Смерть знает, где тебя искать - Воронин Андрей Николаевич - Страница 32

Подобная перспектива Риту развеселила. Сон же накатывал, наваливался. Ведь как-никак она устала, переволновалась.

"Только бы водички еще попить ледяной, из холодильника! "

Звуки в доме постепенно затихли, свет погас.

«Думаю, они на меня не обидятся, если я минеральной воды попью.»

Рита сбросила ноги на холодный, гладенький пол – ни соринки, ни пылинки – и, шлепая босыми ногами, направилась к двери. Приоткрыла ее, прислушалась. Дверь даже не скрипнула. Затем по длинному коридору торопливо, словно воровка, вышла на веранду, где стоял большой старый холодильник “ЗИЛ” обтекаемой аэродинамической формы, чем-то отдаленно смахивающий на старую “Волгу”.

Лишь только она протянула руку, как холодильник вздрогнул и заурчал, даже зарычал. Рита отпрянула.

«У, черт! Сволочь какая-то, гудит, как трактор. Наверное, полный.»

Она потянула на себя ручку. Внутри вспыхнул свет. Дверца открывалась уже без участия девушки. И тут Рита окаменела, ей показалось, что ноги приклеились к полу, примерзли, приросли, вцементировались, как ножки парковых скамеек, залитые бетоном. От страха даже пальцы отказывались шевелиться. Сердце остановилось.

На уровне ее груди, на полке, лежали две человеческие руки, женские, с ярко накрашенными длинными ногтями. На безымянном пальце поблескивал золотой перстенек, дешевый, а потому трогательный.

– Господи! – вырвалось у девушки, и взгляд ее скользнул ниже.

Завернутые в прозрачный, слегка покрытый инеем целлофан, покоились куски мяса, в которых с трудом узнавались части женского тела.

– Господи! – еще раз произнесла Рита, увидев начатую бутылку с минералкой, которая лежала рядом с отрезанными руками.

Она с трудом удержала порыв рвоты и медленно, как крышку гроба, стала прикрывать дверку. Но голова у нее закружилась, и Кижеватова, теряя сознание, стала оседать, а затем грохнулась рядом с холодильником, опрокинув табурет, на котором стояла трехлитровая банка с малосольными огурцами, ярко-зелеными, неестественно яркими. Банка с шумом и хрустом, но без звона раскололась.

Мать братьев Вырезубовых уже стояла в длинной ночной рубахе в двери кухни. В правой руке у нее был топор с широким, остро отточенным лезвием. Маленький огурчик покатился по полу, еще раз подпрыгнул, остановился в сантиметре от заскорузлого плоского большого пальца, словно испугавшись страшного, почерневшего слоистого ногтя.

– Эка тебя, – сказала женщина.

Тут же, словно из-под земли, возникли братья в одинаковых, застиранных голубых майках-соколках и в длинных, до колен, темно-синих трусах, сатиновых, какие уже давно нигде не продают. Оба виновато поглядывали на мать.

– Ну что, по-вашему, я ее должна сразу прибить?

– Нет, я, мама!

– Или, может, я?

– А куда мясо складывать? Холодильники битком забиты, морозилка полная.

В морозильной камере лежали две головы, заиндевевшие, со спутанными волосами. Женщина закрыла морозильную камеру, затем и сам холодильник.

– А огурцы выбросить придется, стекла в них полно. Еще попадет в желудок, кровотечение начнется.

– Это точно. Я, мама, уберу.

– Нет, я, – сказал Григорий.

– Молчать! Я сама решу, кто и что станет делать. А эту стерву – в подвал, пусть пока там посидит. Да привяжите хорошенько, чтобы не бегала и не паскудила.

Рита пришла в себя, и тут же ее вырвало. Она стояла на четвереньках у холодильника, длинные рыжие волосы касались пола, ее сотрясало от приступов рвоты. Братья и мамаша смотрели на все это безучастно, они уже смирились с тем, что придется делать уборку.

– Нет, – сказала мать, – она насвинячила, вот пусть и убирает. Пусть языком все стекло вылизывает.

Рита подняла голову. Абсолютно сумасшедшая улыбка блуждала на ее губах, а глаза стали стеклянными, неподвижными, мутными, как два замерзших на железных перилах плевка.

Григорий, чтобы хоть как-то сымитировать действие, подошел к девушке, взял ее за волосы, приподнял голову, заглянул в глаза. Девушка повиновалась, словно была резиновая.

– Да она чокнулась!

