — перебил Мишанек. Шалитар отвел глаза.

— Ну, видел. Зачем тебе понадобилось ее покупать?

— Это не имеет значения. Что ты скажешь о ней?

— Она самая одаренная пророчица из всех, кого я знаю, но ее Дар оказался сильнее нее. Можешь ты себе представить, что это такое — знать все обо всех, с кем ты видишься? Их прошлое и их будущее. Когда ты касаешься чьей-то руки, перед тобой пролетает чужая жизнь и ее конец. Столь быстрый и мощный приток знаний оказался для нее гибельным. Она не просто видит чужие жизни — она переживает их. Она уже не просто Ровена, но сто разных людей — и ты в том числе.

—Я?

— Да. Я лишь мимолетно коснулся ее сознания, но твой образ в нем был.

— Она будет жить? Шалитар покачал головой:

— Я провидец, дружище, но не пророк. Мне думается есть только один выход: нужно закрыть двери ее Дару.

— Ты это можешь?

— Один нет, но я позову моих собратьев, имеющих опыт в таких делах. Это не то что изгнание демонов. Мы должны запечатать все ходы ее разума, ведущие к источнику силы. Это будет стоить дорого, Мишанек.

— Я богат.

— Тем лучше для тебя. Один из нужных мне людей — бывший священник Истока, и он запросит за свои услуги не меньше десяти тысяч серебром.

— Он их получит.

Шалитар положил руку на плечо друга.

— Ты так сильно любишь ее?

— Больше жизни.

— И она разделяет твои чувства?

— Нет.

— Что ж, у тебя появится случай начать все сызнова. Когда мы закончим свой труд, она лишится памяти. Что ты ей скажешь тогда?

— Не знаю. Буду любить ее, вот и все.

— Ты намерен жениться на ней? Мишанеку вспомнилось ее предсказание.

— Нет, мой друг. Жениться я не намерен никогда.

Друсс блуждал по темным улицам отвоеванного города. Голова болела, на душе было неспокойно. Бой, хотя и кровавый, завершился слишком быстро, и у Друсса осталось странное чувство какой-то неудовлетворенности. В нем произошла перемена — он не желал ее, но должен был с ней считаться: он жаждал боя, жаждал ощущать, как его топор крушит чьи-то кости, видеть, как огонь жизни угасает в глазах врага.

Ему казалось, что родные горы остались где-то в прошлой жизни.

Скольких людей он убил с тех пор, как отправился на поиски Ровены? Он потерял этому счет, и ему было все равно. Топор в его руке казался легким, теплым и ласковым. Во рту пересохло — испить бы холодной воды. Подняв глаза, Друсс увидел над головой табличку: «Улица Специй». В мирное время купцы доставляли сюда свои пряные товары и упаковывали в тюки для отправки на запад. В воздухе и теперь пахло перцем. В дальнем конце улицы, где она выходила на рыночную площадь, был фонтан, а рядом медный насос с длинной изогнутой ручкой и прикованной к нему медной чашечкой на цепочке. Друсс наполнил чашу, прислонил топор к фонтану и стал пить, но рука то и дело тянулась потрогать черное топорище Снаги.

Когда Горбен послал их в последнюю атаку на обреченных наашанитов, Друсса одолевало желание ринуться в самую гущу, упиться кровью и смертью. Вся его воля ушла на то, чтобы побороть эту тягу. Враг, засевший в замке, уже сдался на милость победителя, и Друсс понимал, что такая бойня была бы злодейством. Слова Шадака вспомнились ему: «Настоящий воин живет по правилам — так уж устроен свет. Они у каждого свои, но основа одна и та же. Не обижай женщин и детей. Не лги, не обманывай и не воруй. Будь выше этого. Защищай слабых от зла сильных и не позволяй мыслям о наживе увлечь себя на дурной путь».

Наашанитов было всего несколько сотен, и судьба их была предрешена. Но Друсс все-таки чувствовал себя обойденным, особенно когда, вот как теперь, вспоминал жаркое торжество, владевшее им во время боя в лагере Хариба Ка или при побоище на палубе пиратской триремы. Он снял шлем и окунул голову в фонтан, потом встал, стянул колет и вымылся до пояса. Что-то шевельнулось слева, и Друсс увидел высокого лысого человека в серых шерстяных одеждах.

