Стон дикой долины - Аскаров Алибек Асылбаевич - Страница 27

Утес как утес, с виду, как и много лет назад, неизменный, единственная по соседству с аулом громадная гора, чья вершина копьем вонзается в синеву. Стоит себе и стоит, и никому до этой черной-пречерной скалы, в общем-то, нет дела. Ни зимой, ни летом Тасшокы не меняет своего мрачного облика, даже седой снег не задерживается на крутых каменистых склонах; наверное, поэтому в любую пору года он четко выделяется на фоне окрестного пейзажа и иногда напоминает собой во-ина-часового, охраняющего округу.

Ну и ладно, напоминает и пусть себе напоминает... Однако не так давно, как раз на следующий день после отъезда кызылординского свата, из-за этой черной скалы разгорелся нешуточный скандал. И довольно долгое время судьба Тасшокы была под пристальным, неусыпным вниманием мукурцев.

В тот день директор совхоза Тусипбеков вернулся из райцентра с выговором, который ему влепили за застой в хозяйстве. Добравшись до Мукура, он вылез из машины и первым делом с нескрываемой ненавистью посмотрел на черный утес, будто перед ним стоял злейший враг. Потом, взмахнув сжатой в кулак рукой, сердито гаркнул:

— Все наши беды из-за этой сволочи! — Директор был разгневан не на шутку, аж слюной изо рта брызгал. — Сплошной вред от этой громадины: из-за нее нам не удается зажить припеваючи!.. Привезти, что ли, динамит да и взорвать проклятую, к чертовой матери?!

Подобное настроение начальника, когда он в ярости брызжет слюной и распускает язык, не было для мукурцев редкостью. И все же выходка главы аула, который, едва выбравшись из машины, стал орать, враждебно взирая на затерявшуюся в небесах вершину Тасшокы, не могла остаться незамеченной топтавшимися у конторы четырьмя или пятью мужчинами.

— Взорвать, говорит?

— Кого это он хочет взорвать?

— Боже милостивый! Кто же так насолил начальнику?

— Басеке*, да вы сегодня мрачнее тучи! Поделитесь, что вас так рассердило? — спросил, приближаясь к директору, стоявший среди других механизатор Омаш. Таким образом он, видимо, пытался отвлечь внимание начальства и по-своему защитить неизвестного беднягу, вызвавшего гнев Тусипбекова.

— Сказал, взорву — значит, взорву! — упрямо буркнул директор.

— Кого же вы взорвать собираетесь, басеке? Очевидно, что-то серьезное случилось?

— Скалу грохну, будь она неладна!..

— Кого?! — удивился Омаш.

— Про Тасшокы говорю... Не быть мне Тусипханом, если я не взорву этот чертов утес!

В следующее мгновенье собравшиеся у конторы дружно устремили взоры в синеву и непонимающе застыли.

— Тусеке, объясните нам, чем же вас так разозлил Тасшокы? — заплетающимся от волнения языком спросил механизатор Омаш. — Если вы взорвете его, то попросту опрокинете, и проклятая скала раздавит аул... Она и так нависает над нами угрожающе...

— Раздавит — и поделом! — сердито ответил директор, явно не собираясь отступать от сказанного. — Хозяйству только лучше будет...

— Какому хозяйству?

— Какому?! Какое тут еще может быть хозяйство? Конечно, совхозное...

— А что с ним не так, Тусеке?

— Он еще спрашивает! По району мы на самом последнем месте находимся, ясно тебе? А отчего, по-твоему, наш совхоз плетется в хвосте, как паршивая кляча? Знаешь?

— Откуда, басеке. Это вам полагается знать, а какой спрос с нас — с простых людей?..

— Точно... вот где проблема лежит!.. Вам не хочется напрягать голову мыслями о судьбе совхоза, думать о положении коллектива. Ведь вы у нас все теперь «демократы»!.. И что тогда, выходит, совхоз нужен одному начальству?!

— Вы правы, Тусеке. Только причем здесь Тасшокы, отчего это вы решили взорвать его?

— Решил, потому что есть на то причина. Разве заведомо пропащее дело пойдет когда-нибудь на поправку? Вот и с нашим хозяйством так. Если б не эта чертова скала, солнце в ауле поднималось бы на час раньше. И скот бы начинал пастись раньше, и мы бы выходили на работу на целый час раньше, успевали больше.

