Мой номер 345 - Колычев Владимир Григорьевич - Страница 26

– Напрасно упрямишься, Ролан. Ведь гордость твоя боком выйти может. Камера, в которую ты попал, только называется карцером. А есть настоящие карцеры. Там ни шконок нет, ни табурета. Присесть даже не на что. На пол можно лечь. Но пол водой можно залить, чтобы на нем не лежалось и не сиделось...

– Что я такого сделал, чтобы меня в такой карцер?

– Как что? Ты же нарушитель режима.

– Да, но вы же сами сказали, что я не виноват.

– А это нам с начальником тюрьмы решать, виноват ты или нет. Решим, что виноват, пойдешь в карцер. Решим, что нет, пойдешь к Гордею. Но с особым заданием...

– Я уже отслужил свое, гражданин начальник. Не надо мне особые задания поручать, не справлюсь...

– Ты подумай, Ролан, подумай.

– И думать нечего. Не буду я стукачом...

– Смотри, как бы не пожалеть.

– А я всегда о чем-то жалею. Я к этому уже привык...

– Ну что ж, вольному воля, а не спасенному – ад...

Майор нажал на специальную кнопку под крышкой стола, и в кабинет вошел конвоир.

– Увести!

– Встать! Руки за спину! – в свою очередь скомандовал сержант и вывел Ролана в коридор.

Минут через десять они снова оказались в штрафном блоке. Но на этот раз Ролана определили в другую камеру.

Это был тот самый настоящий карцер, о котором рассказывал «кум». Помещение размером три-четыре квадратных метра. Ни нар, ни шконок. В пол возле двери вмуровано маленькое железное «очко», над которым висел ржавый кран. Под потолком яркая лампочка. Холодно, сыро. Аура безнадежности.

Ролан стоял, пока не устали ноги. В конце концов лег на неровный выщербленный пол. Под голову легла теплая рука, а в бок из глубины бетонного пола полез студеный холод...

Глава одиннадцатая

1

Время в карцере растянулось на вечность. И днем и ночью горел свет. И если бы не кружка воды и кусок хлеба, подаваемый раз в день, он бы совсем потерял счет времени.

Он исхудал, оголодал, вымотался, простыл. Но присутствия духа не терял. Уж лучше в карцере томиться, чем быть стукачом. На этой ноте и закончилось его заключение.

В один прекрасный день грянуло спасительное:

– Тихонов, на выход! С вещами!

Пакетик с мылом, зубной щеткой, пастой и бритвой без лезвия ему передали в тот же день, как он оказался в карцере. Хоть и тяжело ему было, он все же старался следить за собой. Умывался, чистил зубы, даже брился с разрешения надзирателя, который выдавал ему лезвие.

На складе он получил свой вещмешок. Продуктов не было – их уничтожили еще на третьи сутки по описи как испортившиеся. Сигареты испортиться не могли, но из двух блоков осталось только две пачки.

Из штрафного крыла его снова отправили на «сборку». В камере он провел целые сутки. Выспался. Затем, как и должно было случиться, его направили в постоянную «хату». Но перед этим он должен был пройти две санитарные процедуры – баню и обжарку.

Он слышал, что в некоторых СИЗО баня представляет собой обычную помывочную комнату без горячей воды. Но в их тюрьме баня соответствовала своему названию. Единственное, чего не было, так это парной и веников. А так все – и горячая вода в кране, и мочалки, и мыло.

Но прежде чем попасть в баню, он должен был сдать вещи в дезинфекционно-прожарочную камеру. Ролан догадывался, что станет с его костюмом после такой процедуры. У него оставалось еще две пачки сигарет, а прожарочной заведовал зэк из хозобслуги.

– Может, договоримся? – спросил он и предъявил «Мальборо» к оплате.

Молодой зэк быстро смахнул с руки обе пачки.

– Следующий!

На баню отводилось всего пятнадцать минут. И Ролан был не прочь провести все это время под горячей струей воды. После студеной камеры нужно было пропарить кости. И плевать, что помимо него много таких желающих. Он был настолько зол на всех, что готов был броситься в драку за место под солнцем, вернее, под горячим душем. Но ему нужно было привести в порядок свой костюм.

