Комбат не ждет награды - Воронин Андрей Николаевич - Страница 12

– В смысле по рублю?

– Да нет, денег я за нее не брал и не беру.

– Зря, получается у тебя это ничуть не хуже, чем воевать.

– А что у вас творится?

– Где это у нас? – часто заморгав глазами, осведомился полковник Бахрушин.

– В вашей важной конторе?

– Как ты и говорил, бумаги просматриваем, анализируем, прикидываем… Из стопочки в стопочку перекладываем.

– Ничем конкретным не занимаетесь?

– Конкретное ты, Борис Иванович, понимаешь только как пойти пострелять, окружить, захватить, заломить руки, посадить за решетку, осудить?

– И это тоже… Без этого же ведь нельзя?

Спецслужбы для этого же и созданы.

– Не совсем для этого.

– А для чего же тогда? – наивно приподняв брови, спросил бывший комбат.

– Знаешь, Борис Иванович, иногда все решают слова, бумажки, а не пули, снаряды и ракеты. Иногда бумажка стоит больше, чем десантная дивизия со всей своей техникой.

– Вполне может и такое быть… – буркнул Борис Рублев, явно задетый такой бесцеремонностью и самоуверенностью полковника.

Семисотграммовая бутылка водки была допита под нехитрые разговоры за жизнь, под длинные паузы, под аппетитное чавканье двух изголодавшихся мужчин. В общем, бутылка водки, выпитая во время разговора, ни полковника Бахрушина, ни майора Рублева не опьянила. У Комбата лишь кровь прилила к лицу, а полковник Бахрушин, может быть, стал моргать чуть чаще, чем всегда.

– Ну что, возьмемся за вторую? – спросил словно бы сам у себя Борис Рублев, убирая со стола пустую бутылку.

– Перейдем барьер? – задал вопрос полковник Бахрушин.

– Барьер мы не перейдем, а вот одной, по-моему, маловато.

– Ну, давай! – махнул рукой Леонид Васильевич и рассмеялся. – Гулять, так гулять, пить, так пить! Что уж терзать себя угрызениями совести?

– А что, никто вас не ждет? – поинтересовался Рублев.

– Привыкли уже. Я часто возвращаюсь домой поздно, а иногда не появляюсь дома по несколько дней, – сказал полковник и подмигнул Рублеву.

Тот поднялся, сходил на кухню и вернулся с бутылкой водки.

– Вот это хорошая. Мягкая, живая вода.

– Живая-то она живая, только на следующий день тошно.

– А мне тошно после выпитого не бывает, – признался Комбат. – Завтра встану, надену кроссовки и побегу. Пропотею как следует, провентилирую легкие, подергаюсь, и как будто бы и не пил. Хотя, честно говоря, в последнее время на следующий день тяжеловато случается. А раньше, когда было лет тридцать, мог пить до утра и на следующий день – как огурец! Словно бы и не пил, словно бы спал, как младенец.

– Да-а. А мне уже тяжело граммы даются.

Старость, знаешь ли, Борис Иванович.

– Какая там старость, полковник! Вам же всего, наверное, лет пятьдесят?

– Э, нет, братец. Пятьдесят второй.

– Два года не считается.

– Еще как считается! Тут каждый день дорог, умножай годы на два – не ошибешься.

Итого мне, майор, сто четыре.

– Так что же вы так сорвались, в вашем-то возрасте, решили выпить?

– Я и сам не знаю, – честно признался Бахрушин. – На душе как-то погано, а почему – сам не знаю. Со своими пить не хотелось, да и разговоры о работе надоели. У нас ведь как: на службе одно и то же, да и после службы то же самое. И выхода никакого не видно.

Вот разве что с тобой немного душу отпускает, – откровенно сказал Леонид Бахрушин и взглянул на Рублева.

Тот улыбнулся:

– Хороший вы мужик, полковник. Только как все это терпите?

– Что ты имеешь в виду? – прекрасно понимая, о чем говорит Рублев, спросил Бахрушин.

– О службе, о генералах, о начальниках.

Тяжело, небось, вам?

– Я привык. На начальство внимания не обращаю, занимаюсь своим делом. Стараюсь получше работать, так ведь не дают, черти!

Приходится бумаги всякие стряпать, отчеты составлять, проверять, перепроверять…

– Так ведь вам, полковник, похоже, это очень нравится.

