Женщина-трансформер - Нестерина Елена Вячеславовна - Страница 24

Исполнение моё сладостным мне не показалось. Скажем правду… Придётся выбрать время и начать-таки учиться вокалу – чтобы слушатели забывали всё на свете, но от этого не умирали, а укреплялись в божественной вере.

Ага, а в какой именно?

Ой. Осенило. А вдруг снова наступают языческие времена – и землю начинают населять мифические существа? Те, сведения о которых много веков собирали, составляя «Бестиарии»? И я – одно из них, этих самых существ! Жизнерадостный оборотень! Я дома сижу, по ночам летаю, и остальные «наши» наверняка делают пока то же самое – прячутся. И когда-нибудь всех нас легализуют. Заселят землю всякие кентавры, дриады, гномики. А там и боги подтянутся – к каждому народу свои. Развернут в небесах над землёй кому Асгард, кому светлый Ирий. Как станут делить между собой рай буддисты, мусульмане, все виды христиан, иудеи и остальные самостоятельные верующие – не знаю, даже интересно будет посмотреть. Но, я уверена, договорятся. Вот это мы заживём! И людям веселее будет. Желания станут исполняться, волшебство всякое. Надо только подождать, как говаривал Егор Летов.

Спать не хотелось. А надо ведь – потому что скоро идти на работу. Уже не первая ночь у меня проходит без сна. В офисе я, конечно, после таких бдений весь день хожу гашёная. Но не смертельно. Так что переживём.

Мысли бурлили в голове, как в кипящем чайнике. Мне даже есть не хотелось, хотя ночами меня обычно пробивает на жрачку.

Рай будут делить, наших легализуют – ну какую же ерунду я придумываю. И всё же – зачем я стала такой? Не могу сказать, что стать летучей – это моё заветное желание. Я же знала, что это невозможно – чтобы человек летал, используя только возможности своего организма. И оборотнем не мечтала быть. Людей с диагностированной мечтой стать оборотнем начинают активно лечить. Не мечтала, нет, не мечтала я о таком невозможном! Книжки, может, навеяли мне это? Ведь да, читали про оборотней и сверхоборотней, помним, любим…

Но.

Полетать хотелось, конечно – по русской женской традиции, особенно когда к краю чего-нибудь подходишь, обрыва или крыши. Или смотришь на такие пустые, такие манящие просторы под небом голубым. Смотришь и думаешь – ну кому это всё? Почему столько пространства никак не освоено? Но и не больше. В крайнем случае отправишь в этот простор бумажный самолётик. Или шарик, надутый газом, отпустишь…

И вот, подишь ты, летаю.

Это – моё счастье. Но если серьёзно задуматься – надо что-то предпринимать. Ничего не даётся просто так. Всё взаимосвязано. Кому-то это нужно – мой новый имидж. Не имидж даже – а полное перепозиционирование и изменение параметров. О чём я думаю… И как? А ведь рано или поздно провериться придётся. И чтобы точно убедиться, кто я, нужно обернуться птицей и спеть. Тогда будет ясно: если помрут испытуемые от моего пения – это одно. А если всё-таки просто уделаются от счастья – это другое. Ну и на море нужно будет слетать – с бурями потренироваться. А если уж меня на пророчества пробьёт – то тогда уж точно. Гамаюн.

Только на ком пение протестировать? На том, кого не жалко. А кого не жалко?

И я задумалась… Бомжи, как ни странно, из этого списка отпали первыми. Для меня несчастные – это святое, сколько бы проблем от них не было. Да, оказывается, вот такая вот я гуманная полубестия.

Не годилось тренироваться и на случайных прохожих. Не я им давала жизнь – не мне её и забирать.

Тесты на животных – это не мой метод.

А что, если попроситься в тюрьму, где сидят убийцы, приговорённые к смертной казни? Вот им-то я и спою. Ух, не годится! Что там пишут: кто услышит, тот сразу помре, а душа его отправится в рай, повлечётся вслед за доброй птицей. Замечательно. Хотя нет, где речь идёт о Сирине, не сказано, куда душа девается. Просто человек падает, а она вон вылетает. Но по идее – все души Богом прибираются и отправляются ждать последнего суда? Так может, до рая души убийц и не доберутся после моего сольного номера? Ну и хитрые эти составители книжек, ничего толком не объясняют!

Вот тебе и креативное мышление. Ничего не могу придумать. Ладно, буду пока просто упражняться в пении и полётах. А случай для испытаний подвернётся.

Как я упражнялась в полётах, упоительно рассекая небо над деревней Ключи, над окрестными лесами и полями! Глеб, маленький Глеб встретил меня – и не на остановке автобуса, а в районном городке, куда прикатил на чьём-то мотоцикле. Я его сразу увидела, как только московский автобус въехал на площадь автовокзала.

