Влюбляться запрещено (СИ) - Тодорова Елена - Страница 6

Сентябрь первого года войны.

Старт осени, а город уже дышит сыростью. И застывший в классе термоядерный запах краски, который еще в прошлом веке кто-то больно умный признал чертовым знаком свежести, лишь усложняет процесс адаптации к самому отвратному периоду года.

Сезон #изо_дня_в_день_хренотень объявляется открытым.

Торжественную часть, воспользовавшись занятостью родителей, благополучно пропустил. Все эти кринжовые ритуалы, занудные речи, нелепые стишки и стремные песнопения о прелестях школьной жизни в исполнении отборных мамкиных молодцов и умниц еще в первых классах набили оскомину. На тему школы у меня в целом свой взгляд. Если и рвать глотку, то только в обратку — о том, как лучшие годы улетают в трубу. Но для этого тоже нужно повышать мотивацию. Пока что любая творческая активность мне тупо влом.

Отсидеть бы уроки сегодня. А завтра уже тренировки начнутся. В спортивном режиме скрыть прогулы — раз плюнуть.

Вскинув голову, нахожу взглядом находящуюся за первой партой Эмилию. Охота скрасить минуты унылого ожидания — позалипать на красоту. Вот только проблема — не якорит. А летом казалось, скучал. Прокачивал скиллы. Готовился по полной ответственность взять. Сейчас призадумался: а оно мне надо? Ради чего? Эмилия Ломоносова — вариант, конечно, достойный, но и напряга немало.

Кладу в рот спичку. Вращаю языком. На автомате подмигиваю обернувшейся, будто ощутившей мой тягостный взгляд, Мильке.

Сразу после этого отвлекаюсь на телефон.

Мать их всех[3]: Я все еще жду фотоотчет с линейки, сыночка.

Егор Нечаев: Ты должна мне верить на слово, ма.

Мать их всех: Сыночка, ты мой третий ребенок. Посыл улавливаешь?

Я морщусь. Озадаченно потираю пальцами переносицу. Задумчиво потягиваю кольцо в брови. Не то чтобы не понимаю, к чему она клонит. Понимаю, конечно. Обмозговываю тактику противостояния.

Егор Нечаев: Я мужчина, мам. Тебе пора начать считаться с этим статусом.

Свободу Вилли[4], ля.

Мать их всех: Вот таких мужчин у меня четыре, да. Голова вся седая.

Егор Нечаев: Не седая ты, эй.

Мать их всех: Только потому, что я регулярно крашусь))

В другой ситуации я бы высмеял то, что она в очередной раз насыпала когтей[5]. Но сейчас не в том положении, чтобы шутить. Да и настроение так себе.

Егор Нечаев: Ты самая красивая женщина на всем белом свете.

Мать их всех: Прогулял все-таки, свинюка ты такая?!

Егор Нечаев: Бинго.

Мать их всех: Сына…

Черт.

Троеточие от мамы хуже любых скобок.

Мать их всех: Я ведь просила о такой простой вещи — поприсутствовать на торжественной линейке. Пассивно, сыночка)) Это же память, дурачок ты! Это на всю жизнь!

На всю жизнь у меня другое.

Егор Нечаев: Прости, мам. Ты отвлекаешь от урока.

Мать их всех: Явишься домой — поговорим.

Это означит только одно — с возвращением стоит повременить.

— Нина Михайловна! Нина Михайловна! — горланит через весь класс сидящий рядом со мной Китаец. — А вы сами-то в Германии были?

— Понимаю, к чему ты клонишь, Яббаров, — клокочет педагогиня с придыханием зарождающегося возмущения. — Нет, не была. Но это не мешает мне знать немецкий в совершенстве.

— У-у-гу-м… — протягивает долбаный нигилист, ставя ее слова под сомнения и тоном, и всем своим, блин, видом. — И все же… Нина Михайловна… Дорогая вы наша… — расписывает со стебом. Со стороны почти невинно все это выглядит, но Петрухина за годы классного руководства изучила нас от и до. Когда еще нет повода для ругани, нечто дурное обычно уже назревает. Неудивительно, что в этот момент у нее начинает дергаться глаз. — Вот Егор Нечаев в Германии все лето провел… — продвигает Яббаров дальше, явно рассчитывая раскрутить эту тему на оставшуюся половину урока. Мрачно смотрю на идиота, но он не реагирует, потому как уже вошел в раж. — Может, пусть Нечаев хотя бы в общих чертах расскажет, как там на самом деле, а?

