Ищи врагов среди друзей - Воронин Андрей Николаевич - Страница 22

Утром пятого дня он вышел к мосту. Через мост шла дорога, и было видно, что по ней недавно ездили: дорожная пыль еще хранила отпечатки крупных протекторов. Шапкин со стоном облегчения сбросил на дорогу тяжеленный рюкзак, уселся рядом, положил на колени пачку с четырьмя последними сигаретами и стал ждать, неторопливо раскуривая одну за другой. Сигарет ему хватило на полтора часа, а еще через час его подобрал водитель лесовоза.

История была вполне очевидная, и следствие по поводу гибели Свиридова заняло ровно столько времени, сколько потребовалось местному участковому на то, чтобы запротоколировать сочиненную Шапкиным байку. Была предпринята одна-единственная вялая попытка отыскать тело, но где именно произошла трагедия, Шапкин конечно же не помнил, и участковый резонно решил, что у него навалом других дел помимо поисков съеденного лесной живностью трупа.

О своем проводнике Шапкин не сказал ни слова, заявив, что они со Свиридовым путешествовали вдвоем на плоту. Плот, разумеется, перевернулся, все пожитки и оружие утонули, и два дня спустя безоружного Свиридова задрала медведица, защищавшая своих детенышей. Их палатка, обнаруженная во время поисков тела, косвенно подтверждала его рассказ, так что его обозвали идиотом, выдали ему билет до Красноярска и посадили в поезд.

Спустя неделю он вернулся, никем не замеченный, пробрался к тому самому мосту и забрал спрятанный под одной из свай слиток.

Еще неделю он потратил на осторожные расспросы и прощупывание почвы: опыта в таких делах у него не было, а действовать следовало наверняка.

Будь это не девяносто первый год, а девяносто девятый, он уже на третий день своих расспросов очутился бы на даче у какого-нибудь пахана с утюгом на брюхе и пистолетом у виска, но времена были другие, и он в конце недели вышел на Михаила Ивановича Мороза.

Михаила Ивановича Мороза на самом деле звали Мордехаем Исаевичем Морзоном, о чем свидетельствовали его породистый, с характерной горбинкой нос, похожие на спелые маслины печальные глаза в густой сетке морщин и мелкие, жесткие, как стальная проволока, совершенно седые кудряшки, нимбом окружавшие загорелую лысину. Было совершенно непонятно, за каким дьяволом понадобилось ему при такой внешности менять имя, фамилию и запись в графе «национальность». Подполковник Самарин, водивший с Михаилом Ивановичем давнее и довольно тесное знакомство, полагал, что это была всего-навсего дань моде, а сам Мордехай Исаевич в ответ на расспросы только пожимал острыми плечами и ссылался на родителей, по серости своей полагавших, что национальная гордость для еврея является непозволительной и весьма опасной роскошью.

Часть истории золотых слитков, связанная с Мордехаем Исаевичем, была известна подполковнику Самарину гораздо лучше, чем Николаю Шапкину.

Мордехай Исаевич всю жизнь проработал в ювелирной мастерской, принадлежавшей некогда его деду. Это было своего рода чудо: заведение Рувима Морзона пережило все войны и революции, не трансформировавшись ни в столовую, ни в склад скобяных изделий и даже ни разу на протяжении всей истории СССР не сменив своего адреса. Конечно, сразу же после НЭПа оно перешло в собственность государства, но прежний хозяин каким-то чудом сохранил за собой рабочее место, которое передал впоследствии сыну, а сын, Исай Рувимович, – Мордехаю Исаевичу, который в девяносто первом году как-то незаметно снова сделался владельцем семейного предприятия.

Владлен Михайлович Самарин познакомился с этим колоритным старцем лет за пять до описываемых событий при самых банальных обстоятельствах: Мордехай Исаевич засыпался на незаконной скупке золота, которое вдобавок оказалось ворованным. Ему светил приличный срок, хотя невооруженным глазом было видно, что старик просто попал как кур в ощип: все ювелиры скупают золотишко, а Морзону просто не повезло.

Владлен Михайлович, ходивший тогда в чине майора, быстро прикинул, что к чему, и в течение двадцати минут расписывал Мордехаю Исаевичу все прелести жизни в ИТК, не скупясь при этом на яркие краски и смелые сравнения. На исходе двадцатой минуты Мордехай Исаевич тяжело вздохнул и сказал:

– Ша, гражданин майор. Старый Морзон все понял, и он согласен на ваши условия.

