Подвиги Арехина. Пенталогия (СИ) - Щепетнёв Василий - Страница 75

– В ЧеКа – то есть собственно в ЧеКа – не служил, и не из чистоплюйства, а не звали. А всё остальное так или иначе делать приходилось, иначе и не выжить.

– Так вы служили красным?

– Этого не скрываю и скрывать не собираюсь. Работа есть работа. Кто не работает, тот не есть – такой закон современной жизни России. А что до цены куска хлеба… Зависеть от царя, зависеть от народа, не всё ли нам равно? Делать дело честно и, по возможности, хорошо, чем ещё мы можем оправдаться перед потомками?

– Но всё же вы в Европе?

– Полагаю, именно здесь я найду лучшее применение своим способностям.

– То есть Санкт‑Петербург Европе не доверяет, но вы, Александр Александрович, в Европу верите.

– Не сколько верю, сколько еду. Уже приехал. Разве здесь не Европа?

– Европа‑то Европа, – согласился Нимцович. – Но я в Риге последние дни. Ещё неделя, другая, и вы бы меня здесь не застали.

– Что так?

– Перебираюсь на новое жительство.

– Не в Петербург ли?

– В Копенгаген. Тут, знаете ли, климат меняется.

– Не в лучшую сторону?

– Просто меняется. А я, признаться, от перемен утомился. Да и перспектив не вижу. Как всякое возрождающееся государство, Латвия полна амбициозных планов, но себе местечка в тех планах я не вижу. Во всяком случае, шахматной жизни в Риге нет, или почти нет.

– Вот и в России пока не до шахмат. А хочется, ужасно хочется стать чемпионом мира. А вам, Арон Исаевич?

– Я бы и не прочь, но боюсь, у европейцев в ближайшие годы шансов мало. Вы следили за матчем Ласкера и Капы?

– Помилуйте, Арон Исаевич, вы что‑то совсем о России скверно думаете.

– Я‑то думаю, как и прежде, но, судя по местным газетам, в России голод, холод и отсутствие свободной прессы.

– Что есть, то есть. Однако за матчем я следил.

– Не знаю, известно ли вам, что Ласкер играть не хотел. Он предпочел бы просто расстаться с титулом.

– Почему?

– В глазах мира он немец, следовательно, исчадие ада и пожиратель младенцев. Его просьбы организаторы матча демонстративно игнорировали. Ласкер был нужен лишь для того, чтобы умереть – естественно, в шахматном смысле. Король умер, да здравствует король! И новым королём стал Капабланка.

– А могли бы и вы, не так ли?

– Не мог. Сейчас я играю дурно, тому подтверждение прошлогодний результат в Гётеборге. В Стокгольме, я, правда, отчасти реабилитировался, взял второй приз, да разве это приз… Но дело не в этом. Играй я как некогда в Мюнхене или Санкт‑Петербурге, шахматная корона для меня ближе бы не стала. Луна в небе. Гавана выделила на матч двадцать тысяч долларов Северо‑Американских Соединённых Штатов. Ни одна европейская держава не даст на мой матч с Капабланкой и четверти этой суммы. Да что четверти, вообще ничего не даст. Тем более Латвия.

– Почему? – счёл нужным подать реплику Арехин, хотя и так знал ответ.

– Денег нет. То есть совершенно. Царские рубли, керенки, марки, остмарки, латвийские рубли, всё перебывало тут в бесовском карнавале. Не прельстишь Капабланку остмарками. Теперь ждут лат, как вестника небес. Желаю лату всего наилучшего, да только и латы Латвия не станет тратить на шахматы. С чего бы это вдруг? То же и с остальными проигравшими странами. Германская марка гибнет на глазах, Ласкер стал нищим, отчасти и потому он принял предложение сыграть матч в Гаване. А державы‑победительницы уже тем счастливы, что они победительницы, зачем им шахматная корона? На свои играйте! Куба – редкое исключение. Счастлив шахматист, родившийся на Кубе!

Потому я сомневаюсь, что в ближайшие годы шахматисты Старого Света сумеют бросить перчатку Капабланке. А и бросят – не поднимет он её. Ему подавай те финансовые условия, на которых был организован матч с Ласкером. И остаётся всем нам ждать лучших времён и верить, что лучшие времена скоро настанут. Ждать и верить я предпочитаю в Копенгагене – всё‑таки шахматная жизнь в датском королевстве будет веселее, нежели здесь.