– Прикидывается, – сказала Вырезубова. – Что она такого увидела? – ее недоумение повисло в воздухе.

Было понятно, что веранду нужно убирать и убирать капитально. Мать, волоча ноги, пошла в спальню, на ходу бросив:

– Чтобы к утру здесь было чисто, как на кухонном столе!

Хлопнула дверь.

Братья посмотрели друг на друга.

– Это ты сказал, что ее нужно притащить домой? Вот и притащили.

– А что оставалось делать? Ладно, сделанного не воротишь. Эй, ты, сучка, – Илья говорил шепотом, боясь, чтобы мать не услышала ругательных слов, – быстро прибраться, чтобы все сияло!

Рита продолжала стоять на коленях и, как собака, дышала, широко раскрыв рот и высунув язык, длинный, розовый.

– К ноге! – хохотнул Илья.

– Ты смотри, точно, собакой стала!

– Сучкой была, сучкой и осталась, – уточнил Григорий.

Рита на коленях поползла от холодильника к братьям. Ногой она попала на кусок стекла от банки, который глубоко распорол кожу. Но проститутка, не обращая внимания на рану, на то, что за ней тянется кровавый след, продолжала ползти.

Глядя на кровь, Григорий облизнул губы и уже хотел было двинуться вперед, как Илья остановил его:

– Ты что, вампир? Может, она СПИДом больна, проститутка все-таки, трахается с всякими чернозадыми! И ты туда же следом за ними.

Григорий испуганно отшатнулся и плюнул Рите на голову. Плевок, вязкий и густой, застрял в рыжих волосах. Но этот плевок остановил девушку.

Братья перевели дыхание.

– Еще бы за ногу цапнула, сучка! – шепотом говорил Илья. – С ней надо поосторожнее, – он наклонился и быстро, как ребенок, принялся шептать на ухо Рите Кижеватовой:

– Тут убраться надо, быстро-быстро и чисто-чисто!

Илья наготове держал руку, сжатую в кулак, был готов в любой момент ударить пленницу по голове, если той вдруг взбредет в голову укусить его. Мысль о СПИДе засела в его мозгах так же крепко, как и то, что скоро наступит юбилей Пушкина.

Рита захохотала весело и беззаботно, села на пол, прямо на стекло, на огурцы и, указывая скрюченным пальцем на холодильник, радостно сообщила:

– Там колечко золотое, колечко! Блестит, золото, на пальчике…

– Глазастая, – сказал Илья.

– Может, она – йог? На стекле задницей сидит – и ничего?

Но тут же тонкая струйка крови двинулась по полу.

– Она чокнутая, затянем ее в подвал, пока холодильник не освободится. Сами уберем, а то еще разобьет чего, мама нам не простит. И так банку огурцов хлопнула, мы их даже не попробовали.

Григорий наклонился, подхватил тремя пальцами маленький огурчик за хвостик, старательно осмотрел его со всех сторон, нет ли стекла и капель крови, а затем аппетитно захрустел.

– Такие огурцы испортила, сучка! Если бы их к печени – милое дело!

– А к отбивной, что, плохо? – взяв второй огурец, отозвался Илья. – Представляешь, от бедра ломоть отвалить, хорошенько отстучать – большой, как блин, на всю тарелку, прожарить, да с кровью?

– С кровью, с кровью, – забормотала Рита, размазывая кровь по полу.

– Вот от твоей задницы я себе ломоть и отрежу. А теперь вставай!

– Не буду, – капризно сказала девушка и тут же подсунула руки под себя, поджала ноги.

– Сама не пойдет, – с видом знатока сообщил Григорий.

– С кровью, с кровью… – это были последние слова, сказанные Ритой этой ночью.

Илья нанес ей короткий удар кулаком в голову. Девушка потеряла сознание.

– Потащили.

Два кухонных полотенца братья пропустили ей под мышки и поволокли по полу. Они даже не оборачивались, чтобы поинтересоваться, как там Рита. Бесчувственную, ее затащили в оранжерею и, отвалив крышку люка, сволокли в подземелье. Там Кижеватову братья веревками привязали к толстой ржавой трубе и заспешили наверх.

До рассвета все следовало убрать и проветрить. Братья Вырезубовы умели делать любую работу – всякую мужскую и даже женскую. Никто в деревне лучше них не умел сделать опалубку, залить в нее бетон. Никто лучше них не мог обходиться сварочным аппаратом, и ни одна женщина в деревне не могла так чисто убрать дом – ни пылинки, ни соринки.