Я каталась на мотоцикле один раз в жизни – лет двадцать назад. Лихо, конечно – но на машине удобнее. А лететь приятнее.

Мы пронеслись с Глебом мимо Ключей и рванули сразу на ферму. Мне не хотелось светиться перед его односельчанами – хоть в человеческом обличье, хоть в каком. А здесь, на ферме, если доярки нас и заметят, так ничего страшного. Глеб уже зарекомендовал себя юным дамским угодником, так что их интерес вполне мог исчерпаться. Думаю, в моё отсутствие они над ним вдоволь насмеялись.

Главное, чтобы доярки не заметили, как я буду оборачиваться.

Первым делом мой маленький доктор потребовал показать раны, шрамы, увечья. Я с удовольствием всё показала – по частям. Ничего, кроме руки, кстати, не болело и не тянуло. Бок был гладким, бедро оставалось со шрамом, который Глеб так аккуратно погладил, что прямо какая-то волна мурашечного восторга у меня по всей ноге пробежала.

– Сровняется, – смущаясь и явно извиняясь за недоработки, произнёс Глеб, как-то особо сильно картавя.

Да я по-прежнему из-за шрама не переживала. Правда, рука вот ныла, особенно к дождю. Но я, наверное, всё-таки была мазохисткой. Потому что эта боль мне нравилась. Она являлась воспоминанием о смутно-приятном времени моего лечения. О первом полёте. И потому доставляла удовольствие.

Мы уселись на улице пить чай. Глеб вынес стол, чайник и посуду.

Было начало октября. Светило послеобеденное солнце – и как-то так нежно, что всё вокруг казалось удивительно милым. И застенчивым каким-то, что ли. От этого щемящего чувства даже перехватывало дыхание и непонятно щекотало в горле – то ли плакать хотелось, то ли, наоборот, по-щенячьи тихонько поскуливать, радуясь.

Я смотрела в небо – в то самое небо, которое не знаю, помнило и ждало ли меня. Но которое до боли и ломоты во всех частях тела ждала я. Тихонько трепетал пожелтевшими и чуть осыпавшимися вершинками деревьев берёзовый лес, в безоблачном голубом пространстве где-то на многих тысячах метров шёл сверхзвуковой самолёт, оставляя за собой белую полосу. Сразу за ним она была тонкой и концентрированной, а затем расширялась и становилась жиже. Кружка с чаем зависла в моей руке. А я всё смотрела и смотрела. И, мне казалось, вот-вот – и белая полоса сложится в какую-то надпись. В слова. Я прочитаю их – и всё пойму. Знак. Это будет мне знак.

Но самолёт уходил прочь. Прочерченная им линия уже начала растворяться. Всё такая же прямая. Не буквы. Не символ. Не знак.

Глеб отвлёк меня. Предложил мёда. Мать купила у пасечника.

Подарки!

Я бросилась к сумке. Вернула Глебу его одежду – в которой я ходила у него и приехала в Москву. Правда, чудесные панталоны сохранила зачем-то дома – для истории. А вот и подарок: я купила Глебу новый спортивный костюм – настоящий Adidas. Он тут же нарядился. Хорош! Мальчишка не отличался богатырским телосложением, такой он был, обычный, среднего роста. Правда, пресс, руки, спина – сплошные функциональные мышцы. Это я ещё давно разглядела. А что будет, когда он вырастет! Кому-то повезёт: нет никакой мохнатости на груди и, видимо, не предвидится, склонности к ожирению тоже не намечается (если, конечно, он своей специальности не изменит и не перейдёт на офисный труд, фаст-фуд и регулярное пиво). Меня от толстых и мохнатых просто передёргивает. Но это только меня – кому-то они и нравятся. Я иногда смотрю на мужчин – и на тех, кого давно знаю, и вообще на мелькающих перед глазами в транспорте и на улицах. И думаю: жизнь специально к тридцати годам и дальше делает их пузатыми-мордатыми. Это так запланировано – что они расплываются, наливаясь жирком. «Раздобрел» – говорят про такого. Кто-то меньше, кто-то больше, кто-то вообще теряет свой прежний облик и превращается в свиное рыло – в потного, пыхтящего, с пожизненной «зеркальной болезнью», пусть всё такого же доброго и хорошего, но убийственно жалкого и комичного. Так почему же, почему?! А потому – чтобы женщины не расслаблялись. Не обольщались, не велись на дешёвую внешнюю оболочку, не бросались только на упаковку. А чтобы любили своих мужчин за их внутреннюю мужскую сущность, чтобы тщательно её у них выискивали и всячески поддерживали. Силу духа там, твёрдость и непоколебимость, другие чисто мужские черты характера. А то конечно – любить мужественного красавца (сто пятьдесят-восемьдесят-девяносто) каждая горазда… Наверное, так. А как ещё объяснить?