– Всё не так печально, Арон Исаевич. Потерпеть годик‑другой, жизнь наладится, да и самому Капе надоесть сидеть истуканом на троне. Ещё и просить будет, сыграй, да сыграй матч.

– Посмотрим. Будь у меня лишних двадцать тысяч… – Нимцович осёкся, но слово уже вылетело.

Арехин сделал вид, что «лишние» пролетели мимо. Мало ли что скажет человек сгоряча. И перевёл разговор в новое русло:

– А как вообще дела в Риге? Я имею в виду коммерческие?

– Хотите недвижимость прикупить?

– Почему недвижимость?

– Сейчас многие из совдепии скупают хутора, дома, даже целые замки.

– Точно?

– Латвия – маленькая страна, и покупка фермы, не говоря уже о замке – та самая горошина под пуховиками принцессы.

– А торгпредство? Замешано торгпредство?

– Вот, значит, как вы служите Советам.

– А хоть бы и так? Разве плохо?

– Нет, – признался Нимцович. – В юности разоблачать взяточников и казнокрадов казалось и высшей доблестью, и смыслом жизни. Продолжу: через российское торгпредство в основном и идут дела. Птыцак, есть там такой господин, то есть не господин, в России ведь все теперь товарищи? Птыцак купил столько земли, что барона ему дать – маловато будет. В герцоги метит. Вот для Птыцака двадцать тысяч и в самом деле сумма невеликая, речь идет о сотнях тысяч, настоящих, золотых…

– И многие это знают?

– В коммерции? Все. Хочешь иметь выгодный контракт с Россией – иди к Птыцаку и предлагай половину.

– Половину чего?

– Прибыли. Если будет прибыль. А то можно сразу половину контракта отдать и лопнуть, мол, разорилась фирма, и спросить не с кого. Но это так, слова. Любой журналист экономического раздела расскажет и больше, и точнее.

– А почему не напишет?

– Не пишется что‑то. Кто пробовал – бросили. Очень быстро. Шептаться по углам можно, только осторожно. А вслух, да ещё печатно – ни‑ни. Был такой бесстрашный правдолюб, писал под псевдонимом Барковский. В лицо его никто и не знал. И, знаете, исчез. То ли псевдоним исчез, то ли носитель. И если бы он один… Исчезают и куда менее значительные персоны, даже не персоны, а так… люди захолустья.

– Вы полагаете, у Птыцака есть возможности влиять на латвийских журналистов?

– Как знать. Правдами или неправдами, а из России в Латвию перетекают деньги. Кто ж будет рубить сук, на котором сидит половина страны? Большевизма в Латвии по‑прежнему опасаются, если не сказать, что боятся до ужаса. А что может быть лучшей профилактикой большевизма, чем вороватая большевистская знать? Смотрите и радуйтесь, что это не ваши деньги идут на прихоти вчерашней грязи, а деньги русских.

И, наконец, сейчас, после войны, нетрудно найти молодчика, который разберётся с вашими обидчиками по таксе: сломать руку столько‑то, сломать нос столько‑то, решить проблему окончательно – столько‑то. Не дорого и обойдётся, а уж если деньги не жалеть, сделают аккуратно. Был человек – и нет человека, словно и не было никогда. Иди в полицию, не иди – ответ один: «У нас свободная страна».

Алехин посмотрел на Нимцовича, выдержал паузу и сказал:

– У вас пострадал кто‑то из близких, Арон Исаевич?

– Не скажу, чтобы из близких, но да, пострадал. Вернее, исчез паренёк. Был – и исчез.

– И вы полагаете, что причиной тому русские большевики?

– Не знаю, откуда же мне знать. Моше собирал материал о сотрудниках большевистского торгового представительства для статьи на тему «куда идут деньги русской революции». Хотел глаголом жечь злоупотребления. Пример Барковского его не образумил, напротив, распалил. В мечтах он метил на его место – стать совестью страны и ее недрёманным оком.

– Он от газеты работал, или сам по себе?

– Думал, что от газеты. Но когда его мать пошла в газету сказать, что Моше третий день не ночует дома, а больше ночевать ему нигде не по средствам, газета тут же заявила, что ни штатным, ни внештатным сотрудником никакой Моше не числится, и уж конечно никаких поручений данному господину никто не давал.

С тех пор, а было это в конце февраля этого года, никто паренька не видел.