Комбат не ждет награды - Воронин Андрей Николаевич - Страница 48

– Ты мне лучшие дай, – Бахрушин злился, вытаскивая портмоне. – Самые лучшие, какие есть.

– Самые лучшие – это розы с длинным стеблем, – девушка достала четыре цветка с длинными стеблями, на концах которых были закреплены пластиковые пробирочки с водой. – Эти долго будут стоять. Если воду подливать – месяц продержатся.

Комбат и Бахрушин переглянулись. Розы на кладбище? Обычно туда привозят гвоздики, каллы, тюльпаны.

Борис Рублев поднес цветок к носу и ощутил тот же самый запах, который сегодня уже чувствовал в лифте. Цветок пах дурманяще.

«Да, смерть пахнет цветами», – не к месту подумал Комбат.

– Я знаю что вам надо, – наконец-то догадалась цветочница, поняв, что мужчины в полной растерянности и нужно дать им понять, что она-то наверняка знает, какие цветы им нужны. – Это лилии, – она вытащила из-под столика пластиковое ведро, в котором стояли белые цветы.

– Лилии? – недоверчиво сощурился Комбат, осторожно беря в свою сильную руку один цветок. – Они же вроде бы на воде растут, а эти?

– То кувшинки, – возразила ему цветочница, – они на воде растут. А лилия – это божий цветок, на земле, как и другие произрастает. Вы разве не знаете? Когда ангел пришел сказать Марии, что она беременна Христом – в руках, лилию держал.

Комбат слышал об этом впервые, а Бахрушин, немного злясь, проговорил:

– Мы тут не лекции пришли слушать. Нам цветы надо, – и принялся выбирать лилии.

Теперь ему уже было все равно какие цветы он купит, у него в голове уже зрел план.

– Так много? – удивилась цветочница, когда Бахрушин отобрал шестнадцать цветов, оставив в ведре лишь четыре штуки.

– Покойников много, – ответил Бахрушин, чем привел девушку в замешательство.

Он разделил букеты на две части. Одну из них отдал Комбату и пошел вместе с ним к машине.

Шофер в это время объяснялся с инспектором ГАИ, который был в общем-то прав, говоря, что тут не только стоянка, но и остановка запрещена.

Леонид Васильевич отодвинул своего шофера в сторону и, глядя прямо в глаза инспектору ГАИ, холодно произнес:

– Ты что, лейтенант, не видишь, номера на машине военные?

– Вижу. Правила для всех одни.

– Вот когда будешь в военной автоинспекции служить, станешь мне указывать, – Бахрушин вытащил свое удостоверение и сунул его под нос гаишнику. – По делу тут стоим, понял?

Гаишник недовольно поморщился. Сколько раз за день ему приходилось выслушивать наглецов, грубиянов, которые показывали ему удостоверения, ссылались на свои связи, знакомства. И Бахрушин прочел это в глазах инспектора ГАИ. Того смущало сочетание – «по делу стоим» и охапки цветов в руках мужчин.

– Не виноват он, – кивнул полковник на шофера, – это я ему приказал здесь остановиться. А правила он знает.

– Можете ехать, – махнул рукой гаишник.

– Извини, лейтенант, – полковник вытер вспотевший лоб, – нервы у меня сдали, на похороны еду, друзей хороню.

– Что же ты мне сразу не сказал? – несколько обиженно произнес гаишник, глядя на шофера.

– Вот так, понимаешь, Борис Иванович, – сказал Бахрушин, сидя прижатым к дверце машины, – нервы начинают сдавать.

– – Оно и понятно.

Глава 16

Леонид Васильевич смотрел на московские пейзажи, проплывающие за окном автомобиля.

– А я уже и забыл, когда в последний раз в общественном транспорте ездил, – сказал он, прикрывая глаза. – А вспомню, – по-другому на город смотреть начинаю. Из машины все другим кажется, особенно, если она не твоя собственная, а государственная.

Рублев чувствовал себя сейчас лишним. Он не знал тех людей, которых сегодня предстоит хоронить, не знал из-за чего они погибли, может и в самом деле были пьяны. Сам-то он никогда выпившим за руль автомобиля не садился и в бытность свою командиром батальона жестко расправлялся с такими нарушителями.

Ведь шофер отвечает не только за свою жизнь, но и за жизнь пассажиров. Тут уж снисхождения Комбат не знал даже к друзьям-товарищам.

