Счастье по собственному желанию - Романова Галина Владимировна - Страница 18

Люба сняла босоножки, привычно поискала глазами старенькие домашние шлепанцы. Их, конечно же, не оказалось. Да и откуда им было тут взяться. Раньше они стояли под вешалкой сбоку от деревянной тумбочки, где хранились старые газеты, журналы и квитанции. Вешалка исчезла, прихватив с собой тумбочку и, разумеется, ее тапочки тоже.

– Как тебе? – равнодушно поинтересовался Ким, и Люба так и не поняла, гордится он новым домом или нет. – Нравится?

– Дорого… Красиво… Стильно… – осторожно отметила она, не желая его обижать.

– Но?..

– Что «но»? – Люба прошла следом за Кимом на кухню и осторожно присела на новый стул, было удобно и непривычно.

– Ты сказала: дорого, красиво, стильно, но тебе не нравится, так? Я правильно понял? – Ким налил в чайник воды, поставил его на подставку и щелкнул блестящей кнопкой. – Тебе не нравится новая мебель? Стены, потолки… Ты потерялась, как вошла. И тапочки свои начала сразу выглядывать.

– Ты очень наблюдательный, – ответила Люба с кислой улыбкой, она и представить себе не могла, что ее чувства так обострены. – Не то чтобы не нравится, просто… Просто чужая я тут.

– А как бы ты хотела?! – Ким ни с того ни с сего взорвался, отставил стул, громко ударив ножками о плиточный пол, и сел на него, уставившись на Любу зло и нетерпимо. – Ты думала, что все будет так, как и раньше? Так не будет, Любовь! Не будет уже никогда! Мы с тобой чужие! Запомни это и не питай иллюзий.

А она и не питала их вовсе! Почти не питала. Так, может, надеялась самую малость на что-то несбыточное, но умом-то понимала, что этого нет и быть уже никогда не может.

Чтобы она и Ким… Чтобы так, как раньше…

Чтобы стоять в обнимку у окна и на спор вести счет последним секундам заваливающегося спать солнца. Кто угадает: он или она? Нет, еще пять, нет, десять, пятнадцать… А потом чтобы пойти, все так же в обнимку, на кухню и вместе наливать в кофейник воды. Толкаясь, ставить его на огонь и греметь потом чашками. И ждать, когда наконец начнет сердито хлопать обитая с одного края алюминиевая крышка, а из носика повалит густой столбик пара.

А чай… Такого чая она не пила никогда прежде и потом никогда не пила тоже. Душистый, густой и сладкий, сладкий, как губы Кима, как его слова, что он, стесняясь, шепчет ей на ухо.

Разве такое можно повторить?

А лежали когда под разными одеялами и трогали друг друга, осторожно познавая, удивляясь и задыхаясь от собственной смелости. Разве такое повторишь? Никогда…

Люба еле разомкнула губы, чтобы ответить ему. Смотреть на него не было сил.

– Я ни на что не надеюсь, Ким. Мне просто… Просто некуда сейчас деваться. У меня проблемы.

– Я уже понял, – кажется, он выдохнул с заметным облегчением. – Что за проблемы?

– Ты все видел сам.

Люба налила в предложенную чашку кипятка, сунула туда пакетик «Липтона» и всыпала всего одну ложку сахара. К чаю прилагался фруктовый тортик, извлеченный Кимом из холодильника, так что злоупотреблять сахаром не следовало, хотя она любила послаще.

– Видеть-то я видел, но не понял ни черта, – воскликнул он, в точности повторив все до единого ее движения с чаем и сахаром.

– Вот и я не понимаю. Правда… Совсем недавно кое-кто говорил мне, что… – Люба подняла на него глаза и сказала совсем не то, что собиралась.

Хотела было рассказать о том, что Тимоша Савельев собирался к ней в гости. И собирался привести и его – Кима – тоже. И еще что намеревался поговорить с ней о чем-то для нее важном, но так и не успел. Но Ким сейчас смотрел на нее так враждебно, с какой-то даже неприязнью, что вместо этого она брякнула:

– Что будто бы ты появился в этом городе не просто так.

Вот совсем уж некстати вспомнились ей предостережения непутевого Сереги Иванова. Совсем не к месту, но что называется: ее понесло.

– Что ты будто бы крутой из крутых бандитов. И что теперь начнется такое…

– Какое? – глаза у Кима просто заледенели, и чувств в них никаких не стало вовсе, две пустые бездонные глазницы, черные и пустые, будто пропасть.

