Год крысы. Видунья - Громыко Ольга Николаевна - Страница 20

Глава 7

Назавтра, чуть свет, молец заявился на хутор. Обычно просители мялись перед воротами, пока Сурок соизволит подняться, откушать и обойти хозяйство, но священнослужитель так настырно долбил в них костлявым кулаком и грозил Цыке завязать узлом дорогу (с помощью Богини, разумеется, а не каких-то там путников), что батрак струхнул и впустил.

Жар, завидев гостя, все бросил и вылетел из сеней, как застигнутый в них поросенок.

– Чего это с ним? – изумленно спросила Фесся у сжавшейся над тарелкой Рыски, но тут молец переступил порог, и началось.

– …Богохульники, сквернавцы, – гремел он, не поздоровавшись. – Пригрели у себя крысиную порчу!

Пока Рыска жила в веске, молец относился к девочке по-доброму, с сочувствием. Даже Колая совестил, в свое время не дав взять грех на душу: мол, от кого бы дитя ни зачато, а все одно святое Хольгино творение. Тем более – девочка, а к ним Богиня благоволит.

Видунов же молец терпеть не мог. Не так, конечно, как путников, но хорошенько окурить их жженой осокой и заставить недельку отстоять на коленях в молельне не помешало бы. А то повадились – Богине через плечо заглядывать! Эдак скоро под одеяло залезут…

Молец некстати вспомнил пышные Хольгины формы и поспешно провел ладонью по лицу, смахивая грех.

– Вы глаз-то бесстыжих не отводите – на всем хуторе сия вина лежит! В молельне неделями не показываетесь, вместо Богини к девчонке сопливой за советами бегаете, вот она и распустилась, напрочь стыд потеряла! Сам тсарь ей не указ – все разорила, надругалась…

В чем, собственно, дело, хуторчане поняли только через четверть лучины, когда на шум в кухне собрались уже все домочадцы, включая Сурка с женами. А то можно было подумать, что Рыска вчистую развалила тсарский дворец, подбив на сие злодейство и без того Сашием за руку пожатого[12] мальчишку.

Если б жаловаться на детей пришел голова, все обернулось бы иначе. Но молец больше напирал на глумление над верой, чем над стогом, и это вывело Сурка из себя.

– Ты, сморчок в рясе, – рявкнул он, – кончай мне тут горчицу на темя сыпать! Неизвестно еще, кто Богине больше люб: видуны, коих она даром наделила, либо ты со своим чадом молельным. Лучше б дождь у нее вовремя выпросил!

– Богиня сама решает, кому дожди ниспосылать! – уже не столь уверенно (Сурок был вдвое шире его в плечах) вякнул молец. – Значит, не заслужили вы ее милостей, грешники!

– А-а-ах я грешник?! – быком выдохнул хуторчанин, у мольца аж остатки волос на темени зашевелились. – А кто тебе весной два сребра на новое крыльцо давал?! Кто статуй Хольгин в городе заказывал, когда прошлый, на тебя день и ночь глядючи, пополам треснул?

– Деньгами не купить Дома посмертного! – совсем уж тоненько заблажил молец, пятясь к двери.

– Тогда больше не буду и тратиться! – наступая, рыкнул хуторчанин, и мольца вынесло из дому резвее, чем Жара.

Батраки, не скрывая ухмылок, глядели, как хольгопоклонник, озираясь, словно побитая собака, просеменил по двору и нырнул в ворота, заключительно плюнув на порог.

Сурок, отдуваясь, повернулся к столпившимся домочадцам.

– Мальчишку – выпороть, – велел он, безошибочно угадав зачинщика. – Девчонку в угол на горох, а потом за крупу засадить, что в мешке зачервивела. И покуда не переберет, никакой еды! Да пусть сходит завтра в молельню к этому блаженному, пяток медек отнесет и покается. А то ж не отстанет, роготун бородатый, начнет в проповедях хулу на хутор вворачивать!

– Это ж надо было додуматься! – ворчала Фесся, отжимая тряпку над кадушкой. В свете двух лучин свежевымытый пол казался черным льдом. – Ну ладно этот озорник, а тебя-то Саший зачем туда понес? Ты ж девочка, умненькая должна быть! Надо было сказать: и сама не пойду, и тебя, дурака, не пущу!

