Лекарь Империи 9 (СИ) - Лиманский Александр - Страница 49

— Что за проблема? — спросил я, не оборачиваясь.

— Вернитесь. Пожалуйста. Это важно.

В голосе старого князя была искренняя просьба. Не приказ, не манипуляция. Просьба.

Я медленно обернулся. Старик стоял у стола. В руках у него была новая папка. Толще предыдущей.

— Мы немедленно организовали три подпольные лаборатории. Закупили через подставных лиц лучшее оборудование, которое только смогли достать. Собрали лучших специалистов из тех, кто остался нам верен. Все химические компоненты из списка Снегирева удалось воспроизвести или найти современные аналоги.

— Но?

— Кроме одного.

«Слезы феникса». Конечно. Самый редкий, самый загадочный, самый магический компонент.

Я знал, что с ним будут проблемы. И теперь они пришли ко мне, чтобы я их решил. Ловушка захлопнулась.

— Теперь все понятно, — покачал головой я. — Вы не можете его синтезировать.

Это был не вопрос, а констатация факта.

— Это невозможно! — взорвался Громов. Он подскочил к доске и с яростью ученого, столкнувшегося с неразрешимой задачей, начал чиркать мелом. — Мы пытались! Термическая активация от криогенных температур до точки плавления платины! Магическая катализация с использованием редчайших реагентов! Даже пытались воссоздать структуру на квантовом симуляторе! Но она распадается! Молекулярная структура парадоксальна! Вещество одновременно существует и не существует в нашей реальности! По всем законам физики и магии — это невозможно!

Он не просто жаловался на неудачу. Он перечислял методы. И все они были… внешними. Они пытались создать чудо, а не принять его. Мой взгляд скользнул по хаосу формул на доске, и зацепился за маленький, почти незаметный символ в углу одной из самых сложных схем. Древний алхимический знак. Символ добровольной жертвы.

— Но у вас ничего не вышло, — сказал я тихо, но так, чтобы услышал каждый. — Потому что вы пытаетесь синтезировать то, что нельзя синтезировать. Для этого нужна человеческая жертва.

В комнате повисла тишина, в которой слышно было только треск дров в камине и стук моего собственного сердца.

— Добровольная жертва, Илья Григорьевич, — мягко, но твердо поправил Васнецов. — Принципиальная разница.

— Разницы особой нет, — отрезал я, чувствуя, как внутри закипает холодный гнев. — Жертва есть жертва. Называйте вещи своими именами.

Они даже здесь пытаются играть словами. «Добровольная». Как будто от этого что-то меняется. Как будто от этого на руках не останется кровь.

— Поверьте, мы пытались найти другой путь, — продолжил Васнецов, и в его голосе прозвучали оправдывающиеся нотки. — Пробовали использовать эссенции крови редких магических существ — грифона, мантикоры. Пытались создать искусственную Искру в лабораторных условиях, смоделировать акт воли. Но все тщетно. Мы пришли к выводу, что без добровольной человеческой жертвы, без этого уникального акта свободной воли, структура не стабилизируется.

— Значит, вы в тупике, — констатировал я.

Они привели меня сюда не для того, чтобы я помог им с синтезом. Они привели меня, чтобы я, как лекарь, как создатель антидота, подтвердил их страшный вывод. Чтобы я дал им моральное право… на что? На убийство?

— У нас есть решение, целитель, — раздался холодный, расчетливый голос Насти Шелестовой.

В нем не было ни сомнений, ни сочувствия. Только целеустремленная сталь. Я посмотрел на нее и понял — вот кто здесь настоящий хищник.

Она медленно поднялась со своего места у камина. Пламя отражалось в ее глазах, превращая холодный серый цвет в расплавленное золото.

— Правда, оно вам очень не понравится.

Глава 18

— Я слушаю, — мой голос прозвучал суше, чем я планировал.

Громов отложил бумаги, снял свои толстые очки, протер их о полу халата. Встал, подошел к доске на стене.

— Позвольте представить вам «Проект Искупление» с научной точки зрения, — Громов взял кусок мела. Пальцы дрожали, мел постукивал о доску, оставляя белые точки. — Оставим эмоции в стороне. Только цифры. Чистая математика.