– Что-то страшное начнется. И что Савельев только начало. Кстати, Тимоша что-то знал. Остались бумаги. Мне Таня сказала сегодня по телефону. – Люба зябко поежилась от собственной смелости, но остановить ее уже было сложно. – Кем ты был в Москве, Ким?

– Не твое дело, Любовь, – фыркнул он ей почти в лицо, потому вдруг вцепился в воротник ее кофты и притянул к себе, заставив ее оторвать свой зад от стула. – Еще раз повторишь такое, голову оторву. А теперь пошла вон.

Отцепил пальцы от ее воротника и брезгливо вытер их полотенцем. Тут же отвернулся и принялся как ни в чем не бывало пить чай и есть торт прямо из коробки.

– Вон – это куда? – уточнила Люба на всякий случай и тут же струсила.

А вдруг ей снова придется выходить из дома на улицу. Куда она ночью со своим чемоданчиком из-под новогодних игрушек? Станет в первую попавшуюся гостиницу стучаться? Там ей сонно ответят, что свободных номеров нет. Она в следующую, пешком через весь город. Там та же история. Еще хорошо, если откроют. А то запросто можно не добудиться дежурной…

– Вон – это значит: почистить зубы и лечь в постель. Зубы не принципиально, постель обязательна. Не хочу, чтобы ты путалась у меня под ногами. Я привык к одиночеству.

«Он это нарочно так!» – Решила она, встав под душ. Нарочно ее унижает, обижает и хочет казаться мерзким. Чтобы она не питала, как он велел, никаких иллюзий.

Он же не такой! Он же всегда был добрым, порядочным, открытым…

А телефонные разговоры ее прослушивал. И бросил ее, бросил, бросил. Уехал, ничего не объяснив. А вернувшись, не захотел ничего изменить.

Он не любил ее. Может, и любил, но не так, как она. Она-то готова была… на все. Даже наказать была готова за предательство, вот и вышла замуж за случайного человека. Хотя, видит бог, решение это далось ей нелегко.

Вода била из сверкающей лейки прямо в лицо и с чего-то казалась ей солоноватой на вкус. А может, это слезы? Наверное, она плачет, прислонившись к гладкой стене его новой душевой кабины! Шикарной такой кабины, с целой кучей кнопочек, крючков, подсветок и клапанов. Наверное, тут имелось что-то еще, кроме обычного душа, бьющего ей в лицо соленой водой. Циркулярный душ, к примеру. Или дополнительные массирующие струи. Она слышала, такие бывают. А может, и правда вода соленая, потому что морская? А что, ему теперь все по плечу, он же теперь крутой.

Нет… Вода была самая обычная. Это она снова плачет. Урожайной выдалась неделя на слезы, сказать нечего.

Люба вытерлась его полотенцем. Толстым, пушистым, с замысловатой вышитой шелком надписью по всему махровому полю. Надела на себя его купальный халат и, высушив волосы, вышла из ванной.

Ким смотрел телевизор в гостиной, которая прежде по старинке именовалась залом. И в прежнем зале под потолком висел старинный абажур с бахромой. Абажур был оранжевым и отбрасывал причудливые блики на потолок. Ей всегда это нравилось и казалось уютным. Сейчас абажур сменило что-то невозможно яркое и сверкающее. Любе было это чуждо, оно ее слепило.

Зал был проходным. Дверь в спальню, отведенную ей на сегодняшнюю ночь, находилась прямо за диваном, на котором восседал хозяин квартиры. Очень не хотелось идти мимо него, а что было делать.

– Чего так долго? Ревела опять? – Ким поймал ее за руку и, дернув, усадил рядом с собой. – Нечего реветь. Что было, то прошло, я же сказал…

– Я поняла, – перебила его Люба и хотела встать с дивана, он не дал, удержав ее за коленку. – Ким… Не нужно…

– Не бойся, приставать не стану. Поговорить хочу.

Говорить им не следовало. Ни к чему хорошему их разговоры привести не могли. Это было очевидно. Она его любила раньше, любит, может быть, и теперь. Он ее за что-то ненавидит и даже презирает, и совершенно не пытается этого скрыть. А наоборот, откровенно подчеркивает свою неприязнь. Какие тут можно вести разговоры при таком раскладе? Недоразумение одно, а не разговоры.

– Я действительно состоял в Москве в бандитской группировке, Люба, – вдруг проговорил Ким.