— Добрый вечер, сын мой, — сказал жрец Капалисского храма. Друсс кивнул в ответ, оделся и сел. Жрец остался на месте. — Все последние месяцы я искал тебя.

— Ну, вот и нашел.

— Можно присесть с тобой рядом?

— Сделай милость, — сказал, подвинувшись, Друсс.

— Наша встреча обеспокоила меня, сын мой. С тех пор я провел много вечеров в молитве и размышлениях, а в конце концов ступил на Тропы Тумана, чтобы найти душу твоей возлюбленной Ровены. Но и это не принесло плодов. Я странствовал в Пустоте столь темными путями, что нельзя о них и говорить, но ее там нет, и я не встретил ни единой души, которая знала бы о ее смерти. Потом мне повстречался дух, очень злой, который при жизни носил имя Эарин Шад. Это пиратский капитан, прозывавшийся также Боджиба — Акула. Он слышал о твоей жене, ибо его корабль ограбил судно, на котором она плыла. Он сказал мне, что, когда его корсары вторглись на борт того судна, купец Кабучек, еще один мужчина и молодая женщина прыгнули в море. Там кишели акулы, и в воде было много крови, поскольку на палубе шла резня.

— Я не хочу знать, как она умерла! — рявкнул Друсс.

— В том-то все и дело. Эарин Шад полагает, что она и Кабучек погибли, но это не так. Кабучек теперь в Реше и наживает деньги. У него в доме есть пророчица, которую зовут Патаи — Голубка. Я видел ее очами моего духа и проник в ее мысли: это она, твоя Ровена.

— Так она жива?

— Да, — подтвердил жрец.

— Святые Небеса! — Друсс засмеялся и обнял жреца за узкие плечи. — Клянусь богами, ты оказал мне великую услугу. Я этого не забуду. Проси у меня что хочешь — я все сделаю.

— Спасибо, сын мой. Желаю тебе удачи на твоем пути. Но нам надо поговорить еще кое о чем: о твоем топоре.

— Зачем? — с внезапным подозрением спросил Друсс, охватив рукой топорище.

— Это старинное оружие, и мне думается, что на него наложены чары. Какой-то могучий чародей в далеком прошлом заколдовал твой топор.

— Ну так что же?

— Чары могли быть разными. В одних случаях лезвия просто орошались кровью оружейника, в других произносились заклинания, придававшие клинку особую остроту. Это все мелочи, Друсс. Порой чародею приходилось заклинать оружие, принадлежащее князю или королю. Такие клинки могли лечить раны или разрубать самые прочные доспехи.

— Как мой Снага. — Друсс приподнял топор. Лезвия блеснули при луне, и жрец отпрянул. — Не бойся. Тебе я вреда не причиню.

— Я не тебя боюсь, сын мой. Я боюсь того, что живет в этих лезвиях.

— Из-за того, что кто-то тысячу лет назад заколдовал их? — засмеялся Друсс. — Топор как топор.

— Не совсем так, Друсс. На него было наложено самое сильное из заклятий. Твой друг Зибен рассказал мне, что, когда ты напал на корсаров, их колдун наслал на тебя огонь. Ты поднял свой топор, и над ним явился демон, чешуйчатый и рогатый: он-то и отразил пламя.

— Вздор. Пламя отразил сам топор. На слова Зибена не нужно обращать особого внимания, отец. Он ведь поэт и мастер вышивать по канве простых историй. Демон — надо же такое придумать!

— В этом случае, Друсс, ему сочинять не пришлось. Я наслышан о Снаге-Паромщике. Разыскивая твою жену, я немало узнал и о тебе, и об оружии, которое ты носишь: орудии Вардана-Душегуба, губителя детей, мясника и насильника. А ведь когда-то и он был героем, верно? Но зло проникло в его душу — вот отсюда! — Жрец указал на топор.