Шеломянь - Аксеничев Олег - Страница 50

– Не знаю. Странно. Оказывается, абсолютного знания нет.

– Эллинский философ сказал: «Я знаю, что ничего не знаю!», – не очень разборчиво прокомментировал Пес, пытаясь разгрызть подобранную на земле кость.

– Он тоже висел на Иггдрасиле? – удивился Мученик.

– Он не мог, – сказала Фрейя. – Человек не перенесет этого.

– Человек перенесет все, даже Рагнарек, – поправил ее Мученик. – Я знаю это, я знаю, как родится грядущий мир. В ветвях священного ясеня спасется человеческая чета, и их потомки заселят землю. Клянусь копьем, воткнутым мне в брюхо! Богам не суждено пережить мир, отчего же люди смогут сделать это?!

Лицо Мученика исказила страшная гримаса. Но не боль прочел Миронег на лице пришпиленного к дереву Бога – досаду. И зависть.

– Я действительно не знаю, человек, зачем мне нужно было позвать тебя, – виновато сказал Мученик. – Может, чтобы Пес Бога запомнил твой запах. Может, чтобы Фрейя полюбила тебя или возненавидела… Может, чтобы ты свернул шею на обратном пути по чащобе… Не знаю… Но я выполнил свой долг, и это наполняет мои легкие воздухом Валгаллы и остужает печень! Значит, все сделано правильно, и я замолкаю, чтобы не шевелить более пронзившее меня древко.

Мученик закрыл единственный немигающий глаз и замычал что-то немузыкальное и воинственное.

– Оставим его, – сказала Фрейя. – Его дух витает в листве Иггдрасиля, и наше дыхание способно осквернить божественную чистоту.

Миронег подумал, что запыленные листья не чище человеческого или собачьего – тут он бросил взгляд на стоявшего у правой ноги Пса – дыхания, но, по обыкновению, промолчал. Зачем высказывать свое мнение, если оно никому не интересно?

От ясеня изба выглядела иначе, чем из леса. Покрытые прихотливой резьбой створки ворот глухого высокого забора были открыты настежь, приглашая пройти к уютному дому, увитому виноградными лозами. Слюдяные окна прятались за листьями, застенчиво осматривая путников. По краям неширокой дорожки, протоптанной в пожухшей на солнце траве, росли полевые цветы.

Дверь в дом была открыта, и Фрейя безбоязненно прошла внутрь. Сердце Миронега екнуло, опасаясь засады. Доверчивость была не в моде в XII веке, и за открытой дверью вполне мог скрываться злоумышленник с ножом или кистенем. Да и клыки, растущие из дверной притолоки, не забылись еще. Пес Бога обогнал лекаря и процокал когтями по твердым доскам пола.

Миронег вошел последним.

Дверь за его спиной закрылась с резким хлопком, и обернувшийся Миронег увидел только глухую бревенчатую стену без всяких следов бывших там окон и прохода. Летний мир, где висел на ясене добровольно обрекший себя на вечные муки Бог, у которого Миронег, растерявшись, так и не спросил имени, остался неведомо где.

– Как его имя? – спросил Миронег.

– Мученика? – переспросил Пес. – Непростой вопрос. Не знаю даже, какое имя ему подходит сейчас более всего…

– У каждого Бога много имен, – проговорила Фрейя. – Но ни одно из них не может раскрыть его сущности.

– Что же определяет сущность Бога?

– Сам Бог, конечно!

Фрейя смотрела на Миронега с недовольством, словно он задал интимный или неприличный вопрос.

– Время вышло, человек, – с горечью сказала она. – Дверь в другие миры скоро закроется, но я не в силах помешать тебе вернуться обратно. И все же, переступив через гордость и стыд, прошу тебя: останься! Мученик боится за свое дерево, но он провисел там вечность, и будет только лучше, если срок его мук обретет наконец свой предел. Ты же даже не знаешь, кто и ради чего подталкивает тебя на богоборчество. Не являешься ли ты только пешкой в чужой игре?! Ты играешь в шахматы, хранильник?

– Я знаю эту игру.

– Тогда ты понимаешь, что я имею в виду. Выбирай, человек: погоня по следам смертельно опасной враждебной силы или вечность, когда ты сможешь разделить со мной дом и ложе! Выбирай…

Миронег молчал, не зная, на что решиться. Ему хотелось поскорее выбраться из странного дома, но он боялся разгневать Фрейю, просто излучавшую вокруг себя могущество, равное по силе смерти.