— Неужели это так?

— Именно...

— Странно все-таки...

— Да что тут странного? Разве не видишь? Со всех сторон нас обступил густой лес, кругом и так сплошные горы... А Тасшокы и вовсе нас от света белого закрыл: мешает солнцу пробиться и как следует прогреть аул.

— Надо же, ну и дела!

— Кому вообще пришло в голову основать аул у подножия такой высоченной горы? Из-за нее совхоз попусту теряет час утром и час вечером... Во всех наших проблемах виноват Тасшокы!

На этом разговор с директором перед совхозной конторой завершился. Но тотчас же его содержание словно ветром разнесло по аулу. Еще до восхода следующего дня весь Мукур был в курсе предстоящей судьбы Тасшокы. И моментально все сельчане стали с опаской бросать на торчащую в вышине скалу подозрительные взгляды. Кому-то не удалось вовремя заготовить сено, у кого-то отара не нагуляла жирок на пастбище, чья-то корова отбилась от стада — все беды теперь приписывались Тасшокы. Мало того, когда недавно в аул не поступила в привычное время водка, балбес Рахман целых полчаса при большом скоплении народа крыл перед магазином скалу трехэтажным матом.

Большинство мукурцев признали огромный вред, который наносит совхозному хозяйству Тасшокы. Однако словам начальника, что он возьмет да и «грохнет скалу динамитом» кто-то поверил, а кто-то нет, ведь такую здоровую, как Музтау, гору только на словах легко взорвать. Пусть директор в ауле и самый могущественный, но он ведь не былинный батыр Толагай, разве способен он на такое?

— Да он это просто, от злости брякнул, — убеждали те, кто не верил словам начальника. — Взорвать такую гору, как Тасшокы, только Богу по силам.

— Тьфу, да не будьте же безмозглыми слепцами! — в сердцах восклицали их оппоненты, абсолютно уверенные в том, что директор сдержит обещание, и, проявляя свою осведомленность, пугали земляков: — Если он привезет атомный динамит, не то что Тасшокы — половину Алтая запросто снесет!

Что бы ни говорили в спорах о будущем скалы, но вся эта пустопорожняя болтовня, все эти кривотолки продолжались недолго. Не прошло и месяца, как они сами собой утихли, лишь изредка вспыхивая, словно огненный хвост петляющей по холму красной лисицы, да и то только для того, чтобы местные краснобаи могли вдоволь почесать языками.

А вот действительно тревожные, судьбоносные для Мукура дни были еще впереди...

* * *

По-видимому, прежде русских в Мукуре совсем не было. Однако раздумьями о том, хорошо это или плохо, мукурцы свои головы не загружали. Зато в соседних Аршаты и Ореле, а также в Катонкарагае, получившем недавно статус города, их проживало немало. Но мукурцев опять-таки совершенно не волновало, почему множество русских семей, осевших в здешних краях, до их аула так и не добрались.

Правда, одно обстоятельство аулчан все же беспокоило: научиться русскому языку в Мукуре было негде. Поэтому несколько лет назад, чтобы не отставать от других, мукурцы преобразовали свою казахскую школу в русскую, хотя ни одного русского в ауле не было. Так что теперь Мукур, проигрывавший в этом смысле и остававшийся как бы на отшибе, полностью сравнялся с другими селениями, стал ничем не хуже остальных. Слава Богу, теперь и мукурские детишки ни в чем не уступают сверстникам из окрестных аулов, более того, когда они ловко, скороговоркой начинают тарахтеть по-русски, то не всякий русский способен дать им фору.

В силу редких встреч, многие мукурцы не очень-то различали русских по внешнему облику, поэтому, когда в аул переехал рябой Лексей, они, пораженные тем, что этот парень с корявым лицом говорит на чистейшем русском языке, поначалу посчитали его никем иным, как русским.

В первые годы жизни в Мукуре и Лексей, и его жена Ольга родную речь знали с горем пополам. Но, попав в самую гущу казахской среды, постепенно освоились, натренировали язык и сейчас уже могут общаться по-казахски более или менее прилично.

Со временем выяснилось, что настоящее имя Лексея — то, которым его нарекли при рождении, на самом деле Алдаберген. Об этом мукурцам стало известно случайно, в ходе одного из собраний, посвященных трудовым достижениям совхоза.