В армии в бане он стирал свое «хэбэ». Здесь же разложил на каменной полке свой костюм. Промочил его до последней нитки, намылил, в ускоренном темпе прошелся по нему мочалкой... Сначала он выстирал свой костюм и только затем встал под душ. И никому не уступал место, пока не прозвучала команда на выход.

Мокрый костюм он надел прямо на тело. Только так можно было высушить его. Трусы и майку получил в каптерке. Там же ему выдали и все остальные атрибуты казенной жизни. Постельное белье серого цвета, как минимум на треть обрезанное и страшно вонючее одеяло, почти пустую подушку, сваленный матрац, миску, мятую кружку, гнутую ложку. Зэк-служка прекрасно понимал, что впаривал ему дерьмо. Стоит, ухмыляется – как будто так и надо.

– Хорошо, что ложка не дырявая, – недобро посмотрел на него Ролан.

– Угу.

– Мужик, ты не понял. Это для тебя хорошо. Ты же не петух, чтобы обратно такую ложку принимать. Эту примешь. И все остальное...

Ролан говорил спокойно, но весомость его слов была подкреплена атакующей напористостью во взгляде. И нахальная ухмылка сползла с откормленной рожи каптерщика.

– Это еще почему? – вякнул он.

– Тогда просто получишь дырку. В свою же ложку...

Увы, Ролан никак не мог наказать служку. Но ведь тот этого не знал. Уверенность, с которой внушалась ему мысль о возмездии, не на шутку напугала его.

– Ну! – Ролан поставил последнюю точку в барахольном противостоянии.

Каптерщик забрал у него все. Выдал нормальные спальные принадлежности. Не новые, но товарного вида. А барахло сплавил зэку попроще.

И снова загремели засовы, заскрипели замки. Ролана подвели к тяжелой двери, обитой стальным листом. Он встал лицом к стене, дождался, когда «пупкарь» откроет дверь длинным с ладонь ключом. Открыл, запустил новичка.

Ролан с трудом втиснулся в камеру, не без труда удерживая скатанный матрац с начинкой, вещмешок.

В нос ударил спертый воздух. Запахи, как в аду. Тошнотворное амбре из грязных потных тел, вонючих носков, прокисшего белья, протухшей еды.

Комната квадратов сорок-пятьдесят. Два окна, наполовину заложенных кирпичом, решетки с «ресничками». Стены в ершистой шубе. Вдоль боковых стен стояли койки в три сдвоенных ряда и в три яруса. Народу валом. Сидят, лежат и даже стоят. Под высоким потолком развешены веревки с бельем. Посреди камеры стоял большой длинный стол, скамейки – все намертво прикручено к полу. Свободные участки стен занимали «телевизоры».

На сборке Ролана пугали рассказами о переполненности камер. О том, что арестантам спать приходится по очереди. И надо сказать, слухи соответствовали действительности. Народу в камере полным-полно. Но не на всех шконках томились по два человека – один спит, другой сидит и стережет сон. Большинство шконок имели по одному хозяину. А некоторые были даже свободны – в том смысле, что никто на них не мял бока. Но еще не вечер – встречи со следователями, адвокатами, родными. Скорее всего еще подтянется народ.

Ролан стоял в нерешительности, хотя и старался не подавать виду, что смущен. Он не принадлежал к криминальной элите и не мог внаглую заявить о своих правах. Он должен был ждать, когда к нему подойдет представитель от смотрящего.

Еще он должен был поздороваться. Но в камере было столько народу, что глупо было бы сотрясать воздух дежурными приветствиями.

В левом углу от окна два ряда шконок были занавешены простынями. Ролан догадался, что это и есть блатной угол. Законы во всех общих камерах одинаковы – бал правит черная масть. Элита криминального общества. А как всякая элита, воры стремились отгородиться от простого народа. Но ведь они должны держать этот народ в повиновении, а для этого обязаны следить за тем, что творится в массах. Должны быть у них свои эмиссары. Должен же был кто-то заметить Ролана.

И точно, из темных недр арестантской массы вынырнул юркий типчик в майке-безрукавке. Над верхним срезом виднелся фрагмент татуировки, на плече синел орел в чемоданом в лапах.