Молот и крест - Гаррисон Гарри - Страница 47

– Не произноси этого, – вмешался один из викингов, выступая вперед. – Не произноси злого слова, Скейф Сигвартсон. Мы не гиганты, а гиганты – iotnar – враги богов и людей. Я думаю, ты это знаешь. Разве ты их не видел?

Шеф медленно кивнул, вспомнив свой сон о незавершенной стене и о гигантском неуклюжем хозяине жеребца. Окружающие зашевелились, переглянулись.

Шеф бросил на пол металлическую деталь, которую держал в руках.

– Отпусти раба, Стейнульф, в награду за то, что он нам рассказал. Покажи ему, как выбраться, чтобы Рагнарсоны его не схватили. Мы можем теперь делать свои машины без него.

– А у нас есть на это время? – спросил викинг.

– Нужно только дерево. И немного работы у горна. До собрания Армии еще два дня.

– Это новое знание, – добавил один из слушателей. – Торвин велит нам это делать.

– Встретимся здесь завтра утром, – решительно закончил Шеф.

Уходя, один из викингов сказал:

– Это будут долгие дни для короля Эллы. По-собачьи поступил христианский архиепископ, отдав его в руки Айвара. У Айвара есть кое-что для него в запасе.

Шеф посмотрел в спины уходящим, потом повернулся к другу.

– Что это у тебя?

– Лекарство от Ингульфа. Для тебя.

– Мне не нужно лекарство. От чего оно?

Хунд колебался.

– Он говорит, что оно тебя успокоит. И – позволит тебе вспомнить.

– А что плохого с моей памятью?

– Шеф, Ингульф и Торвин говорят – ты забыл даже, что мы лишили тебя глаза. Торвин держал тебя, Ингульф накалял иглу. А я – я уколол ею. Мы сделали это только для того, чтобы не сделал какой-нибудь мясник Айвара. Но они говорят: неестественно, что ты даже не упоминаешь об этом. Они считают, что ты забыл об этом. И забыл о Годиве, ради которой явился в лагерь.

Шеф смотрел на маленького помощника лекаря с серебряной подвеской-яблоком.

– Скажи им, что я ни на миг ничего не забывал.

– Но все же прими лекарство. – Хунд протянул руку.

– Он принял лекарство, – сказал Ингульф.

– Шеф как птица в старом предании, – заметил Торвин. – Том самом, в котором рассказывается, как англичане на севере стали христианами. Говорят, когда король Эдвин созвал совет, чтобы обсудить, должен ли он и его королевство отказаться от веры отцов и принять новую, жрец асов сказал, что должны, потому что поклонение старым богам не принесло никакой пользы. Но другой советник сказал – и это истинная история, – что ему наш мир кажется королевским залом в зимний вечер: в нем тепло и светло, но снаружи темно и холодно, и там невозможно что-нибудь увидеть.

– И в этот зал, – сказал советник, – влетает птица, на мгновение оказывается в тепле и свете, а потом снова улетает на холод и во тьму. И если бог Христос может точнее сказать нам, что происходит с человеком до его рождения и после смерти, – продолжал советник, – то мы должны больше узнать о его учении.

– Хорошая история, и в ней правда, – сказал Ингульф. – Я понимаю, почему ты сравниваешь Шефа с этой птицей.

– Он может быть – но может и не быть кем-то иным. Когда Фарман видел его в своем видении в жилище богов, в Асгарде, Шеф занял место кузнеца богов Волунда. Ты не знаешь эту историю, Хунд. Волунд был захвачен и порабощен злобным королем Нитхадом, ему подрезали сухожилия, чтобы он мог работать, но не мог убежать. Но Волунд заманил сыновей короля к себе в кузницу, убил их, сделал пряжки из их глаз и ожерелья из их зубов и дал из отцу, своему хозяину. Заманил дочь короля в кузницу, одурманил ее пивом и изнасиловал.

– Но зачем он это сделал? Ведь он оставался пленником, – спросил Хунд. – Если был хром и не мог убежать?

– Он был великим кузнецом, – ответил Торвин. – Королевская дочь проснулась, пошла к отцу и рассказала ему все, и король пришел, чтобы замучить своего раба-кузнеца. И тогда Волунд надел крылья, которые тайно сковал в кузнице. И улетел, смеясь над теми, кто считал его калекой.