Несмотря на то, что окно было приоткрыто, тесный салон «Волги» насквозь пропах цветами. Напоминал Комбату этот запах только об одном – о смерти.

– Опаздываем, – бросил Леонид Васильевич шоферу, глянув на приборную панель, где среди прочих приборов виднелся и циферблат часов.

«Странно, – подумал Рублев, – странно звучит „опоздать на похороны“, будто это может что-то изменить в жизни, которая остановилась».

– Езжай прямо на кладбище, – скомандовал Бахрушин, и машина, доехав до ближайшего перекрестка, свернула направо.

Минут через двадцать «Волга» Бахрушина догнала короткую колонну автобусов, следом за которыми растянулась на полкилометра вереница служебных «Волг». Машина Бахрушина пристроилась в самый хвост и теперь уже ехала медленно.

«Черные „Волги“, – думал Бахрушин. – Они словно специально сделаны для таких похорон – под цвет траура».

Он знал, сейчас многие оборачиваются, глядя на его автомобиль. Ведутся разговоры, звучит шепоток. Начинается возня вокруг смерти его людей. Конечно, куда легче считать виновным в смерти офицеров его, полковника Бахрушина, влезшего со своей любознательностью куда не стоило лезть.

– Ничего, мы еще повоюем, – пробормотал Бахрушин.

– Что? – недослышав, переспросил Комбат.

– Мы еще повоюем, – задорно усмехнулся Леонид Васильевич, – попомни мои слова. – Вслед за похоронами будет праздник.

Отдадим последний долг, и я займусь делом.

Кладбищенские ворота были предусмотрительно распахнуты. Автобусы, почти не сбавляя скорости, въехали на территорию.

За окнами поплыли ровные ряды памятников, уходящие почти к самому горизонту. Кладбище было поделено на ровные квадраты и существовало в этом порядке что-то военное.

Минут пять вереница машин двигалась по кладбищу, пока, наконец, автобусы и легковые машины не остановились возле маленькой площадки, где уже стояли ажурные подставки для гробов, Тут совсем недавно вырубили участок леса, чтобы расчистить место для новых могил. Блестели на солнце трубы духового военного оркестра.

Комбат с Бахрушиным отошли в сторону.

Заняться гробами было кому. Их вынимали из автобуса закрытыми – трупы обгорели. Борис Иванович Рублев стоял и вполуха слушал речи, которые произносились у гроба. Звучало все не очень-то убедительно. Обтекаемые фразы, никакой конкретики. И Рублеву, хоть он и не имел отношения к сегодняшним похоронам, сделалось стыдно за людей. Он посмотрел на Бахрушина.

Тот развел руками:

– Я все понимаю, но сделать-то ничего не могу. Ребят не вернешь и этим все сказано.

– Вы выступать будете, Леонид Васильевич?

– Зачем? Им что, легче от этого станет?

Или ты хочешь, чтобы все собравшиеся на кладбище подумали: «Вот, еще один выискался время наше занимать!» Похороны затягивать нельзя.

Двое молодых ребят в старой военной форме топтались возле свежевырытых могил, ожидая, когда же, наконец, кончится прощание и они смогут заняться своим делом.

Комбат вместе с Бахрушиным стали в конец длинной очереди, проходивших мимо гробов. Люди касались крышек и тут же отдергивали руки, будто боялись этого прикосновения к смерти. Белые лилии легли на подставки.

Бахрушина кто-то остановил, принялся расспрашивать. Комбат закурив сигарету, пошел вдоль рядов свежих могил. Остановился возле ребят, выпачканных в землю. Те, лениво поругиваясь, прикидывали, успеют ли эти военные похоронить своих покойников до приезда следующих похорон.

– Все, пора кончать эту тягомотину, – сказал один из парней и бросив на дно могилы дымящуюся сигарету, пошел к автобусам.

Сперва в душе у Комбата поднялась волна злости, но он тут же понял, парень действует правильно. Если сейчас не вмешаться и не понести гробы к могилам, то женский плач и причитания не остановятся никогда. Похороны в свои руки должны взять профессионалы, знающие, что все в общем-то собрались лишь для того, чтобы избавиться от мертвецов, а все остальное – это мишура и способ убедить себя, что в этом мире есть кое-что вечное.