Стон дикой долины - Аскаров Алибек Асылбаевич - Страница 29

Разъяренный бык с налившимися кровью красными глазами, которые напоминали две воспаленные, вспухшие оспины, с диким ревом настиг Лексея и боднул его. Правда, достать сжавшегося в углу человека ему не удалось и, как бы он ни бодался, зацепить противника рогами никак не получалось — бык лишь давил и месил Лексея мордой.

Наконец один из стоявших снаружи мужчин пришел в себя и, отчаянно дубася быка соилом*, отогнал взбесившееся животное, насилу вызволив Лексея из западни.

Побледневшего как полотно, без кровинки в лице Лексея подняли с земли и, подхватив за руки, обвисшие словно плети, выволокли за ограду. Очутившись в безопасном месте, Лексей едва слышно, заплетающимся языком что-то промямлил.

— Эй, бабье, прекратите шуметь! Он хочет что-то сказать, — призвал женщин к тишине кто-то из джигитов и склонился ухом к губам пастуха.

— Что он говорит?

— «Прощай», — говорит.

— Ужас, а кому?

— «Прощай, Ольга», — говорит.

— А где Ольга?

— Вон там...

— Подведите ее скорее!

Сердце Ольги не вынесло страшной картины: у нее подкосились ноги, и она невольно присела там, где стояла, едва не теряя сознание. Две женщины, оказавшиеся рядом, подхватили бедняжку под руки и в полуобморочном состоянии подвели к мужу, который вытянулся на земле подобно срубленному тополю.

— Олечка, прощай! — одними губами прошептал Лексей.

Услышав эти слова, Ольга с воплем «родимый мой!» упала как подкошенная на тело мужа и крепко обняла его...

Вот так Лексей, решивший посостязаться с быком на глазах у публики, едва избежал смерти: сломал два ребра, ключицу и пару месяцев провалялся в больнице.

— А Лексей-то наш умом тронулся, — болтали потом те, кто встретил его в день выписки из больницы.

— Скажи лучше, что контуженый стал.

— Да, точно, совсем как старик Амир.

— Но Амир-то, бедняга, контуженым с войны вернулся, а этот шайтан...

— О чем только думал Лексей — надо же, повредить мозги в мирное время!..

Что бы ни судачили об этом событии, но печально известная «коррида», показанная в первомайский праздник, послужила Лексею полезным уроком на будущее. С того самого злополучного дня он перестал быть таким легкомысленным, как прежде, дурости в его поведении заметно поубавилось, а вот спокойствия и благоразумия прибавилось.

Что греха таить, и сам Лексей, и его жена Ольга были добры и радушны по отношению к своим соседям, да и ко всем остальным аулчанам тоже. Если, конечно, не брать во внимание фамильярности в общении и отдельных бестактных манер, сложившихся, видимо, в результате их длительного проживания среди грубоватых кержаков. Разум аулчан, воспитанных в духе казахских традиций учтивости, принять подобных привычек никак не мог. В остальном эта супружеская чета в Мукуре прижилась и не вызывала неприятия. Со дня своего появления в ауле они ни разу ни с кем не повздорили, а уж тем более, не поругались.

* * *

Несколько лет тому назад Лексей съездил к пасечнику Колмогорову и привез от него визгливого поросенка. Нургали тогда, обуреваемый сильными подозрениями, поинтересовался:

— Что это у тебя такое?

— Кабанчик, кабанчик это! — ответил Лексей, любовно поглаживая поросенка по загривку, и, как ни в чем не бывало, чмокнул его нрямо в пятачок.

Нургали брезгливо отвернулся, потому что даже смотреть на такое безобразие без отвращения не мог.

— И что же ты с ним собираешься делать?

— Выращивать буду.

— У какого такого деда ты слышал, чтобы казахи когда-нибудь выращивали свиней?

— Но ведь это тоже скотина — на забой сгодится.

— Не гневи Аллаха, пусть сгинет мясо с такого забоя!

— Да ты лучше посмотри, какой он пухленький и хорошенький — просто загляденье!

— И видеть не хочу!

Лексей, не понимая, почему сосед ни с того ни с сего злится, спустил поросенка на землю и положил руку на его плечо. Нургали, как ошпаренный, тут же отпрыгнул в сторону, словно его ужалила змея.

— Когда мы жили в Коробихе, у нас целый двор свиней был, — не придав значения поведению соседа, признался Лексей. — В отличие от овец, ухаживать за хрюшками намного проще...

— Да ты тот еще фрукт, оказывается! Станешь свинью откармливать — никто больше порог твоего дома не переступит!

