Лекарь Империи 9 (СИ) - Лиманский Александр - Страница 42

Проблема: переменный ток — это синусоида. Прямой разряд может окончательно сжечь проводящую систему сердца. Нужно поймать момент, когда напряжение проходит через ноль. Дать короткий, почти безопасный импульс.

— Фырк! Ты видишь электрический поток? Можешь отследить синусоиду?

— Вижу! — бурундук встал на задние лапки, его усики вибрировали. — Светится как новогодняя гирлянда! Пульсирует! Попробую поймать ноту!

— Всем отойти! — крикнул я пассажирам. — Не прикасаться к пациенту и ко мне! Это опасно для жизни!

Пассажиры прижались к стенкам салона. Студент отполз назад. Аристократка перекрестилась. Та странная пара в конце салона наблюдала с холодным, отстраненным интересом.

Я прижал оголенные концы проводов к груди пациента. Один справа от грудины, второй — в проекции верхушки сердца. Стандартные точки для дефибрилляции.

— Фырк, давай!

— Жди… ток идет волнами… вверх-вниз-вверх-вниз… лови момент… еще чуть-чуть… СЕЙЧАС!

Короткое, почти инстинктивное касание. Меньше секунды. Тело мужчины резко дернулось. В воздухе запахло паленой кожей. На груди остались два маленьких красных ожога.

Проверяю пульс. Ничего. Пусто. Черт!

— Еще раз!

— Приготовься… волна идет… три… два… один… ДАВАЙ!

Снова короткий разряд. Тело дернулось сильнее. И снова — ничего.

Время уходило. Прошло уже минут пять без эффективного кровообращения. Мозг умирал. Прямо сейчас, клетка за клеткой.

— Двуногий, попробуй изменить вектор! — крикнул Фырк у меня в голове. — Может, ток идет не туда!

Логично. Сердце — трехмерный орган. Если вектор разряда не захватывает критическую массу миокарда, толку не будет. Я сместил электроды. Теперь по диагонали — от правой ключицы к левой подмышечной впадине.

— Последняя попытка, — прошептал я. — Давай, мужик. Не подведи. У тебя же бизнес, контракты… Не сдавайся!

— Готовься… — Фырк напрягся, его маленькие усики вибрировали от концентрации. — Волна большая идет… лови… лови… СЕЙЧАС

Разряд.

На мгновение наступила мертвая тишина. Даже едва слышный гул магических двигателей дирижабля, казалось, замолк. Я не дышал. Весь мир замер в ожидании.

А потом — под моими пальцами на сонной артерии — я почувствовал слабый, неуверенный толчок. Еще один. И еще. Редкий, аритмичный, но свой. Настоящий.

— Есть! — выдохнул я, и это слово прозвучало в тишине салона как выстрел. — Есть пульс!

Салон взорвался. Это был не просто шум, а какой-то коллективный выдох облегчения, перешедший в аплодисменты, всхлипы и возбужденный гул голосов. Кажется, одна из стюардесс расплакалась. Студент-медик смотрел на меня с таким выражением, будто только что увидел сошествие божества.

— Он жив! — выдохнула аристократка. — Господи, он жив!

Они радуются, как дети. А я знаю, что это только начало. Мы вытащили его из клинической смерти. Теперь нужно вытащить из кардиогенного шока и отека легких.

Я проверил дыхание. Самостоятельное, хриплое, булькающее, но оно было. Я тут же сунул ему под язык таблетку нитроглицерина — расширить коронарные сосуды. Дал разжевать аспирин — предотвратить дальнейшее тромбообразование.

— Кислородную маску! И помочь мне приподнять его, придать полусидячее положение! При отеке легких нужно уменьшить венозный возврат к сердцу!

Следующие два часа превратились в импровизированную реанимационную палату на высоте две тысячи метров. Я не отходил от пациента ни на секунду.

Каждые пять минут — контроль пульса. Сначала он был нитевидным, аритмичным, с частыми перебоями. Потом, по мере действия нитроглицерина, постепенно выравнивался. Через полчаса стал ритмичным, хоть и все еще слишком частым — сто десять ударов в минуту. Хорошо. Живем.

Дыхание. Поначалу клокочущее, с розовой пеной, пузырящейся на губах. Отек легких был в самом разгаре. Мы со стюардессой подложили под его спину свернутые пледы, удерживая его в полусидячем положении. Гравитация — самый простой и эффективный способ уменьшить приток крови к перегруженным легким.

