Я – контрабандист - Неклюдов Андрей - Страница 26

Неужели мне начинает нравиться такая жизнь? И этот далеко не чистый бизнес?

«В бизнесе морали быть не может, – вспомнилось мне высказывание Олега. – Те, кто осуждают, скажем, такую деятельность, какой занимаюсь я, считая ее аморальной, просто сами не имеют возможности или способностей ею заняться».

И хотя я подозревал, что такие огульные суждения друга вызваны не убежденностью, а скорее, наоборот – какими-то внутренними сомнениями, стремлением найти оправдание своему способу добывания денег, сейчас мне казалось, что в них есть доля истины.

Не происходит ли во мне самом переоценка ценностей? Ведь я всегда думал иначе.

Судно равномерно раскачивалось, плескались и шипели за стенкой волны. Надо мной шумно вздохнул о чем-то Шурик. Вероятно, он тоже решает сейчас какие-то свои жизненные вопросы. Или просто мечтает. О том, быть может, как он откроет свою фирму и уже не сам будет ходить в Корею, а посылать кого-нибудь. Олега, например. Или меня.

Верхняя полка внезапно заскрипела, и из-за края свесилась взлохмаченная Шурина голова.

– Ты, Вадик, молодец, что не бросил геологию, – проговорил он. – Я, знаешь ли, тоже имею тягу к науке. В биохимии не меньше возможностей и направлений, чем в геологии… А вот приходится заниматься этой мурой. Может, Олега такая жизнь и устраивает, когда только деньги на уме… Но не меня.

В эти дни, просматривая записную книжку Олега, в которой я по его просьбе отмечал количество купленных товаров и цены на них, я случайно наткнулся на предпоследней странице на запись, сделанную Олеговой рукой: «Деньги, выгода у иного контрабандиста играют второстепенную роль, стоят на втором плане… Контрабандист работает по страсти, по призванию. Это отчасти поэт. Он рискует всем, идет на страшную опасность, хитрит, изобретает, выпутывается; иногда даже действует по какому-то вдохновению… Ф. М. Достоевский ».

ПОД АРЕСТОМ

На третий день пути под вечер мы бросили якорь на ближнем рейде против мыса Анны. Осталось войти в бухту – и мы на месте. Как раз сегодня «своя» смена. Но мы почему-то стоим.

Бесцельно я брожу по палубе. Волн почти нет, лишь мелкая сонная рябь. На ней замысловатыми вензелями переливаются различные оттенки серого и голубого, напоминая рисунок агата (такие агаты мы с Олегом находили в Якутии). А прямо под бортом извиваются, точно играющие друг с другом огненные медузы, яркие блики солнца.

Нагретая палуба отдает краской. Кажется, время остановилось. Нет, это мы остановились, а оно идет, идет. Индигово-синяя тень от прибрежных скал все дальше протягивается по поверхности воды. Семь вечера. Пересменка таможни в восемь.

– Шо-то будет, – предрекает Шурик таким тоном, будто это касается лишь меня, но никак не его.

Но вот в половине восьмого с грохотом поползла из-под воды цепь. Может, еще успеем?.. Но по тому, как медленно мы вползаем в бухту, с какой ленивой неспешностью пограничник натягивает свою желтую ленту-границу, становится ясно, что к своей смене мы не попадаем. Поговаривали, что нас обошел и вклинился перед нами все тот же «Бурильщик».

Опять не успели!

Среди встречающих, выстроившихся в ряд, я разглядел Олега и Максима Румянова. Лица у них были пасмурные, как, наверное, и у меня.

– Смена целый день ждала вас! – с упреком, как будто я тоже был виноват в задержке, сообщил мне Олег, когда нас, пассажиров, уже прогнали через досмотровый зал и возле ленточки-границы удалось задержаться и поговорить. – Да я понимаю, – досадливо скривился он. – Как вообще дела?

– Плохо, – ответил я, решив сразу выложить худшее – про украденный мешок тапок и, самое скверное, об оставшихся в Корее деньгах.

Выслушав меня, Олег неподвижно уставился вдаль. Его молчание было для меня тягостнее любых упреков.

– Всех требуют на судно! – строго окликнул меня Володя, золотозубый представитель турфирмы, который в первом рейсе ратовал за «алексеевцев». – Звереют, – отозвался он на вопрос, как идет досмотр. – Грозят опечатать все внутренние помещения, где складирован груз.