Рыска зачерпнула из мешка очередную горсть перловки, рассыпала по столу. Может, и стоило что-нибудь ответить, хотя бы пустить слезу – в голосе служанки было больше сочувствия, чем гнева. Глядишь, и смилостивилась бы, отпустила спать, а то и кусок хлеба украдкой сунула. Но дома девочка привыкла: когда на тебя ругаются, лучше отмолчаться. Поплакать можно и потом, в одиночку.

– Вот упрямая, – огорченно покачала головой Фесся. Выплеснула воду за порог, заперла дверь и, дунув на одну лучину, полезла на печь.

Рыска завистливо слушала, как служанка раздевается, взбивает подушку и с блаженным вздохом натягивает одеяло. Потом потерла глаза кулачками, поморгала и снова уставилась на стол.

В мешке оставалось больше половины. Фесся, вовремя заметив копошащихся в крупе жучков, прокалила ее в печке, успев спасти большую часть зерен. Теперь надо было отделить их от погрызенных и трупиков вредителей. Девочка ковырялась с обеда, и спина у нее уже ныла, как у столетней бабки.

Крупяная кучка на столе постепенно разошлась. Рыска собрала в пригоршню оставшийся сор и нечаянно высыпала в почти полную миску с перебранным зерном. Весь труд насмарку! Захотелось схватить эту миску и с размаху звездануть в стену, а то и завизжать и затопать ногами, как Пасилка, когда у него что-то не получалось.

Дверь тихонько приоткрылась. В кухню прошмыгнул Жар. Вид у мальчишки был встрепанный и виноватый, при каждом шаге он морщился и тянулся потрогать зад. Всыпали ему щедро, с оттяжкой – не скоро еще присядет.

Рыска сделала вид, что ничего не замечает. Хлюпать носом тоже перестала, затаилась.

Жар помялся у стола, повздыхал.

– А давай просто из мешка в мешок пересыплем, а сверху перебранной пару горстей? – предложил он. – Все равно никому она до весны не понадобится, сначала хорошую крупу съедят. А то до утра копаться придется!

– Значит, буду копаться, – огрызнулась Рыска. Лучше б ее выпороли, чем сидеть тут, как каторжанке. – Хватит уже, наслушалась твоих советов…

– Да ла-а-адно, – привычно затянул Жар, но, видя, что подруга настроена сурово, сник и стал рыться за пазухой. – А я тебе яблоко принес! И сухаря кусок.

Мальчишка выложил припасы на стол, заискивающе заглянул подружке в глаза. Рыска сглотнула, но устояла. Сердилась она не меньше чем на ватрушку, а то и кусок колбасы.

Жар изобразил было обиженного, прошелся до двери и даже за ручку взялся. Постоял, попыхтел и вернулся. Сел на лавку напротив Рыски – разумеется, на колени – и подгреб часть крупы к себе.

– Все равно не засну, – поежился он. – Задница болит – ужас! Лучше б меня за перловку засадили…

С пол-лучины перебирали быстро и тихо, только крупа шуршала. Наконец Рыска взяла сухарь, укусила и словно бы нехотя сказала:

– А мне завтра в молельню идти…

– Ой, не бери до головы! – поспешил утешить ее обрадованный Жар. – Ну покаешься, поклянешься, что больше так не будешь… ерунда. Хочешь, научу, чего говорить надо? Я всякий раз нашего мольца на слезу разводил!

– Так ведь сты-ы-ыдно, – простонала Рыска, роняя голову на кулаки. – Там же небось вся веска соберется. И голова, и… мама.

– Во-во, заревешь и скажешь, что стыдно! – одобрил мальчик. – Упадешь перед Хольгой на колени, лбом об пол пару раз тюкнешься осторожненько, чтоб не больно, но зазвенело. Главное, упирай, что ты не сама, а Саший подучил. На него все списать можно, хоть стог, хоть корову краденую, к тому же он сам лгунам и покровительствует. А потом в надрыв проси Хольгу заступиться за тебя, глупую да убогую. Вся веска за платками и полезет!

– Ты что, я так не смогу, – растерялась Рыска. – Мне вон даже при Фессе горло перемкнуло…

– Ну давай я вместе с тобой схожу, – беззаботно предложил Жар. – Покажу, как надо, а ты подхватишь. Луковицу разрубленную на всякий случай возьмем, нюхнем…

Девочка изумленно уставилась на друга. Она не знала, как пережить этот позор, а Жар сам в петлю лезет!