Подвиги Арехина. Пенталогия (СИ) - Щепетнёв Василий - Страница 69

– Скажите, вот вы – правовед, – обратился к Арехину лобастый, то бишь Лев Давидович.

– Пока более в перспективе, – ужин выходил занятный.

– Тем более. Понятие прибавочной стоимости вам, надеюсь, знакомо?

– Знакомо.

– Тогда позвольте вас спросить: из кого и каким образом наши милые хозяева извлекают прибавочную стоимость?

– В координатах Смита, Ледерера, или, может быть, Маркса?

– А кто вам ближе?

– Одна теория стоит другой, но «Капитал» – труд воистину капитальный.

– Вы что же, и «Капитал» в училище изучаете?

– По колено, глубже не заходим. Разве что желание у кого появится, тот и с головой нырнет.

– Тот? А вы?

– Это слишком личный вопрос. Мы не настолько знакомы, чтобы исповедоваться в политических пристрастиях.

– Резонно, резонно. Ну, а насчёт прибавочной стоимости?

– Вероятно, её создал и продолжает создавать писатель, Артур Конан‑Дойль.

– Интересно. А труд печатников? Без него рукопись осталась бы рукописью, доступной узкому кружку досужих оригиналов.

– Тогда нужно учитывать и труды производителей бумаги, переплётчиков, лесорубов, механиков, кочегаров, стрелочников, почтальонов, книгонош и десятков других профессий.

– Именно.

– Но если роман или рассказ напишет какая‑нибудь бездарность, книгу никто не купит, и труды всей честной компании, от лесоруба до железнодорожника, станут бессмысленными. Труда много, и труда вполне добросовестного, и бумага отличная, и переплёты замечательные, а вместо прибавочной стоимости одни убытки.

– Роль сложного труда… – Лев Давидович, похоже, приготовился к речи, но Владимир Ильич попросил его передать солонку таким тоном, что тот лишь махнул рукой: – Доспорим в другой раз. А сейчас будем отдыхать.

Разговор стал мельчать. Две‑три фразы о погоде, столько же – о еде. Наконец, все, не сговариваясь, поднялись из‑за стола. Пора и честь знать.

Феликс подошел к окну.

– А снег‑то не на шутку повалил.

– Альпы, – ответил Лев Давидович, будто слово «Альпы» объясняло всё и сразу.

На этом ужин и завершился.

Литераторы уселись в уголке. Арехин среди них был человеком лишним, ну так что ж с того?

Он вышел на крыльцо. Ветра не было, штиль, а снег сыпал и сыпал. И откуда его столько? Дорожку, что вела к воротам, засыпало совсем, да и путь в Майринген угадывался лишь по столбикам. Издалека слышался непрерывный шум водопада.

Он вернулся в дом. В гостиной оставался лишь франт, читавший газету при свете керосиновой лампы, остальные разошлись.

Читать старые газеты не хотелось. Спать не хотелось. Гулять? В снегу по колено?

Вальтер появился, чтобы подбросить в камин небольшой чурбачок.

– У вас можно раздобыть лыжи? – спросил хозяина франт.

– Лыжи есть. Без лыж зимой никуда.

– Тогда с рассветом я на лыжах отправлюсь в Вилленген. Нам необходимо отыскать нашего товарища.

– Вам понадобиться проводник, – заметил Вальтер.

– Не откажусь. Но где его взять?

– Я протелефонирую в Майринген.

– У вас есть телефонная связь?

– Да. Большое подспорье, – Вальтер указал на навесной шкафчик, внутри которого, следовало полагать, и находился аппарат.

– А в Виллинген протелефонировать можно?

– Нет, это местная линия. С Виллингеном мы связываемся по старинке.

– Жаль.

Вальтер неслышно ходил по комнате, то пылинку смахнет, то стул переставит, но если на него не смотреть, то можно беспрепятственно предаваться собственным мыслям. Чем они и занимались. Франт сидел перед камином, отложив газету. Арехин сидел просто, сидел и смотрел на часы, стоявшие на полке.

– Не желаете партию в шахматы? – спросил франт, прерывая десятиминутное молчание.

– Можно и в шахматы, – согласился Арехин. Он не считал игру с любителями бесполезным делом. Конечно, в шахматном плане толку с игры мало, зато натура человека раскрывалась за доской в самых откровенных ракурсах, приоткрывая потаённые стороны души.

