За свои слова ответишь - Воронин Андрей Николаевич - Страница 40

– Это о чем ты? – спросил Кощей.

– Как о чем, да про двух парнишек, которых я тебе заказал.

– А, про это… Слушай, Султан, тут у меня лажа.

– Какая еще лажа?

– Бурого избили.

– Как избили? А я при чем? Это же твой человек.

– Так может, ты чего слышал?

– Чего я должен был слышать?

– Да какой-то мужик, абсолютно незнакомый, никто его здесь раньше не видел…

– А где этот твой Бурый? – спросил Султан с неприятным хохотком.

– Да в больнице, в сознание пока еще прийти не может.

– Другого поставишь, – философски заметил Султан.

– Ну ладно, если ты ничего не знаешь, тогда напрасно я тебя дернул.

– Если что услышу, то позвоню, будь спокоен.

– Да-да, да-да, буду спокоен, – Кощей отключил телефон.

Настроение не улучшалось, оно было таким же гнусным, как до разговора с Султаном.

Если бы сейчас кто-нибудь был рядом с Борисом Рублевым и спросил у него, почему он, взрослый мужчина, у которого есть дела, так переживает из-за какого-то бродяжки, то навряд ли услышал бы внятный ответ. Пока еще Комбат и сам не знал, почему он так близко принял к сердцу исчезновение Сергея Никитина. Ведь еще вчера он даже не подозревал о существовании этого парнишки.

Да, вчера он не знал Никитина, а сейчас он уже не мог представить своей жизни без него.

Комбат мчался по городу. Один перекресток, второй, третий…

– Скорее, скорее! – торопил Борис Рублев свою машину.

Вот и пост ГАИ, только сейчас Комбат понял, что он за кольцевой. Гаишник, возникший словно из-под земли, в бронежилете и в каске, сделал знак остановиться. Комбат затормозил, выбрался из машины и быстро зашагал, к милиционеру.

Гаишник небрежно козырнул.

– Что-то случилось? – спросил он, встретившись взглядом с Комбатом, слишком уж необычным было выражение лица Бориса Рублева.

– Случилось, браток, – сказал Комбат, и слово «браток» сблизило гаишника и бывшего командира десантно-штурмового батальона, а может, тельник, который увидел гаишник, внушил ему доверие к высокому сильному мужчине. – Случилось, случилось. Я тут адресок один хочу у тебя спросить.

– Какой адресок? – осведомился гаишник.

И Комбат принялся объяснять.

– А, это… Так вам еще километров двенадцать ехать.

– Сколько?

– Двенадцать, – сказал гаишник. – Там будет поворот и съезд, там особняки новых русских (слово «новых» гаишник произнес немного презрительно).

– Ну спасибо, браток, – Комбат протянул руку.

Гаишник механически подал свою ладонь, Комбат крепко пожал.

– Э, погоди, – бросил гаишник.

Комбат остановился и оглянулся.

– Я у тебя даже документы забыл спросить. Стряслось что?

– Стряслось, браток, парнишку ищу.

– Что, из дому убежал?

– Да, похоже на то, – буркнул Комбат.

– Ну, успехов тебе.

Автомобиль Комбата сорвался с места и помчался к тому перекрестку, за которым должен был открыться поворот. И действительно, все случилось так, как и предсказывал гаишник. Показался съезд на неширокую асфальтированную дорогу, а еще через пару километров Комбат увидел небольшой поселок – двух– и трехэтажные дома, крытые где черепицей, где блестящим сверкающим металлом. Заборы, шикарные автомобили – все это говорило о том, что Комбат не ошибся.

А вот и дом, который он искал. Дом находился за забором, кованые решетчатые ворота отделяли участок от соседних. В окнах дома горел свет, у крыльца стояли джип и «Вольво» с одинаковыми номерами, разнились лишь буквы на них.

Комбат затормозил метрах в пятидесяти на противоположной стороне и пару минут сидел, барабаня пальцами по баранке. Фары и габариты погашены, и его серый автомобиль почти сливался с кустарником, росшим вдоль дороги.

Борис Рублев боялся ошибиться. Ему всегда не нравилось, когда в его дела оказывались втянутыми посторонние, ни в чем не виноватые люди. Ведь тогда нужно что-то объяснять, говорить, оправдываться, а тебя принимают, как правило, за бандита. А объяснять Комбат не любил, да и не умел. Говорил он отрывисто, коротко, и всякие пространные объяснения давались ему с большим трудом.

