Любовные чары - Арсеньева Елена - Страница 11

Желая успокоить бедняжку, Десмонд развязал узелок, в котором она держала сменную рубаху, и протянул ей, мешая русские и английские слова, как изъяснялся с ней обычно:

– Cold… Ship… волны – бух! На палуба. Сухое dress надевать, Марь-яш-ка…

– Какая палуба? Что за тряпье вы мне суете? И какая я вам Марь-яш-ка, сударь?!

Она, в точности так же ломая язык, как Десмонд, произнесла свое имя, однако все остальное было почти безупречной английской речью, и он остолбенел.

Вдруг тяжесть легла на его сердце. Годы спустя Десмонд не раз думал, что прозрение настигло его уже тогда, и если бы он дал себе труд осмыслить все странности, его жизнь могла бы сложиться иначе. Да, все могло бы быть иначе, если бы… Если бы она хотя бы позаботилась прикрыть наготу, прежде чем пускаться в дальнейшие расспросы!

– Позвольте спросить, где мое платье? – вскричала Марьяшка, сурово взглянув на него и став на колени, так что все ее дивное тело вновь открылось Десмонду.

– Его пришлось выбросить. Но не тревожься, в Англии я куплю тебе новое. И не одно, а сколько пожелаешь! – раздраженно ответил Десмонд.

О, каким облегчением было не коверкать язык в несусветных русских словах! Он улыбнулся, но не получил ответа на улыбку. Заломив бровь, девушка взглянула на него с презрением:

– В Aнглии? Вы? Да кто вы такой, чтобы я позволила… Поверьте, сударь, я не нуждаюсь ни в чьем покровительстве!

– Вы принадлежите мне! – рявкнул Десмонд, взбесившись от ее бессмысленной заносчивости. – Что бы вы ни говорили, что бы ни возомнили вдруг, вы – моя собственность! Советую вам помнить свое место и впредь не забываться!

Едва выговорив последние слова, он пожалел и о них, и об интонации, с которой они были сказаны. К чести его, следует добавить, пожалел еще прежде, чем девушка подалась всем телом вперед и влепила ему пощечину.

Удар был не по-женски увесист. Десмонд едва удержался на ногах, а девушка так и рухнула плашмя, чудом не скатившись с гробовидного ложа. Ее прелестные округлые бедра оказались выше головы, и Десмонд не совладал со внезапно вспыхнувшей яростью – наградил ее увесистым шлепком. Марьяшка так и взвилась.

Десмонд усмехнулся: он слышал, что некоторые женщины безумно возбуждаются во время таких вот милых игр. Но… так не похоже на прежнюю Марьяшку. И вдруг сообразил: да ведь она не в себе! Как там, в бане. Марьяшка снова позабыла прошлое.

Марьяшка, вскочив на ноги, налетела на него, но что была ее сила против мужской силы! Он хотел привести ее в чувство, прекратить припадок безумия. И был только один способ…

Она билась, рвалась, но он вновь бросил ее на кровать, прижал всем телом. Марьяшка хрипло стонала, а Десмонд бился, утоляя свою страсть…

Он еще долго лежал, придавив слабо вздрагивающее тело. Девушка больше не вырывалась, не кричала, только тихо плакала. Слезы лились неостановимо, и щека Десмонда, прижатая к ее щеке, стала мокрой. Наконец он озяб и нашел в себе силы сползти на пол. Ноги не держали – он сел, с тупым удивлением осознавая: в первый раз в жизни он не испытал никакого удовольствия. Куда горше оказалась мысль, что впервые тело этой женщины билось и трепетало не от наслаждения, а от ненависти.

Десмонд вяло принялся в очередной раз переодеваться, сам себе удивляясь: почему он ощущает себя сейчас по меньшей мере убийцей?

Надо заставить ее одеться. В каюте довольно холодно.

Десмонд набрался храбрости, поднял рубаху, валявшуюся на полу комом, осторожно подступил к постели, прокашлялся… Девушка резко села, обернулась к нему, выхватила рубаху и стремительно напялила ее на себя.

Сердце у Десмонда колотилось как бешеное, и он понял, что не на шутку испуган – испуган лихорадочно блестящими глазами, мрачным и решительным выражением ее лица. Что… что она ему скажет сейчас?

– Сколько они вам заплатили? – с ненавистью спросила она.

