За столбами Мелькарта - Немировский Александр Иосифович - Страница 41

Сгустился мрак. Словно наступила последняя, вечная ночь. С трудом пробрался Ганнон к кормовому веслу и сменил Адгарбала. Вдруг на палубу что-то посыпалось частым тяжёлым дождём. Это был пепел. Под Гимерой он сам видел огнедышащую Этну и слышал о том, что эта гора извергает пепел. Случалось, что целые города были погребены под ним. Но города ведь не имели парусов, как «Око Мелькарта». Пусть яростно грохочет Колесница богов, пусть она кидает им вслед камни. Гаула уйдёт! Ветер, дуй во все щёки! Гони гаулу куда хочешь, только подальше от этого гибнущего острова.

Ночь казалась бесконечно долгой. Наконец мрак стал рассеиваться, превращаясь в туман. Блеснуло солнце, тусклое, как истёршаяся бронзовая монета. Глазам Ганнона предстала палуба, покрытая пеплом.

Отдав кормовое весло Адгарбалу, совершенно обессиленный, Ганнон спустился в каюту. Светильник, подвешенный к потолку, раскачивался во все стороны, то тускнея, то вспыхивая. Мидаклит не спал. Положив свои таблички на колени, он что-то царапал по ним палочкой. Увидев Ганнона, эллин радостно вскочил. Он указал на горлышко высокого серебряного сосуда, стоявшего рядом, и воскликнул:

— Видишь, Ганнон, что здесь есть!

На горлышке сосуда были начертаны такие же значки, какие были нацарапаны на костяной табличке из щита. Но эти значки были мертвы для суффета.

— «Тартесс», — прочёл вслух Мидаклит. — Теперь мне ясен путь критских пиратов, которым мы обязаны этими сокровищами. Они достигли Тартесса и разграбили его. На обратном пути, очевидно, буря вынесла их корабль в открытое море и забросила на остров атлантов. Там они прожили более двадцати лет. Там они вынуждены были оставить часть своей добычи. Наверное, лишь немногим из критян суждено было вернуться на родину.

— Но почему же они не вернулись за своими сокровищами? Почему это не сделали их дети и внуки? — возразил Ганнон.

— А потому, что вскоре Крит был завоёван воинственными дорийцами,[83] предками нынешних спартанцев. Эти пастухи и воины разрушили города Крита, опустошили его дворцы и храмы. Много сокровищ досталось дорийцам, но кладезь знаний древних критян так и остался для них закрытым. Таблички с письменами, которые они могли обнаружить в развалинах дворцов, были им так же непонятны, как и мне, пока Радамант не раскрыл их тайну. Но даже если бы они могли прочесть о далёких плаваниях моряков царя Миноса, могли ли они их повторить? Вся жизнь их проходит в горах и долинах Крита или Пелопоннеса. Море вызывает у них ужас… Но всё же, — продолжал эллин после короткой паузы, — открытия древних критян не были вовсе забыты. На пирах слепые певцы, и Гомер среди них, вспоминали о Тартессе, об океане. И последние капли истины потонули в волнах поэтического вымысла. Тартесс, лежавший за вратами лучезарного бога солнца, за Столбами Мелькарта, превратился у Гомера в царство мрака и смерти Тартар. Море с приливами и отливами, столь удивительными для каждого, кто их видит впервые, превратилось в реку-океан. Остров в океане, заселённый потомками атлантов, сделался полями Блаженных…

Сквозь дрёму Ганнон слышал, как эллин что-то говорил о Радаманте. Потом Ганнон забылся.

Южный Рог

Целую неделю гаулу носило по бурному морю. Временами волны с такой силой обрушивались на борта «Ока Мелькарта», что доски трещали. Гаулу метало из стороны в сторону, и, казалось, вот-вот она станет поперёк волн.

Огромные вздыбленные валы пугали даже такого бывалого моряка, как Адгарбал. Мореходы напряжённо всматривались в горизонт, и каждое облако превращалось в их воображении в спасительную землю.

