Криминальная история России. 1989—1993. Люберецкие. Парни из Солнцева - Карышев Валерий Михайлович - Страница 120

– Угрожают пресс-хатой, – еле слышно проговорил Розенфельд.

Алексею было искренне жаль Григория.

– Что они хотят?

– Говорят – ты обвиняемый, тебе грозит большой срок за хищение и контрабанду. Но если дашь показания на «крышу», – Розенфельд сглотнул слюну и сделал паузу, – о вымогательстве машин и денег, то будешь свидетелем, и мы тебя выпустим.

– Обманут! – уверенно сказал Алексей.

Розенфельд тяжело вздохнул:

– Сейчас хотят в другую камеру отправить.

– В какую?

– На спец, к ворам…

Алексей легонько хлопнул Григория по плечу:

– Не бойся, я знал многих воров и сидел с ними в зоне. Они люди справедливые. Да и народу в камере пять-шесть человек, это лучше. Так что, может, кто тебя под свое покровительство возьмет.

– Я больше так не могу! Я не выдержу! – взвизгнул Розенфельд.

Вдруг залязгал замок, дверь открылась, и вертухай выкрикнул:

– Розенфельд, с вещами на выход!

– Держись! – тихо сказал Алексей на прощание.

Он ясно представлял себе, как в камере издеваются над беззащитным евреем…

На следующий день пришла и его очередь. Все тот же конвоир открыл дверь и назвал его фамилию. Алексей взял вещи и медленно вышел в коридор.

– Куда? – спросил он.

– В новую камеру, – коротко сказал вертухай.

Алексей молча пошел вперед.

Практика переброски заключенных из камеры в камеру существовала в стенах следственного изолятора давно. Это был один из тактических приемов администрации. Каждый раз в новой камере заключенный начинал свою жизнь с нуля. А если к этому времени кто-то имел свои минусы, то тюремная почта работала оперативно. Заключенный не успевал прибыть на место, как вся информация о его негативном поведении была доведена до сведения его новых соседей по камере.

В новой камере, куда перевели Алексея, находилось человек тридцать – крепкие ребята, у многих виднелись наколки.

Коллектив камеры был поделен на «семьи» – небольшие группы, объединенные общими интересами. Обычно в семьи входило 5—10 человек. Семьи вели общее хозяйство. Все посылки – «дачки», получаемые ими с воли, они делили поровну, садились обедать всей семьей, старались держаться вместе. Если в камере вспыхивал конфликт или драка, то семьи никогда не вмешивались в эти разборки. Но, если задевали кого-то из них, они все стояли друг за друга.

Однажды тут вспыхнула серьезная драка. Причина ее была банальной. Время от времени в камере появлялись молодые пацаны, впервые попавшие в СИЗО. Среди таких был парень лет девятнадцати, который сразу же, не зная законов и понятий, не вписался в коллектив, попав в разряд «шныря». Он спал под нарами, постоянно был уборщиком и слугой здешних уголовных авторитетов. Однажды в обеденный перерыв, когда одна из семей села за стол и стала «харчеваться», парню приспичило сходить на парашу: вероятно, у него был расстроенный желудок. Он сорвался с места и нырнул в «дальняк» к параше, огороженной одеялами. Раздался громкий звук выходящего из его кишечника воздуха. Вскоре парень вышел из «дальняка». И началось – с нар слезли двое здоровых бугаев с множеством наколок, говоривших о том, что они уже не первый раз «парятся» на нарах, и учинили настоящую разборку:

– Ты что сделал? Крыса! Ты нарушаешь основные законы и понятия! – кричали они. Потом налетели на парня и стали бить его ногами и руками. Алексей знал, что ходить в туалет во время приема пищи было великое западло. Но в этом случае можно было бы сделать исключение: парень просто был не в силах терпеть больше. У двоих «горилл» же, видимо, чесались кулаки, и они искали повод подраться.

Алексей никогда не вмешивался в драки и конфликты, которые возникали в камере время от времени. Но тут он не смог сдержаться. Он встал и сказал:

– Ребята, хорош молодого трогать! Его можно наказать и по-другому.

– А тебе чего, братан? – отреагировал один из «быков» и направил кулак в его сторону.

