Лекарь Империи 8 (СИ) - Лиманский Александр - Страница 22

На полу, прямо на расстеленных одеялах, принесенных из соседних отделений матрасах и даже на грязных картонных листах, лежали те, кому не хватило даже носилок.

Люди сидели везде — прислонившись к холодным кафельным стенам, скорчившись в темных углах, держа на руках беспрестанно кашляющих детей.

Некоторые, самые выносливые, умудрились устроиться на широких больничных подоконниках, глядя в ночную тьму пустыми, невидящими глазами.

Вентиляция, рассчитанная на нормальную загрузку, давно сдалась и не справлялась, лишь лениво гоняя по залу этот смертельный коктейль. Окна были распахнуты настежь, несмотря на прохладную ночь, но это мало помогало.

Звуковой фон был еще хуже.

Надрывный, лающий, «стеклянный» кашель — фирменный признак этой заразы — звучал со всех сторон, сливаясь в единую, невыносимую какофонию человеческого страдания.

Будто сотни людей одновременно пытались выкашлять из своих разорванных глоток осколки битого стекла.

К этому непрекращающемуся аду добавлялся разноголосый детский плач, стоны взрослых, сдавленные всхлипы женщин, проклятия мужчин.

И поверх всего этого — голоса медперсонала, сорванные, хриплые, отчаянные, пытающиеся навести хоть какое-то подобие порядка в этом хаосе, выкрикивающие указания, номера палат, названия лекарств.

Шаповалов стоял в самом эпицентре этой бури, как капитан на тонущем корабле.

На нем был стандартный защитный костюм — белый комбинезон из нетканого материала, который за четыре часа непрерывной работы пропитался потом насквозь и теперь неприятно прилипал к телу как вторая, липкая кожа.

Высокие бахилы были забрызганы биологическими жидкостями. Респиратор болтался на шее — он постоянно срывал его, чтобы отдавать команды, и его голос, хриплый от напряжения и бессонницы, разносился по залу как рык раненого медведя.

Защитные очки запотели, но времени протереть их не было. В руках он сжимал планшет со списками поступивших, в который даже не смотрел — все держал в голове, полагаясь на тридцатилетний опыт и звериное лекарское чутье.

«Дилетанты», — мысленно выругался он, наблюдая, как молодой ординатор-терапевт смотрит на пациента с явными, кричащими признаками острой дыхательной недостаточности, не зная, что предпринять. — «Пять лет в медицинском, два года ординатуры, и не видят очевидного! Цианоз губ — посинение из-за тотальной нехватки кислорода. Частота дыхания сорок в минуту при норме шестнадцать-двадцать. Участие вспомогательной мускулатуры — видно же, как напрягаются мышцы шеи и втягиваются межреберные промежутки при каждом судорожном вдохе. И этот идиот стоит и думает, что ему делать!»

— Эй, ты! — рявкнул Шаповалов так, что несколько пациентов испуганно вздрогнули. Его голос прорезался сквозь общий гам. — Да, именно ты, очкарик в синем костюме! У твоего пациента сатурация сколько?

Ординатор — худощавый паренек лет двадцати пяти с испуганными глазами за запотевшими очками — замялся, начал неуклюже шарить по карманам своего комбинезона.

— Я… я еще не измерял… Пульсоксиметр занят, медсестра сказала подождать…

— ЗАНЯТ⁈ — Шаповалов в три больших шага оказался рядом, его массивная фигура нависла над ординатором как грозовая туча. — Ты что, глазами не видишь⁈ Смотри сюда!

Он грубо, без всяких церемоний, схватил руку пациента — мужчины средних лет, который уже перестал кашлять и просто тихо задыхался, — и поднес к самому лицу ординатора.

— Видишь ногти? Синие! Это называется акроцианоз! А губы? Тоже синие! Дыхание — считай! Раз, два, три… Сорок два в минуту! Это тахипноэ! Межреберные промежутки втягиваются при каждом вдохе — это значит, что человек задействует все возможные мышцы, чтобы хоть немного втянуть в себя воздух! Это «красная» категория, критическое состояние! Немедленно в реанимацию, на высокопоточный кислород! Сатурация тут явно ниже восьмидесяти пяти процентов, и для этого не нужен твой чертов пульсоксиметр! Чего стоишь как истукан, бестолочь⁈ САНИТАРЫ!