Ветер дул в южном направлении, и сколько ни прилагали люди усилий, им никак не удавалось повернуть корабль на восток, где, как они предполагали, находился ливийский берег.

Мощное течение всё дальше уносило гаулу.

Только на восьмой день блужданий в океане волны уже не были так яростны. Влажный туман рассеялся. Показались стаи птиц.

— Смотри! — радостно воскликнул Ганнон. — Птицы кружатся над водой. Значит, близко их гнёзда. Птицы ведь не улетают далеко от своих птенцов.

— Ветки! — сказал Адгарбал, перевешиваясь над перилами. — Там на весле!

Это был тоже верный признак близости берега. И берег не заставил себя долго ждать. Показался узкий мыс, имеющий форму рога. За ним берег уходил к востоку. Может быть, это южная оконечность Ливии?

Обогнув мыс, гаула повернула на восток. После нескольких часов плавания с правого борта из синих вод океана, как зелёный цветок, выплыл остров. Какими огромными деревьями он покрыт! Высочайшие пальмы, какие когда-либо приходилось видеть Ганнону, много ниже этих исполинов.

«Око Мелькарта» стал на два якоря в спокойной бухте на северном берегу острова. Вода была тёмно-зелёной, и каждый понимал, что здесь судну не угрожают ни мели, ни подводные камни.

Ночь прошла спокойно. Утром Ганнон решил высадиться на берег. Но к утру чёрный, как смола, мрак окутал всё вокруг. Тучи, казалось, задевали верхушки мачт. Вскоре хлынул неудержимый дождь. Он низвергался тесными вертикальными струями, бил по палубе, как дротики атакующего войска, обливал мачту и паруса, булькал, журчал. Под громовые раскаты невообразимой силы сверкали молнии, озаряя корабль и оставляя на чёрной воде светящиеся следы.

Забившись в трюм, люди дрожали от страха. Никому из них не приходилось видеть такого дождя. Наверное, так начинался потоп, о котором говорилось в древних преданиях.

— Боги хотели нас сжечь небесным огнём, а теперь решили утопить! — шутил Мидаклит.

Но Ганнона это тревожило не на шутку. Он опасался, что деревянные части гаулы могут прогнить. Матросы накрыли просмолённой материей все отверстия на палубе. Дождь лил четверо суток, не утихая.

— Подумай, — возбуждённо говорил Мидаклит, — у нас считают, что на юге Ливии совсем нет жизни, что под знойным солнцем сгорает земля и вскипает море, а оказывается, чем дальше к югу, тем больше влаги, тем пышнее растительность.

— А помнишь, — заметил Ганнон, — как мы мучились от жажды в пустыне, как пересыхала гортань, как в мозгу вставали призрачные видения? Почему так несправедлива природа?

— Природа безразлична ко всему живущему. Она не знает, что такое добро, что такое зло. Несправедливость природы должен устранить человек.

Ганнон с любовью посмотрел на учителя. С каждым днём он всё больше уважал его. Для других людей море, ветер, пустыня были капризными или жестокими, тщеславными или великодушными существами, имевшими свои слабости, любившими лесть и щедрые дары. Для эллина море, ветер, пустыня были безличными стихиями, управляемыми вечными, железными законами, доступными человеческому уму.

И уверенность в незыблемости этих законов сочеталась в Мидаклите с наивным пристрастием к красивым и нелепым сказкам его родины.

Битва при Гимере перевернула всю жизнь Ганнона. Если бы не гибель отца, его судьба сложилась бы иначе. Ему бы надо было ненавидеть каждого эллина, видеть в каждом из них смертельного врага.

Не раз ловил суффет неприязненные взгляды матросов, обращённые к Мидаклиту. Казалось, в их душах поднималось что-то грязное и чёрное, как осадок со дна амфоры. Глаза их мутнели. Лица искажались злобой. Но в душе Ганнона не было этой ненависти.

— Как мы назовём этот мыс? — вслух рассуждал Мидаклит. — Мысом Дождей или мысом Надежды?

— Южным Рогом, — предложил Ганнон.

Учитель обрадованно закивал головой.