– Колеблешься? – вновь заговорила Фрейя. – Понимаю… Тебя страшит воспоминание о том, что здесь, – взмах руки на подол сарафана. – Я – любовь, и я – смерть!.. Но для тебя я стану только любовью! Смотри же!..

Фрейя повела плечами, как делает купальщица, заходящая в холодную воду. От этого сарафан повело причудливыми складками, и он опал к ногам богини. Совершенное женское тело восхитило Миронега, и он жадно смотрел, не в силах противиться желанию, рвущемуся из глубины души. Он видел русалок, появление которых сводило с ума многих мужчин, и остался бесстрастен. Но Фрейя была не просто прекрасна, она была чувственна, а это для мужчины куда важнее.

Не осталось и следа омерзительного разложения, ноги богини были стройны и по-младенчески розовы.

– Все-таки странно у вас, людских самок, устроены молочные железы, – снял морок Пес Бога, с большим вниманием рассматривавший Фрейю. – Странно и неудобно. Мать вынуждена наклоняться к своему младенцу или брать его на руки, вместо того чтобы подойти и спокойно встать, подставив сосок для кормления.

– Я не человек, – прошипела Фрейя. – А вот ты – тварь!

– Сама-то! – сказал Пес. – Послушай одну историю, Миронег! Давно, когда люди только были вылеплены из смешанной с глиной божественной слюны, против Мученика, бывшего тогда верховным богом, восстал Змей. Собственно говоря, змеем он стал по собственному желанию, обладая способностью принимать любую форму, как живого, так и мертвого. В пронесшейся через века битве Змей обращался в камень и дождь, муравья и единорога, грязь и женщину. Но Мученик каждый раз настигал его, заставляя искать новое укрытие. Когда же ему наскучила эта битва, то Мученик низверг Змея в подземный мир, где он и ползает до сих пор, проклиная миг, когда осмелился подняться против верховного божества.

– Я слышал подобную легенду, – заметил Миронег, – но не понимаю, при чем тут Хозяйка?

– Дослушай, тогда поймешь! Позднее выяснилось, что Змей не весь рухнул во тьму, частицы остались в приютивших его предметах. Камень обрел хрупкость, дождь обращался в град, муравей пропитался ядом, и так далее… Женщина обрела характер Змея, коварный, себялюбивый и наслаждающийся злом. Эта женщина…

– Тварь, – устало повторила Фрейя, поднимая сарафан с пола.

– Конечно, тварь, – не стал спорить Пес. – Я же сотворен… как, впрочем, и ты, красавица…

Фрейя втянула в себя воздух, но решила смолчать, явно опасаясь острого во всех смыслах языка Пса. Сарафан плавно скользнул на обнаженное тело, шурша тихо и печально, не желая закрывать совершенное творение богов и природы.

– Останешься? – с надеждой спросила Фрейя.

– Прости, – ответил Миронег. – Не могу.

Миронег знал, почему отказался. Давно уже он сталкивался с чужой волей, навязывавшей ему, что и когда делать, куда идти, с кем говорить. Возможно, сказалось привычное уже состояние сопротивления, желание делать наперекор. Даже корова не всегда послушна кнуту пастуха, а тут все-таки речь идет о человеке…

Как бы то ни было, Миронег сказал «нет». Фрейя долго и молча смотрела ему в лицо, затем произнесла:

– Не понимаю, но приму как должное. Уверяю тебя, хранильник, в будущем ты пожалеешь о своем выборе, но будет поздно. Не каждому дано найти мое жилище, и редко открывается его дверь. Жалея, ты измучаешься, и это, надеюсь, развлечет меня. Ступай, и пусть на своем пути ты испытаешь обид больше, чем причинил мне. И забери Пса, он смердит!..

Указательный палец правой руки Фрейи повелительно указал на дверь. Сама собой она открылась, и Пес, пренебрежительно фыркнув, одним прыжком выскочил наружу.

– Прощай, Хозяйка, – поклонился Миронег.

– Вон, – прошептала Фрейя и отвернулась от лекаря.

Миронег подобрал полу плаща, наклонился, чтобы не удариться о низкую притолоку, и выбрался на свежий воздух.

Пес бесследно исчез, словно растворился в темных кустах за забором. Миронег подумал, как сильно поменялось за последние часы поведение Пса. Куда только подевалась его вежливость, так приятно гревшая душу, пока зверь был невидимым. Пес ушел, не простившись.