– Раньше нравилось, а теперь надоело, – полковник Бахрушин заметил, что Рублев не переходит на «ты». – Нет, Борис Иванович, не все так просто, как тебе кажется, – Мне и не кажется, что все просто.

– Иногда голова пухнет, да и ответственности хоть отбавляй. Перед всеми надо отчитываться, министры требуют бумаг, генералы… А начальников надо мной – пруд пруди!

– Хорошо было в армии, но не сейчас, а тогда, во время военных действий. Там все понятно, там все ясно. Есть враг конкретный, натуральный, есть свои, есть чужие. Своих надо беречь, а врагов беречь не надо, их наоборот, чем больше завалишь, тем лучше. Значит, своих больше в живых останется.

– Это точно, майор, заметил ты верно.

– Да что замечать – это правда войны, Она одна и другой не бывает.

– Бывает, майор, поверь мне. Бывает и другая, и третья, – Послушайте, полковник, вот вы умный мужик, все знаете. Наверное, много книг прочли. Скажите мне, простому мужику, какого хрена мы во все эти передряги свой нос суем?

И самое главное, что получаем по носу, молодых ребят гробим, дураков-птенцов неоперившихся. Кому и на кой хрен это все надо?

– Наливай лучше, Борис, и не задавай мне такие вопросы. Ответ сам знаешь. Есть интересы государственные, есть политика. А в России мамок много, детей. Народят… Чего их жалеть? В России всегда солдат хватало.

– То-то и оно, полковник, все эти мерзавцы думают, что мамки детей народят. А своих-то, небось, ни в Чечню не пускают, ни в Афган.

Отмазать норовят.

– Норовят, норовят. И самое главное, что отмазывают. Не подкопаешься, чисто работают. Приходилось мне сталкиваться с такими делами и с такими идиотами, что кричат, в грудь себя бьют. «Мы их…», «мы им покажем!», «Россию отстоим…». А своих-то деток в армию не пускают, берегут, чужих под пули направляют.

– Чтобы они все подохли! – пробурчал Борис Рублев, выслушав длинную и злую тираду Бахрушина.

– Давай лучше выпьем, да не по рюмке.

– Нет уж, как начали, так и будем продолжать. Наливай.

Вторая бутылка быстро пустела, а разговор только начал завязываться. Полковник Бахрушин разошелся ни на шутку. Он материл и в хвост, и в гриву и политиков, которых майор Рублев видел лишь на экранах телевизоров, да на страницах газет. Материл всех подряд направо и налево, иногда вставляя какую-нибудь фразу, от которой майору становилось не по себе.

– …

– Да неужели?

– Вот тебе и неужели. Если я что-то говорю, значит, я это знаю.

– Верю.

– И я тебе верю, Борис Иванович. Знаю, мужик ты крепкий и все в этой жизни видел.

– Ой, видел, полковник… Такого навидался, что лучше бы на этот свет не родиться.

Стольких ребят там оставил! А скольких в цинковых гробах на дембель отправил – всех не сосчитать. Боюсь я на женщин смотреть, стыдно перед ними. Мог же многих сохранить, а не сделал этого.

– Брось, не терзай душу. Если бы все в нашей армии были такие как ты, все по-другому шло бы. Но, к сожалению, жизнь расставляет все не так, как нам хочется. Хотя.., ладно. Не охота про армию, не охота про политику.

– Про что еще говорить? Что мы с вами еще в жизни видели.

– Как это про что? – засмеялся полковник Бахрушин. – Про женщин, конечно.

– Про женщин можно.

– Вот и расскажи, Борис Иванович, про свою зазнобу.

– Не надо, полковник. Уехала она в командировку и даже не позвонила.

– Может, времени не было или возможности? Что ты так уж сразу – винить ее начинаешь!

– Не виню я ее.

– Ну и правильно делаешь.

Может быть, эти двое мужчин, прекрасно понимавшие друг друга, сидели бы еще долго – час, два или вообще до утра – и пили бы водку, вспоминая свою жизнь, заглядывая друг другу в глаза, стуча кулаками по столу, если бы не телефонный звонок.

Комбат поднялся, уверено подошел и снял трубку.

– Рублев на проводе, – по-военному отчеканил комбат.

– …

– Кого-кого?

– …

– А-а, Леонида Васильевича. Конечно, сейчас позову. Это вас, полковник, – подавая трубку телефона, сказал Рублев.

И без того злое выражение на лице полковника сделалось еще более злым и презрительным.