– На какие такие условия? – сделал невинные глаза майор Самарин.

– На ваши. У вас таки есть условия, иначе вы не стали бы заливаться соловьем перед старым Морзоном. Так я слушаю вас, чтоб вы так жили.

Майор Самарин хмыкнул и изложил свои условия.

Условия были безоговорочно приняты, старый Морзон вместо камеры отправился к себе домой, а Владлен Михайлович заполучил довольно ценного и добросовестного, как выяснилось впоследствии, агента и консультанта.

Пять лет спустя Владлен Михайлович убедился, что заключенная со старым Морзоном сделка была самым удачным и дальновидным поступком в его жизни.

Это случилось сразу после путча, а если уж быть точным, то прямо во время оного. Морзон позвонил Самарину на работу, и Владлен Михайлович, не разобравшись, рыкнул на старого дурака: в стране творилось черт знает что, понять что бы то ни было не представлялось возможным, и невозможно решить, чью сторону принять в этой каше, а ювелир назойливо лез под руку с каким-то золотом дурацким, как будто у подполковника Самарина в такой ответственный момент не было дел поважнее. Лишь с большим трудом Владлен Михайлович заставил себя вникнуть в ситуацию, а вникнув, решил заняться этим делом: по самому краю его сознания проскочила какая-то не вполне осознанная мыслишка, вроде бы сулившая кое-что посущественнее полковничьего оклада, который в это смутное время находился под очень большим вопросом.

Суть информации, переданной Мордехаем Исаевичем по телефону, сводилась к тому, что накануне к нему в мастерскую заявился некий бородач, предложивший купить у него кусок золота. Он так и сказал – кусок, и это странное слово заинтриговало Мордехая Исаевича. Он предложил молодому человеку продемонстрировать товар, и тот выложил на стол золото – кусок граммов на сто пятьдесят, самым варварским образом отрубленный от целого слитка. Сделано это было скорей всего при помощи банальнейшего зубила. В том, что это часть слитка, сомнений быть не могло: две грани увесистой трехгранной пирамидки сверкали завораживающим блеском полированного металла, а третья носила на себе грубые следы зубила. Похоже было на то, что от слитка не мудрствуя лукаво просто отрубили уголок.

Золото было червонное, высшей пробы, и от него исходил явный запах следственных изоляторов и пересыльных пунктов. Мордехай Исаевич кинулся звонить Самарину, как только за посетителем закрылась дверь. Говоря коротко, назавтра, придя к Морзону с обещанным вторым куском, Николай Шапкин был неприятно удивлен, столкнувшись там с подполковником Самариным.

Расколоть этого мозгляка было делом нехитрым, после чего речь его полилась плавно и без задержек.

Шапкин рассказывал подробно и даже образно, ничего не упуская и не нуждаясь в понуканиях: однократного знакомства с кулаком подполковника ему хватило вполне. По его тону чувствовалось, что он уже распрощался со свободой, а возможно, и с самой жизнью, тем более что страной в данный момент правил ГКЧП, а у военных, как известно, разговор короткий.

Самарин, который поначалу тщательно записывал показания задержанного, услышав о четырех шестипудовых ящиках, аккуратно отложил ручку в сторону. Он, как и Шапкин, сразу понял, что такой случай бывает раз в жизни, и слушал задержанного с брезгливой жалостью: тот совершенно бездарно прогадил свой шанс. Самарин знал, что, в отличие от Шапкина, сам он способен не только завладеть золотом, но и удержать его в своих руках – спокойно, расчетливо и методично, без этих интеллигентских истерик и вонючей достоевщины.

Дослушав задержанного до конца, подполковник вынул из папки пустой бланк протокола и протянул его Шапкину.

– Подписывай, – сказал он, закуривая очередную сигарету.

– Что это? – испуганно отшатнулся Шапкин.

– Твой смертный приговор, кретин! Надо же хоть немного думать головой! Твое задержание зафиксировано у дежурного. После тебя здесь должно остаться хоть что-нибудь, это тебе понятно? Признание в том, что ты с пьяных глаз дебоширил в троллейбусе или что подрался с гражданином Б, и подбил ему глаз, в чем искренне раскаиваешься.., хоть что-то! Не могу же я отпустить тебя просто так!