Из аптечки я извлек фуросемид — мощное мочегонное. Двадцать миллиграммов внутримышечно. Стандартная доза. Нужно было срочно вывести лишнюю жидкость из организма, заставить почки работать в авральном режиме.

Через час пена перестала идти. Дыхание стало заметно чище. Цианоз на губах и под ногтями начал уходить, сменяясь сначала серой бледностью, а потом — бледно-розовым цветом.

Через полтора часа он пришел в сознание.

— Где… где я? — прохрипел он, его взгляд был мутным и растерянным.

— В дирижабле, — ответил я спокойно, продолжая нащупывать его пульс. — У вас был сердечный приступ. Лежите спокойно.

— Сердце? Но… контракт… биржа…

— К черту контракт. Вы живы — это сейчас главное.

Он попытался приподняться. Я мягко, но твердо удержал его за плечо.

— Не двигайтесь. До столицы еще час. Там вас уже будет ждать бригада скорой помощи.

— Вы… вы спасли меня?

— Моя работа.

— Но как? Тут же нет… нет никакого оборудования…

— Пришлось импровизировать.

Он медленно опустил взгляд на свою грудь, увидел два красных ожога от проводов. Потом его глаза нашли разобранную панель розетки на стене. Потом он снова посмотрел на меня. В его глазах смешались понимание, ужас и что-то еще. Благоговение.

— Вы… вы дефибриллировали меня… проводами от розетки? — прошептал он.

— Не было другого выбора.

— Это же… это безумие!

— Безумие, которое спасло вашу жизнь.

Он закрыл глаза. По его потной, небритой щеке медленно покатилась слеза.

— Спасибо, — прошептал он. — Спасибо, господин лекарь…

— Разумовский. Илья Разумовский.

— Я запомню это имя. Навсегда.

Последний час полета прошел относительно спокойно. Пациент — оказалось, его звали Виктор Павлович Мерзляков, владелец крупной сети продуктовых магазинов — был стабилен. Пульс восемьдесят, ритмичный. Дыхание чистое, без хрипов. Давление сто двадцать на восемьдесят — почти как в учебнике.

Пилоты давно сообщили по радио о чрезвычайной ситуации на борту. В столичном аэропорту уже готовились — скорая, реанимационная бригада, «зеленый коридор» для прямой госпитализации в лучшую кардиологическую клинику города.

Пассажиры смотрели на меня… странно. Со смесью восхищения, страха и благоговения. Словно я совершил не экстренную медицинскую процедуру, а акт божественного вмешательства.

Студент-медик не отходил от меня ни на шаг.

— Это было… невероятно! — его глаза горели восторгом. — Вы провели дефибрилляцию подручными средствами! Рассчитали фазу переменного тока на глаз! Это же гениально!

— Это было отчаяние, — поправил я его. — Граничащее с безумием. Не нужно кому-то повторять такое без крайней на то необходимости.

Он видел чудо. А я видел цепочку отчаянных, рискованных решений на грани врачебной ошибки. Грань между гением и преступником сегодня была тоньше волоса. Еще один миллиметр в сторону — и я бы стал убийцей.

— Вы спасли человека! Вытащили его с того света!

— Я сделал то, что должен был. Любой лекарь на моем месте…

— Нет! — он горячо замотал головой. — Я видел, как паниковали стюардессы. Как все остальные застыли от страха. А вы… вы просто действовали! Без оборудования, без условий, на высоте десять тысяч метров!

Дирижабль начал снижение. Мягко, плавно, почти незаметно. Внизу, под облаками, внезапно вспыхнули огни столицы — бесконечное, переливающееся море света, растянувшееся до самого горизонта.

— Ого! Вот это муравейник! — восхищенно присвистнул Фырк у меня в голове. — Наш Муром по сравнению с этим — тихая деревня! Сколько здесь потенциальных пациентов, двуногий! Работы — на десять жизней вперед!

Приземление было идеальным. Я даже не почувствовал момента касания.
У трапа уже стояла машина скорой помощи. Современный реанимобиль с яркими мигалками и полным набором оборудования. Из него выскочила бригада — лекарь, два фельдшера, санитары с носилками.

Я быстро, четко и профессионально передал пациента.