Помещения в самом деле опечатали, в том числе и мою лабораторию, что повергло меня в полнейшее уныние.

Выходило, что лучше было бы весь товар везти на палубе под чипсами…

– Повторяю: на судне продолжается таможенный досмотр. Хождение по судну и выход на берег категорически запрещается, – звучало по трансляции. – Разгрузка опечатанных помещений будет разрешена только под наблюдением работников таможни.

Я воспринял это как приговор. «Под наблюдением» – это значит, всё будут считать. А у меня и считать необязательно: два ряда коробок чипсов за дверью, а дальше сплошь мешки.

Мы с Безбережным, понурые, сидели без дела в своей каюте. Время уже подвалило к полуночи.

Наконец пронёсся слух (народ, несмотря па предупреждение, все же осуществлял «хождение по судну»), что таможенники покинули теплоход.

– У вас опечатали? А у тебя? Что собираетесь делать? – тревожно переговаривались между собой коммерсанты.

В это время радио объявило:

– Судно находится под арестом. Любая выгрузка запрещена. С восьми утра будет продолжен таможенный досмотр.

Пассажиры, кто с отчаянием, кто со злобой в глазах, матерясь, разбрелись по своим каютам, как по камерам заключения. Судно под арестом. Сообщения с берегом нет. Остается только ждать, чем все это кончится.

– С нашей стороны никаких проколов не было, – пробормотал Шурик, словно заочно оправдываясь перед кем-то (перед Олегом, конечно же). – Тут уж элемент везения. Нам не повезло. Значит, и Олегу тоже…

Вот тебе и благоприятный период, вспомнил я Шурины предсказания.

Однако в шесть утра «Морской биохимик» почти бесшумно отвалил от причала и на самом малом ходу, воровски прячась в тумане, направился в глубь бухты – на сорок четвертый причал. Видимо, было достигнуто какое-то соглашение с таможней.

– Не ссы, Вадька! – вошел в каюту отлучавшийся Шурик. – Я сейчас говорил с кэпом. Он сказал: приводите своего таможенника, он мне в бумагах отмечает, что груз соответствует списку, ставит печать – и, пожалуйста, снимайте пломбы!

Здорово. Получается, у каждого должен быть свой таможенник. А может, у каждого и есть такой?

С палуб уже вовсю шла разгрузка. Толкались пассажиры, грузчики, милиция, бандиты. Среди последних я многих уже узнавал в лицо. Они по-хозяйски разгуливали по судну, покуривали, приятельски переговаривались с охранявшими теплоход омоновцами.

Подошел Олег с напарниками и Пашей-«макаровцем».

– Что с опечатанной лабораторией будем делать? – хмуро спросил я.

– Вскроем, – без тени сомнения ответил Олег. – Стоимость товара несравнима ни с какими последствиями.

Вскоре, однако, появился один из «своих» таможенников. Его привел представитель турфирмы Володя. Таможенник был при форме, с папочкой, щеголеватого вида. Он даже не взглянул на опечатанные двери, а сразу поднялся в каюту капитана. Через какое-то время оттуда с лихорадочной поспешностью выскочил Володя и принялся собирать с коммерсантов по сто долларов, после чего было разрешено помещения распечатывать.

Я прикинул в уме, что с десяти или двенадцати человек набралась сумма не менее тысячи долларов. Я за целый рейс столько не заработал. Да, выгодно быть таможенником.

– Ну как там Корея? – спросил у меня Румянов, когда мы, грязные и потные, отдыхали на мешках в Жупиковской квартире.

– Наваривается, – ответил я, незаметно для себя уже пользуясь распространенным среди коммерсантов жаргоном.

В тот же вечер я сбегал на почту и позвонил в Питер, домой. Как там? Может, институт уже работает?..

– Нет, все по-прежнему, – охладила меня Катя. – Твой шеф, мне сказали, подрабатывает ночным дежурным в гостинице.

Мой руководитель дежурит в гостинице. Известный ученый Скрыплев разносит телеграммы. Я вожу контрабандный товар. Все при деле. Но выиграло ли от этого государство? И уже не в первый раз у меня возникло подозрение, что кому-то, каким-то силам выгодно, чтобы люди интеллектуального труда в нашей стране деградировали.