Ах, Маня - Щербакова Галина Николаевна - Страница 23

– …товарищ майор… – вышли мы все из народа, и ему иногда и послужить можно, – совсем спокойно закончила свою мысль Женя. – Ведите!

И Егоров повел ее к председателю исполкома. Он не уважал больше эту женщину, он напрочь, навсегда забыл, что она его как-то взволновала – не было это-го, не было, не было! – но он отверг и свои сомнения относительно права идти в неподобающее время к должностному лицу, отверг, потому что отверг за собой право что-то решать самому. Егоров подчинился приказу свыше. Женя воспринималась как генерал.

Сергей поднял на лоб темные очки и посмотрел им вслед. Куда это подался этот военпенс с округлой решительной дамой?

– Цирк, – сказал он вслух.

А про себя подумал: какой он идиот, что приехал сюда без машины. Послушал Лидию. Разве можно в таких случаях слушать людей, у которых нет и никогда не будет машины? Они всегда скажут: а она и не нужна! Человек вырабатывает, генерирует только ту философию, на которую ему хватает денег. А теперь вот – ходи пешком. Правда, пока ничего особенного он здесь не приглядел.

Сам же город, в котором Сергей родился, никаких особых эмоций и ассоциаций у него не вызывал. Нет, он даже что-то помнит, вот эту водонапорную башню, и градирню, и остов электростанции, так и оставшийся остовом. Не нашли ему применения после войны, а разрушать оказалось сложно, очень капитально были положены и фундамент, и отдельные части стен. Сейчас остов зарастал травой и даже деревьями, и, пожалуй, именно он чуть-чуть взволновал Сергея – бегал тут когда-то, играл, прятался, но взволновал только

чуть-чуть… Детство в этом городе было не в счет. Главное и самое интересное началось у него тогда, когда его забрал отец. Он много раз думал: а вдруг бы случилось так, что уехала бы тогда от Мани Лидия, а он остался? Ух, какой ужас! Даже на жаре его пробирал мо-роз от одного только легкого воображения. Ничего он не имеет против Мани, золотая тетка, когда за тысячу километров. Он не против Мани лично, он на дух не выносит стиль, или как это называется, – образ ее жизни. Этот вечный «для других лучше, чем себе». Это он так его коряво выразил нарочно, потому что изначально считал корявой саму эту мысль. Нельзя быть источником блага, будучи не в благе. «Предположим, печка», – сказал неожиданно громко Сергей, и на него удивленно и обиженно посмотрела девушка в громадных голубых очках. «Так вот – печка, – уже контролируя себя, значит, мысленно произнес Сергей. – Можно ли считать, что она хорошо выполняет свою функцию, если она небеленая, если заслонка у нее на одном кирпиче держится, если колосники упали, а поддувало не вычищено, можно ли считать, что такая печка обогреет и накормит? Да возле нее – дымной – минуту для согреву постоишь и побежишь дальше, искать ту, что в кафеле, к которой уже спиной прислониться можно, возле которой не только руки, душу отогреть хочется». Сергей вдруг почувствовал себя очень умным, значительно более умным, чем считал раньше. Он расскажет это Лидии, кандидату наук, пусть она сообразит по-быстрому контртезис. Ведь его мысль тоже родилась спонтанно, он в «Ленинке» для этого не сидел. Просто шел, шел по земле родины и понял: печка! Грош цена всей Маниной «самоотверженной» жизни, а доказательство тому – все эти нелепые люди, что пришли и приехали к ней. Родственники не в счет, они тут по другому, так сказать, ведомству. А все остальные ведь блаженные. Роза среди них – вот эта мадам, что захомутала отставника. Становилась на голову, стучала по стене пятками, дезодорантом так опрыскалась, что все мухи со двора улетели. Остальные – чудовища. Милые, добрые – пусть живут! – но чудовища. И Лидочка в этот зверинец вписывается вполне. Спасибо тебе, батя, что ты меня в свое время выбрал. Он представил, как будет рассказывать жене об этой поездке, как она будет хохотать. Она у него баба с юмором. И снова ему прошли наперерез Женя и Егоров. Женя впереди, а Егоров на шаг сзади. Сергей не знал, что они уже шли назад от председателя в исполком. Что председатель позвонил из дому дежурному исполкома Ивану Митрофановичу и велел тому заготовить грамоту и от имени города вручить ее сегодня Мане. «А насчет квартиры подумаем, – пообещал председатель. – Гейдеко у нас человек известный».

– Я вам буду звонить днем и ночью, – строго сказала Женя.

– Звоните, звоните, – вежливо ответил председатель, и по его тону Егоров понял: Женя для председателя – не генерал. И он попробовал сбросить и с себя иго ее командования, но Женя вовремя посмотрела в его сторону. И Егоров был снова стреножен.

Гость пошел косяком. Шли женщины в шелковых цветных косынках, мужчины в пахнущих нафталином костюмах, старухи в белых платочках с такими же белыми узелками – гостинцами, подарками. «Прямо как на Пасху!» – засмеялась Зинаида. Шла и своя улица, неся перед собой стулья и табуретки. Пришел парень в форме студента стройотряда с коробчатым чемоданом и сразу полез на крышу.

– Низковато, – крикнул он оттуда. – Не тот будет эффект! – И поставил чемоданчик на печную трубу.

– Фейерверк! – объяснила Лидии Маня. И оторопело уставилась на племянницу, которая без всякой логики кинулась ей на грудь и зарыдала. Маня очень рассердилась. – Ну знаешь, – сказала она. – Я еще, слава богу, живая. Иди! Иди! Видеть не хочу слез. – И, не желая вникать в немотивированные поступки Лидии, оттолкнула ее.

Лидия убежала в дом. Там было прохладно, громко тикали ходики, пахло косметикой Жени Семеновой и винным дыханием Дуси. Она спала сейчас совсем тихо, склонив голову к плечу. Беспомощность и покой спящей обнародовали то, о чем все уже забыли: когда-то она была красивой, очень красивой женщиной. Никакое пьянство не могло испортить форму тонкого Дуськиного носа, и хоть и великоватого, но красивого, выразительного рта, и изящно закругленного подбородка, ни на грамм не отяжеленного возрастом. Сначала Лидии показалось, что ей жалко Дуську, эту неудачливую бабу со всеми отметинами классически деклассированной (какой каламбур!) биографии. Но что ей Дуська? Чужой, раз встреченный человек. Совсем посторонняя алкоголичка. Нет, не ее было жалко Лидии. Ей было жалко тетку, которой уже шестьдесят, а это уже вечер, как бы мы все ни отдаляли оптимистическими теориями время старости. Вечер, вечер… И не такой уж и ранний, а вполне оформившийся и готовый в любую положенную минуту перейти в ночь. Но тут Лидия вдруг поняла нечто совсем другое: как бы там ни было, а не теткин вечер жизни заставляет ее сейчас плакать. Вот ведь штука! В ней, Лидии, возникло твердое, вдруг окончательно сформировавшееся ощущение – с теткой все в порядке! И Лидия поняла, что плачет она о себе. Как хочешь, так и понимай.