Он начал чертить график. Линии, на удивление, были уверенными, несмотря на дрожь в руках — видно, что он рисовал подобное сотни, если не тысячи раз.

Экспоненциальная кривая роста заболеваемости. Прогнозы смертности. Статистические выкладки.

— По нашим самым консервативным расчетам, основанным на текущей скорости распространения и летальности в семьдесят процентов, без антидота в ближайшие полгода погибнет четыре миллиона человек.

Он добавил еще одну линию — жирную, уходящую почти вертикально вверх.

— При худшем сценарии — мутация вируса, повышение контагиозности, срыв карантинных мероприятий — до десяти миллионов. Это четверть населения центральных губерний Империи.

Десять миллионов. Население Швеции. Или Бельгии.

Целая страна, стертая с лица земли невидимым врагом.

Каждый из них — чей-то отец, мать, ребенок, возлюбленный. У каждого своя история, свои мечты, свои несбывшиеся надежды. Но для Громова это были просто цифры на доске.

Статистические единицы.

Он, наверное, и собственную смерть воспримет как конечную точку на графике индивидуальной продолжительности жизни.

— И это оправдывает убийство невинных? — мой голос прозвучал холодно.

Анастасия резко встала. Она обошла стол, каждый ее шаг был выверен, каблучки цокали по каменному полу.

Она остановилась за моей спиной.

— Мы не убийцы, целитель Разумовский! — ее голос взлетел на октаву выше. — Мы реалисты! Мы предлагаем выбор там, где его нет!

Холодные пальцы легли на мое плечо. Даже через одежду я чувствовал их ледяное прикосновение.

— Представьте себе, — я почувствовал ее дыхание на своем ухе. — Человек умирает от рака. Панкреатический рак, четвертая стадия. Метастазы в печени, легких, костях. Морфин уже почти не помогает. Он кричит от боли двадцать часов в сутки. Остальные четыре проводит в наркотическом забытьи.

Ее голос стал тише, интимнее.

— У него осталось три дня. Может, четыре. Дни невыносимой агонии. Дни, когда он будет молить о смерти, проклиная бога за то, что тот не забирает его.

Я знал таких пациентов. Видел их глаза — в них не было ничего человеческого, только первобытная, всепоглощающая боль и отчаянная мольба о конце.

Но это не давало права…

— И вот мы приходим к нему, — продолжила девушка, ее пальцы сжали мое плечо сильнее. — И говорим: у вас есть выбор. Умереть через три дня в агонии, забытым всеми, очередной статистической единицей в отчете. Или умереть завтра, без боли, зная, что ваша смерть спасет тысячи жизней. Что ваше имя войдет в историю как имя героя. Что ваши дети будут учить о вашей жертве в школах.

Она обошла меня и встала напротив. В ее глазах горел фанатичный огонь — такой я видел у сектантов перед актом самосожжения.

— Разве это не гуманно? Разве это не милосердно? Мы даем смысл бессмысленной смерти!

Я резко сбросил ее руку и вскочил. Стул с протестующим скрипом отъехал по каменному полу.

— Это манипуляция, — твердо сказал я. — Вы используете страх смерти и отчаяние умирающих. Вы эксплуатируете их беспомощность.

— О, какие громкие слова! — Анастасия театрально всплеснула руками. — Манипуляция! Эксплуатация! А что вы делаете каждый день, целитель? Разве вы не манипулируете пациентами, убеждая их согласиться на опасную, калечащую операцию? Разве не эксплуатируете их страх смерти, чтобы заставить их следовать вашим предписаниям?

Удар ниже пояса. И он попал точно в цель — я действительно часто убеждал, давил, почти заставлял пациентов соглашаться на рискованные процедуры. Но…

— Я убеждаю их ради спасения ИХ жизни! А не ради того, чтобы превратить их в сырье для лекарств!

Васнецов медленно поднялся.

Движение было тяжелым, словно на его плечах лежал невидимый груз всего мира. В отличие от остальных, в его глазах я видел настоящую, неподдельную муку. Человек, разрывающийся между долгом и совестью. Между необходимостью и человечностью.