— Да, пожалуйста! Пожалуйста, Нина Михайловна! — поддерживают его девчонки.

Петрухина в не самом выгодном положении застывает. Обложили.

Я стискиваю челюсти. Напряженно смотрю перед собой. Практически не шевеля губами, сквозь зубы глухо предъявляю Яббарову:

— Ты, чтоб тебя, попутал?

— Да ладно тебе, брат… У старухи от скуки сдохнуть можно. Выручай, — отзывается тот так же тихо.

— Ну что ж… — крякает принявшая неизбежное учиха. — Если в общих чертах, — тут она, естественно, акцентирует жестко, — я не против.

— Вельми благодарствуем, Нина Михайловна! Низкий поклон! — расшаркивается Яббаров. Не меняя тона, обращается и ко мне: — Расскажи же нам, Егор Романыч, как там в Дойчланде?

Я хмурюсь. Раздраженно катаю спичку.

И выдаю:

— Как везде. Что не herr (нем. — господин), то der große (нем. — великий).

Класс разрывается от смеха. Педагогиня багровеет.

— Нечаев, выбирай выражения! — прикрикивает малахольная. — Если не хочешь, конечно, в первый же учебный день отправиться к директору!

Зря она… Перспектива ведь так и манит.

— А че я такого сказал, Нина Михайловна? Все слова приличные. Или у вас все же не лучший уровень владения немецким?

Имеющая серьезные ментальные проблемы старуха мгновенно из себя выходит.

— Не делай из меня дуру, Нечаев! Слова, может, и приличные, но смысл, который ты в них вдохнул, явно похабный.

— А по-моему, вы, Нина Михайловна, додумываете.

— В меру своей распущенности, — довешивает ко всему Яббаров.

— Так, все!!! — вопит Петрухина, треская ладонью по столу. — Вы! Оба! Можете пройти в кабинет директора!

— Можем только скрыться в неизвестном направлении, — отражаю я сухо.

Спокойно поднимаюсь и иду к выходу. Китаец за мной.

— Я буду ходатайствовать, чтобы вас перевели в «Д» класс! Больше вас двоих вести не намерена! — заявляет учиха, пока мы важно пилим к двери.

Класс продолжает развлекаться. Ржут ведь в открытую, потешаясь над выжившей из ума старухой. Одна Милька встревоженно расширяет глаза.

— Увидимся вечером, — подмигиваю, призывая расслабиться.

— Мы не в суде, милейшая, чтобы вы куда-то там ходатайствовали. Да и нет у вас таких полномочий, родная, — выписывает тем временем Яббаров, как истинный сын своего отца — лучшего адвоката нашего города. — Auf Wiedersehen, Frau Petrukhina! Bis zu unseren nächsten «spannenden» Deutschstunden! (нем. — До свидания, фрау Петрухина! До наших «увлекательных» следующих уроков немецкого!) — отдает педагогине честь.

Естественно, ни к какому директору мы не идем. Вырвавшись из школы, зависаем в кафе. После плотного обеда гоняем в бильярд. Остальные присоединяются после уроков. Все, кроме Эмилии. Она не фанат тусовок. Именно это мне в ней больше всего и нравится. Хорошая девочка.

Нас же с Яббаровым, что ни разу не изумительно, в один момент выпирают и из кафе. Со скандалом, конечно.

— Лады, лады, не бузи, Нечай, — утихомиривает меня поймавший дзен благоразумия Китаец. — Хоккейный сезон только начинается. Не стоит так сильно подставляться. Отстранят, лишимся шанса надрать Птицам задницы.

Однокашники в знак солидарности выходят за нами. Без какого-либо сговора, на общей волне позитива движемся шумной толпой в сторону горсада.

— Покажи, че набил! Ну покажи! — подбивают продемонстрировать татуировку, которую сделал в Германии.

Будучи хорошо так на волне, я не то что расстегиваю рубашку… Я ее снимаю.

— Вау! Это дракон? — визжат девчонки.

Я на таких крикливых не заглядываюсь. Но реакция их приятна.

— Нет, блин, купола, — толкаю, посмеиваясь.

Отец меня за эту татуху чуть жизни не лишил. Мама спасла. А по-то-о-ом… Ка-а-ак отхлестала полотенцем. Заявила, что сама в дом мастера пригласит, чтобы этого чертового дракона перерисовали в свинью. Я выдал необходимое раскаяние. Вскоре эмоции притихли, и к родителям пришло смирение.