Кормчая книга - Прашкевич Геннадий Мартович - Страница 30

– Мой комбинезон…

«Одежды космонитов удобнее.»

– Но мне вернут мой комбинезон? Я не могу появиться на «Афее» в таком виде.

«Разумеется.»

Он снова вспомнил станцию Калхас.

Этот ужасный бег по задымленному переходу… А потом бьющееся в руках горячее тело… Сумел бы я ее узнать?… Он усмехнулся: на ощупь? Я даже не видел ее лица… Только эти светлые пряди… И обжигающая грудь…

Он чувствовал себя обманутым.

V

Дерево, от которого пахло молоком.

Смут медленно провел пальцем по светлому стволу. Мутноватая жидкость действительно пахла молоком. А ручей действительно звенел и звенел, неуклонно взбираясь все выше. Он уходил за тугие сплетения ветвей, терялся в сплошном зеленом массиве, а потом опять появлялся – на полпути к небу, подернутому сиреневой дымкой. Конечно, Смут понимал: в торе нет верха и низа, но иллюзия была полной. Он прекрасно видел: ручей течет вверх.

Следы на влажном песке…

Следы крошечных, почти детских ног…

Стараясь не шуметь, Смут шел по узкой тропинке. Ему было тесно, он отводил ветки руками, сдерживал дыхание, остро ощущая свою тяжесть и неуклюжесть.

И увидел светлое, ощутимо вогнутое, как линза, озеро.

Что космонит рассматривает в воде? Здесь водится рыба? Можно ли нарушать его уединение?

Ее уединение, – поправил он себя.

Я опять ошибся. Пепельные балахоны делают космонитов слишком похожими друг на друга. Балахоны обессмысливают их индивидуальность.

Космонитка подняла голову.

Она была совсем небольшого роста – по грудь Смуту, может, чуть ниже. Узко вытянутые глаза синели, как лед. Она свободно слышала его мысли, он был для нее абсолютно прозрачен. «Вы говорите не совсем то, что думаете, – без улыбки произнесла она. – Вы так привыкли? Вам это не мешает?»

Он пожал плечами.

Он внимательно разглядывал ее.

Он еще не знал, чего он, собственно, ищет. Сходства с той, которую он спас на станции Калхас? Смог бы я узнать, обняв ее?

– Я – Хунни, – улыбнулась космонитка. Конечно, она его слышала. Плектрон давно связал всех космонитов воедино. – Вы родились на Земле?

– Да. Это моя родина.

– Родина?

Теперь улыбнулся Смут. Он употребил слово, вышедшее у космонитов из употребления. Они не знают понятия родина, они не чувствуют и не хотят чувствовать себя уроженцем какой-то определенной пространственной точки. Какой смысл вычислять условные координаты рождения? Достаточно сказать – Пояс.

– Я знала, что однажды встречу землянина.

– Здесь? Разве в Шестнадцатом торе бывали земляне?

Она улыбнулась.

Он не мог сбить ее с толку.

Она действительно слышала все, что он оставлял за словами.

– Пространство набито вашими кораблями. А корабли набиты вами. Когда ваши корабли идут сквозь Пояс, у нас болят головы. Вы засоряете эфир бессмысленной болтовней. Когда начнется транспортировка юпитерианской материи, жизнь в Поясе станет невыносимой.

Помолчав, она добавила:

– Как на Земле.

И медленно подняла на него прищуренные глаза:

– Вы запоздали с выходом в Космос. Мы ждали вас, но вы не спешили. Вы никак не могли решить свои земные дела. Несколько веков ожидания, это немало. В некотором смысле, необходимость встречи отпала.

– Вы, правда, так думаете?

Хунни повернула голову и Смут увидел мочку гладкого маленького уха, ровный изгиб скулы… Где я все это видел?… Во снах?…

Хунни услышала.

От нее не укрылось внезапное смущение Смута.

Помогая землянину, она коснулась его руки и это прикосновение обожгло его.

– Смотрите, Смут, – она явно хотела ему помочь. – По сравнению с вами я почти ребенок. Чисто физически, понятно. Увидев мои следы, вы так и подумали, да? Но я не ребенок. Я взрослая. Земляне часто ошибаются. Это не потому, что вы сильно отстали от нас. Просто у нас все разное – ощущение мира, форм, объемов. У вас все как бы смещено, но мы еще схожи… – Она мягко провела пальцем по мощному локтю Смута. – К сожалению, мы все еще схожи… Сильней, чем хотелось бы… – Она удрученно глянула ему в глаза: – Почему Вселенная столь однообразна?