Страшно хотелось курить, просто нестерпимо. Рот наполняла слюна, и Комбат ее судорожно сглатывал. Сигарет в машине не было, и поэтому пришлось вытащить из ящичка пустую пачку, в которой на дне лежало несколько крупинок табака, и жадно ее нюхать. Но это вызывало только раздражение и злость на самого себя.

«Неужели я такой слабак? Неужели я не могу жить без вонючих сигарет? Конечно же могу!» – сам себе сказал Комбат.

Он смял пачку, но понял, что если бы в ней были сигареты, то навряд ли у него хватило бы духу сжать пальцы, изломав и искрошив содержимое.

«Не наркоман же я какой-то! Все, забудь о табаке, забудь!» – сам себе приказал бывший командир десантно-штурмового батальона и посмотрел на дом за решетчатым забором.

Металлические роллеты плотно закрывали окна первого этажа. Окна же второго этажа мягко светились уютным светом, чуть тонированным, желтым. Стекло было опущено, и Комбат прислушивался, не донесется ли какой-нибудь крик, не услышит ли он голос ребенка или плач. Это решило бы все, в одночасье, мгновенно.

Голос ребенка сорвал бы Комбата с места, как порыв ветра срывает слабо держащийся на ветке лист, а так еще оставались сомнения, туда ли он приехал, не обманул ли его Бурый.

«Нет, обмануть бандит меня не мог, слишком уж жестко и быстро велся допрос. Время на раздумья у бандита абсолютно не оставалось, и, судя по всему, он сказал правду.»

Комбат выбрался из машины. В рукаве куртки пряталась короткая самодельная монтировка, холодный металл медленно согревался в горячей ладони. Калитка оказалась закрытой. Борис Иванович увидел коробку переговорного устройства с красной квадратной клавишей. Замок на кованой калитке Комбат мог бы снести одним ударом ноги, а если бы захотел, то и бетонные столбики, аккуратно выкрашенные белой краской, вывернул бы из земли.

Но делать этого он не стал и большим пальцем вдавил красную клавишу. Динамик загудел, замигала лампочка индикатора тревожным красным, даже рубиновым, огоньком, напомнив Комбату почему-то закуренную сигарету, а потом она показалась ему похожей на капельку свежей крови, на которую упал закатный луч.

– Кто там? – послышался спокойный, но с нотками недовольства мужской голос, словно человека оторвали от важного дела.

– Свои, – сказал Комбат.

– Своих я знаю в лицо и по голосу, – ответил невидимый собеседник.

Комбат поднял голову и увидел укрепленную на стволе старого дерева маленькую телекамеру наружного наблюдения, сразу ее Комбат и не заметил.

– Что надо? – послышалось из динамика.

– Поговорить хочу.

– О чем? – раздался вопрос, задребезжавший в динамике. На этот раз голос был недовольный и даже слышалось тяжелое астматическое дыхание говорившего. Наверняка в волнении он слишком близко подошел к микрофону. – Короче, что надо?

– Я же сказал, поговорить, – каким-то бесстрастным и даже безразличным голосом произнес Комбат и щелкнул по динамику, словно бы на нем сидела муха.

– Ладно, заходи, – раздался щелчок электрического замка, и Комбат, толкнув калитку, шагнул на выложенную плитами дорожку. Под ногами зашуршали влажные опавшие листья…

Бурый пришел в себя неожиданно. Врачи были уверены, что он, как минимум, еще часов двенадцать будет находиться в беспамятстве. То ли организм у него оказался крепче, чем предполагали врачи, то ли удар оказался не настолько сильный. Челюсть у Бурого была сломана, он шептал, и медсестре пришлось наклониться, чтобы разобрать его слова:

– Телефон, бля… Телефон, бля… – выплевывал слова бандит.

– Сейчас, сейчас.

Когда его привезли в больницу, то в кармане куртки нашли мобильник, и на всякий случай, чтобы телефон не пропал, отдали дежурному врачу. Мобильник Бурому дали, и он кое-как негнущимся пальцем наковырял номер.

– Это я, Бурый, – зашептал он в трубку замогильным голосом, слабым, как шуршание уже сгоревших листьев.