Два санитара — крепкие мужики средних лет, бывшие грузчики, которых экстренно набрали на помощь, — уже привыкли к его командирскому тону и не обижались. Они подкатили каталку с отработанной, почти военной слаженностью.

— Этого — в реанимацию, бегом! — скомандовал Шаповалов, сам помогая перекладывать обмякшее тело на каталку. — И передайте Петровичу — готовить к интубации, если не поможет неинвазивная вентиляция!

Пациента увезли. Ординатор стоял, опустив голову, и виновато комкал в руках одноразовые перчатки.

— Имя? — коротко, не глядя на него, спросил Шаповалов, доставая свой потрепанный блокнот.

— Семенов… Антон Семенов… Второй год ординатуры, терапия…

— Запомню, Семенов Антон, — Шаповалов сделал жирную пометку в блокноте. — Еще раз увижу, что ты тупишь над умирающим пациентом, — я лично выгоню тебя к чертовой матери из медицины. И лично прослежу, чтобы тебя больше ни в одну больницу в этой Империи не взяли. Даже санитаром. Понял меня?

— Да, Мастер Шаповалов… Простите… Я просто…

— Просто что? Устал? — Шаповалов повысил голос, и в нем зазвенела сталь. — Все устали! Я не спал трое суток! Но это не повод убивать людей своей некомпетентностью! Вон отсюда! Иди в ординаторскую, умойся холодной водой и возвращайся! И чтобы больше таких проколов не было!

Семенов, чуть не плача, развернулся и почти бегом скрылся в толпе. Шаповалов проводил его тяжелым взглядом и глубоко, шумно вздохнул.

«Мастер», — горько усмехнулся он про себя. — «Какой я к черту Мастер-целитель, если не могу справиться с этим бесконечным потоком? Не могу научить этих желторотых птенцов базовым, очевидным вещам? Разумовский… видит на три шага вперед, предугадывает возможные осложнения, действует на опережение… Как мне его не хватает здесь!»

Впервые за много-много лет Игорь Степанович Шаповалов, заведующий лучшим хирургическим отделением в Муроме, признал про себя горькую правду — без Разумовского Шаповалов был просто очень хорошим хирургом старой школы — умеющим виртуозно резать и шить, но совершенно не способным справиться с пандемией нового, неизвестного типа.

«А сейчас он там, в Муроме, занимается черт знает чем… А мы тут барахтаемся как слепые котята в ведре с водой. Тонем. Просто тонем в этом бесконечном потоке больных».

— Мастер Шаповалов! МАСТЕР ШАПОВАЛОВ! — к нему подбежала медсестра, молодая девушка лет двадцати трех с выбившимися из-под защитного капюшона прядями русых волос, которые прилипли ко лбу от пота. Ее глаза за защитными очками были огромными от ужаса. — Срочно! Там ребенок! Судороги!

Шаповалов моментально переключился.

Вся усталость, вся ярость, все горькие мысли о Разумовском и собственной беспомощности испарились, сметенные ураганом профессионального рефлекса.

Его мозг, отточенный тридцатью годами работы в экстренной хирургии, включился автоматически.

— Возраст? — он уже двигался в указанном направлении, его тяжелая фигура властно рассекала толпу страждущих.

— Три года! Мальчик!

— Температура? — голос его стал резким, отрывистым, как лай сторожевого пса.

— Сорок один и три!

— В анамнезе судороги были?

— Мать говорит — нет, первый раз!

— Фебрильные судороги на фоне гипертермии! — поставил диагноз Шаповалов на ходу, даже не видя пациента. — Классическая картина у детей до пяти лет! Несите диазепам! В микроклизме, готовый раствор, дозировка — пять миллиграммов! И жаропонижающее — парацетамол в свечах, сто пятьдесят миллиграммов! Нурофен сироп вдобавок — пять миллилитров! БЫСТРО!

Они пробирались через плотную, стонущую толпу, бесцеремонно расталкивая людей плечами.

У широкого окна, на подоконнике, застеленном чьей-то грязной курткой, лежал ребенок. Мальчик был в состоянии тонического напряжения — все его маленькое тельце было сведено судорогой, спина выгнута дугой, голова запрокинута назад.

Глаза закатились, видны были только пугающие белки. Изо рта, сжатого в гримасе, текла пенистая слюна с примесью крови — очевидно, прикусил язык.