– О чем это вы?

Хунни вздохнула, не отпуская его руку.

– И мы лишены свободы… Мы все еще заперты в наших клетках…

ЧЕЛОВЕК ЕДИН.

– Един? – она снова его услышала. – Какое самодовольство!

– Но в этом можно укорить и вас.

– Нас? – синие глаза Хунни заледенели. – Это вы бессмысленно таскаетесь по пространству в герметичных бронированных ящиках, которые горят и взрываются. Это вы вымираете от все новых и новых болезней в тесноте каменных городов и впадаете в черную тоску в сырых колониях. Это вы теряете больше, чем находите. Это ваши мысли не имеют точных очертаний… Не надо искать, Смут, – покачала она головой. – Даже не надо сравнивать… – Она действительно слышала все его мысли. – Не надо искать мою сестру с Ио…

– Сестру?

– В Поясе мы все – сестры… Даже больше, чем сестры… В некотором смысле, она – это я… Если нас не слышать, Смут, нас можно даже перепутать… Вы напрасно придаете столько значения собственным телам… Наши тела вызывают у нас ненависть… Мы ненавидим их…

– Ненавидите? – Смут окончательно растерялся. – Но ведь это ваши тела! Я, например, не вижу в них никаких изъянов. – Он, конечно, кривил душой, потому что никогда не видел обнаженных космониток. – Может, некоторая хрупкость… Но в пределах пониженной гравитации… Как можно ненавидеть собственное тело? – спросил он искренне. – У нас ведь нет другого.

– Из всех клеток, в которые мы посажены, – медленно пояснила Хунни, – тело – самая невыносимая. Зачем-то природа наказала нас. Она рассадила нас по клеткам, Смут. Мы замкнуты во множество клеток. Человек никогда, ни землянин, ни космонит, ни единой секунды не знал свободы. Природа замкнула человека в тело, а сами тела поместила в другие клетки… В доисторические времена человек выживал в клетке племени, потом в клетке города, государства… А над государствами, над самой Землей – клетка атмосферы… Когда человек все же вырвался за ее пределы, ему пришлось прятаться в клетку космического корабля… И всегда, Смут, всегда, в течение всей истории, мы оставались в тесной ужасной клетке собственного тела… Понимаете?… Выпрыгнуть из него можно только в небытие… Вот почему, Смут, вы никогда не дотянетесь до звезд, – она слышала все его мысли. – Перед вами неисчислимые невероятные миры, но вы никогда до них не дотянетесь…

– Кое до чего мы все-таки дотянулись.

– Ну да, – с горечью произнесла Хунни. – До пустой Луны. До мертвого Марса. До бесчеловечного Юпитера и Галилеевых лун…

– Есть вещи, с которыми приходится мириться.

– Мириться… – произнесла Хунни все с той же непонятной Смуту горечью. – Да стоит ли ближайшая безжизненная звезда стольких усилий? Почему вы готовы отдавать тысячи и тысячи жизней только для того, чтобы убедиться, что двойные солнца Медведиц химически ничем не отличаются от солнц Стрельца?

– Разве это не интересно?

– Может быть, – покачала головой Хунни. – Не буду спорить. Но все равно это ничего не решает. Даже добравшись до ближайшей звезды, даже шагнув еще дальше, вы останетесь все в той же клетке собственного тела. Из него-то вам никогда не выкарабкаться.

– Но, Хунни, – улыбнулся Смут. – Разве нам нечем гордиться? Наши общие предки выбрались все-таки из клеток племени, города, государства. Они вырвались за клетку атмосферы. Да, пространство оказалось для нас слишком большим. Нужно признать, оно оказалось больше, чем мы думали. Действительно мы взрываемся в кораблях, погибаем от мгновенного удушья, нас размазывает по поверхности ледяных планет, мы теряемся в вечной тьме, но мы ведь пытаемся… Понимаете, мы не хотим мириться с обреченностью… Может, поэтому мы и не сидим на месте… Разве это не примиряет с бесконечностью Космоса?…