Алексей быстрым движением перехватил руку нападавшего и сильно ударил ногой «быку» в живот. Тот рухнул на кровать. Увидев это, с нар поднялись еще несколько человек, видимо, входящие в одну семью. Началась потасовка. Алексей был один против пятерых, но все же выстоял. Хотя ему тоже досталось – голова была разбита, – свой авторитет как сильного бойца и справедливого человека он укрепил.

После этой драки с Алексеем старались не связываться.

Камера была разбита не только по семьям, но и по национальному признаку. В ней сидели представители разных народов: грузины, арестованные за карманные и квартирные кражи, азербайджанцы – за торговлю наркотиками, армяне – за угон автомобилей, украинцы – за банальные грабежи, совершенные по одной схеме: выпил – вышел на улицу – кого-то ограбил или пытался ограбить – получил свои пять-шесть лет, и прочие. Конфликтов на расовой почве практически не было. Тем не менее все, кроме славян, держались вместе. Попробуй побить какого-нибудь азербайджанца, назвать его «хачиком» или «черным» – моментально вся тюремная диаспора встанет за него стеной.

Алексей вел себя спокойно, ни во что не вникал и сразу нашел общий язык с русскими подследственными. Кавказцев Алексей старался не замечать, что делали, собственно, и те, как бы сохраняя дипломатические отношения.

В один из дней спокойствие Алексея было внезапно нарушено. Возвращаясь с прогулки, он увидел, как в соседнюю камеру заводят нового подследственного. Алексей всмотрелся в его лицо, и сердце его тревожно забилось, а голову будто сжали в тисках. Это был Гоги Пицундский. Тот бросил колючий взгляд на Алексея и тут же узнал его. «Все! – подумал Алексей. – Попал я!»

Гоги Пицундский был заслуженным уголовным авторитетом, и его влияние было значительным.

Но после убийства Гвоздя Гоги чувствовал себя униженным – ведь он выступал как бы в качестве заступника Гвоздя на той памятной стрелке с Михеем в кафе. А реально заступиться не смог. Этот факт подрывал авторитет Пицундского, вызывал сомнение в его силе и влиянии.

По слухам, распространившимся в определенных кругах, в том числе и в бутырских, братьев Шиловых грохнул Алексей. Для восстановления своего пошатнувшегося авторитета Гоги должен был Алексея наказать. Как? Скорее всего отправить того вслед за Шилом и Гвоздем. Гоги Пицундский считал, что таким образом будет восстановлена справедливость, на страже которой он стоит.

Вернувшись в камеру, Алексей стал размышлять о возможной «разборке» Гоги Пицундского с ним. Ничего хорошего впереди ему не светило.

На следующий день к Алексею подсел сосед по камере, Слава Люберецкий. В прошлом он тоже был спортсменом. Слава сидел за вымогательство. Они с Алексеем быстро нашли общий язык и держались почти все время вместе.

Слава прошептал на ухо Алексею:

– Леха, базар про тебя пошел… Воры хотят тебе предъяву сделать. Кого-то из блатных ты, что ли, завалил? Будь начеку.

Алексей почувствовал вокруг себя какой-то вакуум. Почему-то сокамерники стали сторониться его. Вероятно, сработал тюремный телеграф или появилась специальная постановочная «малява», дающая заключенным определенные инструкции.

Ночью, когда все заснули, Алексей осторожно подкрался к одному из сокамерников-грузин и вытащил у него из кармана такую «маляву». Там корявым почерком на блатном жаргоне было написано, что Алексею Синицыну по кличке Синица воры вынесли смертный приговор за убийство уголовного авторитета Гвоздя.

Алексею стало не по себе. Он прекрасно знал, как в изоляторах приводятся в исполнение такие приговоры. Его могут вызвать на одну из разборок и убить, или затоптать ногами – каждому заключенному прикажут прыгать на него с нар, или разбить голову массивными кружками, из которых пьют заключенные, или просто повесить на крючок, инсценировав самоубийство. Тюрьма все спишет!

Алексей подошел к шконке, где лежал Славка Люберецкий, и разбудил его:

– Слышь, Славка, поговорить надо. Проснись!

– Что случилось, Леха?

– Иди умойся, базар серьезный есть.

Славка медленно слез со шконки, подошел к крану, плеснул в лицо холодной водой. После этого он полностью проснулся.