— Это почему же?

— Потому что свиньи поганые... И дом, в котором держат свиней, правоверные мусульмане считают оскверненным, а еду и посуду в нем — нечистой.

— Ерунда! Все это одни слова, полная чепуха!

И как бы Нургали ни старался наставить сверстника на путь шариата, довести до сознания Лексея его праведность так и не сумел. В тот раз они разошлись с твердым намерением никогда больше не знать друг дружку... но куда там, уже через три дня помирились и продолжали, как и раньше, тесно общаться.

А тот маленький визгливый поросенок сейчас неимоверно разжирел, стал здоровенной свиньей с трясущейся от каждого движения тушей. С утра до самого вечера она не вылезает из грязных луж и с наслаждением плещется в мутной жиже.

После памятного разговора с Нургали никто уже не тычет в Лексея с укором за то, что ему взбрело в голову откормить поганую скотину. Наоборот, для аульной детворы эта единственная в Мукуре свинья стала развлечением: подгоняя хворостиной, они со смехом наблюдают за ее неуклюжей беготней и хрюканьем.

— Алеша у меня человек неплохой, душа у него добрая, — говорит о своем благоверном Ольга. — Правда, выпивает иногда, хотя пьянка ни ему самому, ни мне не нравится.

— Тебе, может, и не по нраву, а вот мне кутнуть по душе. Люблю я это дело, — возражает в таких случаях муж.

У Лексея действительно наблюдается некоторая тяга к горькой. О ней все мукурцы знают. Практически в любое время суток его можно встретить поддатым. Он всегда сильно краснеет от алкоголя, так что набравшегося Лексея взгляд выхватывает издалека, как лисицу, купающуюся в снегу. Однако аулчане не обращают внимания на его пагубное пристрастие, ведь, выпив, он ведет себя смирно: в драку не лезет, в рукоприкладстве не замечен.

Ближе к старости Лексей, оставив место пастуха, перешел на черную работу в ауле, купил в Мукуре дом и стал ближайшим соседом хромого Нургали. Хвала Всевышнему, они и по сей день между собой дружны, относятся друг к другу с подобающим уважением.

В последние годы у Нургали начались проблемы с желудком, так что принимать раздражающие горячительные напитки он прекратил. Толку теперь от соседа никакого, поэтому Лексей повадился после работы наведываться к Мырзахмету.

Мырзекен —его прежний начальник, преданный друг, когда-то пригласивший Лексея из Коробихи и устроивший на хорошую работу. Всю свою жизнь Мырзахмет, как говорится, провел на коне, занимал руководящие посты, а с выходом на пенсию почувствовал себя всеми забытым и ненужным, как будто остался один в опустевшей норе, поэтому он был совсем не против того, чтобы изредка поднять себе настроение за бутылкой.

Вдвоем с Лексеем они засиживались дотемна — вели задушевные беседы, вспоминали прошлое, обсуждали нынешнюю жизнь.

Однажды Нургали, удобряя землю навозом, возился в огороде, и вдруг его из-за забора окликнул Мырзекен:

— Нуреке, подойдите-ка сюда! Хочу рассказать кое-что забавное...

Приволакивая хромую ногу, Нургали подошел ближе.

— Ну, что случилось?

— Вчера ко мне Лексей заявился! — выпалил Мырзекен и, довольно улыбаясь, покачал головой.

— Хорошо, заявился, а дальше что?

— Ай, было дело... Лексей ведь несерьезный, сами знаете...

— А что произошло-то?

— Да дурень он, оказывается, легкомысленный!

— Ну что же все-таки случилось? — сгорая от нетерпения. снова спросил Нургали.

— Анекдот рассказал... Политический. Даже повторить его язык не поворачивается, — наконец ответил Мырзахмет и раскатисто рассмеялся.

— Времена теперь другие — бояться нечего, можете смело рассказывать.

— Так и быть, Нуреке, слушайте... Один колхозник стал делегатом съезда и побывал в Москве. Когда вернулся, односельчане, естественно, принялись расспрашивать его о впечатлениях. А он и говорит: «Не зря, слава Богу, съездил, у меня теперь на многое глаза раскрылись. Во-первых, “Маркс Энгельс”, которого так часто поминают, — это не один человек, а два разных. Во-вторых, “Слава КПСС”, оказывается, вовсе не имя, Ну а в-третьих... Мы всю свою жизнь в поте лица трудились, и “все для человека, все во благо человека”, так я этого человека там собственными глазами видел», — довольный Мырзахмет опять громко расхохотался и добавил: — Это не все, Нуреке, он еще один свежий анекдот рассказал...