…Что бы ни сказал ей этот человек, Марина ему не верила. Хотя концы с концами кое-где сходились. Она-то думала, что как обмерла в его объятиях в баньке в рождественскую ночь, так и пробудилась в новой дрожи наслаждения в полутемной комнатушке, где пахло соленым ветром. Когда он овладел ею, наполняя тело восторгом, душа и ум ее метались впотьмах, не в силах осмыслить свершившееся, понять, какая страна открылась ей за уснувшими зеркальными водами Леты. Проще всего было поверить, что в баньку все-таки явился к ней черт.

Память возвращалась к ней с толчками крови, пульсирующей от наслаждения. Вот Герасим с незрячими от похоти глазами нависает над ней, вот она отбрасывает его, и голова его вдруг издает страшный треск, и от нее отлетают, как показалось обезумевшей от ужаса Марине, деревяшки… Вот какой-то сухопарый Клим учит ее кланяться в ножки, твердя, что она – смертоубивица, и кабы не добрый аглицкий барин по имени Милорд, шагать бы ей в Сибирь… Вот растерянные светлые глаза встречаются с ее глазами, жаркое тело прижимается к ее телу… Она смутно помнила, что не раз принадлежала ему, он владел ею как бы по праву, а ей и в голову не восходило отказывать…

Теперь этот человек уверяет, что она была в забытьи, себя не помнила, а поскольку первая встреча их случилась в баньке, вдобавок одета Марина была самым убогим образом, он и принял ее за деревенскую девку, готовую на все. Еще он твердит, будто желал спасти ее от расплаты за свой же грех – убийство Герасима. Что заботится о ее благе, намеревается даже в Англию забрать с собою. И там она будет жить…

– Кем жить? – спросила Марина ехидно. – Прислугой? Игрушкой вашей? А ну как прискучу? Тогда на улицу?

Мужчина отвернул надменное лицо, на которое Марина взирала с отвращением. А ведь в баньке ей он пришелся по сердцу… Но теперь она помнила одно: унижение, которое испытала только что по его вине, когда он брал ее силою. И не сомневалась: все, что он плетет, – ложь.

На самом деле было так: она пошла гадать в баньку, и ее выследил Герасим. «Заблудившийся лорд» (да, Россия – извека страна чудес, но чтобы английские лорды шатались в богом забытой глуши…) пришел раньше и обольстил Марину. Нет, она признавала, что не противилась ему. А какая женщина устояла бы? Теперь-то ей понятно, что он – гнусный наемник, за деньги готовый на любую низость, но тогда откуда ей было знать? Нет, она снова сбилась с мысли…

Итак, «лорда» подкупили ее тетка с дядюшкой – в том у Марины не было сомнения. Немало авантюристов попало в Россию в те времена: бесчисленные французские «графы» да «маркизы», якобы бежавшие от гильотины, были просто искателями легкой наживы. Мог затесаться среди них один англичанин? Вот и затесался на Маринину погибель. Очевидно, тетушка с дядюшкой рассудили, что чем большее расстояние отделит племянницу от дома, тем лучше. Поэтому выбор злодеев-опекунов, решивших оставить за собой богатства бахметевские, и пал на «лорда». Он получил немалые деньги, попользовался девичьей доверчивостью, прикончил не вовремя явившегося Герасима, что было единственным его добрым делом, а потом увез Марину, опаивая ее каким-то зельем и внушая, будто она – холопка, годная лишь прислуживать и ублажать своего господина…

Марина так вонзила ногти в ладони, что едва не закричала от боли. Но боль отрезвила ее и удержала от единственного, чего страстно хотелось сейчас, – убить разбойника, злодея, погубителя ее жизни. Довольно и того, что в России о ней теперь идет слух как об убийце. Княжна Марина Бахметева убила лакея и сбежала, убоявшись правосудия… Нелепость! Хотя клевету тетка с дядей могут распустить всякую.

Как же они объясняют исчезновение племянницы? Марина невесело усмехнулась: да кто о ней спросит? Все небось и забыли о ее существовании.

А все из-за этой английской голи перекатной, воровского «лорда», который намерился поправить свои обстоятельства ценою чести, жизни безвинной девушки! Но Марина усмирила поток гневных мыслей. Все-таки он не убил ее, хотя и мог. И с собою забрал, не кинул на обочине беспамятной.

Она взглянула в угол, где сидел, устало понурив плечи, «лорд». И тут же осенило: не дурак, вот и не убил! Какой подарок был бы опекунам: найти племянницу мертвой и пустить погоню по следу убийцы! Они – неутешны, они – чисты, они получают баснословные бахметевские богатства. А его – на правеж. Не поверят ведь, что он был подкуплен…