Вальтер принес доску и фигуры. Разыграли цвет, Арехину выпали чёрные. Феликс Эдмундович смело двинул пешку f на два поля вперед. Играл франт бойко, щегольски, но считал недалеко, и к девятнадцатому ходу оказался в безнадежной позиции. К чести франта, положение он осознал и партию сдал.

– Вы изрядно играете, – сказал он, собирая фигуры.

– Да, – не стал скромничать Арехин.

– А я сплоховал. В чём, по вашему, моя ошибка?

– Не со своим братом связались. Для любителя дебют Берда вполне корректен, особенно против любителя‑начётчика. Но против мастера…

– А вы, стало быть, мастер?

– Или около того.

– Что ж, будет мне урок. Позвольте отреваншироваться завтра, а сейчас – поздно уже. Устал.

После ухода франта Арехин по привычке в уме повторил партию. Разумеется, франт, то есть Феликс Эдмундович, а короче – Феликс, сел играть не времяпрепровождения ради. Похоже, он тоже прощупывал Арёхина, старался выведать, кто перед ним, да каковы пружины и рычаги, приводящие его в действие. Увидел франт то, что Арехин ему показал, а далее – вряд ли. Хотя и недооценивать Феликса Эдмундовича нельзя: пусть не за шахматной доской, но противником тот мог быть серьёзным. Но ведь они не противники?

Когда пришла полночь, Арехин поднялся в свою комнатку. Представил компатриотов. Франта переименовал в Феликса, Владимира Ильича – просто в Ильича, такие сокращения не коробили, казались естественными. А Лев Давидович и Надежда Константиновна так и остались Львом Давидовичем и Надеждой Константиновной.

Хочешь, не хочешь, а нужно спать.

На подушке он обнаружил шоколадную конфету, а на тумбочке рядом с кроватью – крохотную, на два глотка, бутылочку бренди. Всё, что требуется для легкого сна.

Но он решил положиться на природу. Сидел в тёмной комнате. Смотрел в окно. Невольно слышал звуки дома, все скрипы и шорохи. А вот и шаги, причем шаги уже знакомые. Не доходя пяти шагов, шаги прекратились. Легкий стук, звук касания металл о металл

Арехин подошел к двери, распахнул ее и выглянул.

– Готовитесь к реваншу?

В коридоре, радом с соседней дверью, стоял Феликс Эдмундович. На полу находился подсвечник с горящей свечой, а у Феликса в руках – пара шпилек.

Франт если и смутился, то чуть‑чуть.

– Дело совершенно законное, – прошептал он. – Вы слышали, наш товарищ ушёл любоваться красотами водопада и не вернулся. А у него есть кое‑что, нам необходимое.

– Лекарство, – подсказал Арехин.

– Ну… Что‑то вроде. Хозяева отказались допустить нас в комнату, вот и приходится собственными

средствами…

– Ваши шпильки – средство? Это ведь не чемодан московского производства. Швейцарская работа булавочкам не поддаётся.

– Похоже на то, – согласился франт, – но я был должен попытаться.

– Вот и попытались, – холодно ответил Арехин.

– Вы сообщите о случившемся нашим хозяевам? – видно было, что франта подобная перспектива не очень‑то и пугала.

– Нет. Зачем посвящать швейцарцев в российские дела?

– Верно, – кивнул франт, одобряя Арехина.

– А вот Владимиру Ильичу, пожалуй, стоит сказать.

Франт явно растерялся:

– А причём здесь Владимир Ильич? Какое он имеет к этому отношение? Да разве вы его знаете?

Арехин только улыбнулся.

– Да я и сам расскажу Владимиру Ильичу, – решился франт.

– Не сомневаюсь, – ответил Арехин. И закрыл дверь. Не хватает еще, чтобы их застали хозяева.

К такому же выводу пришел и франт, во всяком случае, он прекратил бесплодные попытки проникнуть в чужую дверь и ушел восвояси.

Итак, какова позиция? Некие литераторы, возможно, эмигранты‑революционеры, выбрали Грузельгешихтен местом встречи. Отдохнуть, ничто человеческое литераторам не чуждо, но и дело делать. Прибывший первым должен был привести что‑то важное. И, не дождавшись других, ушёл любоваться видами и красотами. Беда не в том, что ушёл, беда в том, что не вернулся. Именно так, по‑видимому, представляется ситуация литераторам на отдыхе. Вот и пытаются завладеть тем, чем завладеть законным швейцарским путём не могут. Что хотел найти франт? Деньги? Документы?