– Так почему же Шеф подобен Волунду?

– Он видит вверху и внизу. Он видит то, чего не видят другие. Это великий дар, но боюсь, это дар Отина. Отина, всеобщего отца. Отина Больверка, Отина, отца зла. Твое лекарство поможет ему увидеть сон, Ингульф. Но что будет в этом сне?

Засыпая, Шеф думал о вкусе. Лекарство Ингульфа имело вкус меда, оно очень отличалось от горьких снадобий, которые обычно они с Хундом составляли. Но наряду со сладостью был и какой-то другой вкус. Плесень? Грибы? Он не знает. Что-то сухое и гнилое. И как только выпил, понял, что ему что-то предстоит.

Но сон его начался так же, как и многие предыдущие, задолго до того, как начались его беды. Даже до того, как он узнал, что ему предстоит стать троллом.

Он плывет по воде. Сила гребков удваивается и утраивается, и берег остается далеко позади, и он плывет теперь быстрее, чем скачет лошадь. Постепенно он поднимается над водой и летит в воздухе, сначала невысоко, потом страх оставляет его, и он поднимается все выше и выше, как птица. Местность под ним зеленая и солнечная, повсюду свежая весенняя листва, луг постепенно повышается, становится освещенным солнцем плоскогорьем. И вдруг становится темно. Перед ним гигантский столб темноты. Он знает, что был тут раньше. Но тогда он был в этом столбе и смотрел наружу, и он не хочет снова увидеть то, что видел тогда. Он видел короля Эдмунда, с печальным измученным лицом, с собственным позвоночником в руках. Если сейчас будет осторожен, не станет оглядываться, может быть, не увидит его на этот раз.

Медленно, осторожно он приближается к темному столбу. Это гигантский ствол дерева. К нему пригвождена, как он заранее и знал, фигура, и у нее в одном глазу торчит игла. Он всматривается в лицо: не его ли оно?

Нет. Здоровый глаз закрыт. Кажется, им не интересуются.

Над головой фигуры повисли две черные птицы с черными клювами: вороны. Они смотрят на него яркими глазами, с любопытством наклоняют головы. Расправленные крылья слегка дрожат, птицы без усилий парят в воздухе. Фигура – это Отин, или Вуден, вороны – его постоянные спутники.

Как же их зовут? Это очень важно. Он знал их имена. По-норвежски они звучат... да, верно – Хугин и Мунин. По-английски это будет Хайг и Майн. Хугин – Хайг. Это значит «мозг». Но ему не это нужно. Словно освобожденный, ворон летит вниз, садится на плечо хозяина.

Мунин – Майн. Это значит «память». Вот что ему нужно. Но за это придется платить. У него есть друг, защитник среди богов, это он уже знает. Но это не Отин, что бы ни думал Бранд. Он знает, какой должны быть цена. Снова непрошенно в памяти возникает стих – на английском. В нем описан повешенный на виселице, он раскачивается, не способный пошевелить рукой, и к нему слетаются вороны...

Они приходят за его глазами. За глазом. Птица уже здесь, так близко, что закрыла все поле зрения, ее черный клюв, как стрела, всего в дюйме от глаза. Не от здорового глаза. От того, что не видит. Того, что он уже потерял. Но это воспоминание о том времени, когда у него еще был этот глаз. Руки его опущены, он не может ими двигать. Это потому, что их держит Торвин. Нет, на этот раз он может ими двигать, но не должен. Не будет.

Птица понимает, что он не будет двигаться. С торжествующим криком она устремляется вперед, глубоко погружает клюв в его глаз и мозг. Его пронзает бело-горячая волна боли, и в памяти вспыхивают слова, слова обреченного короля.

Он выполнил свой долг. Птица отпускает его. И он сразу падает с дерева, беспорядочно поворачиваясь, руки его по-прежнему неподвижны, он летит к земле, до которой много миль. Много времени, и есть о чем подумать. А руки не нужны. Он может теперь поворачивать тело, куда хочет, он поворачивается, пока не смотрит снова на солнце, продолжает опускаться и мягко подлетает к тому месту, где на соломенном матраце лежит его тело.