Большая черная дыра (СИ) - "Amazerak" - Страница 6

— Слышите? — спросил ефрейтор Колотило.

— Что? — не поняли солдаты.

— Гудит.

Все прислушались: в ночи раздавался тяжёлый, глухой гул, который то пропадал за воем метели, то возобновлялся далёкими, пугающими ударами.

— Артиллерия, — догадался Георгий. — Фронт близко, да?

— Вот то-то. Уже почти подошли, — сказал ефрейтор.

— Ну всё, братцы, к утру будем уже немца бить, — проговорил Петька с показной удалью, но его слова не нашли поддержки.

— Будем-будем, — буркнул себе под нос дядя Ваня, скатывая самокрутку. — Ещё как будем.

И вдруг все замерли. Мимо проползла очередная подвода, а за ней — три фургона с красными крестами на боку. Повозок всех мастей встречалось на пути так много, что Георгий перестал замечать их. Внимание бойцов приковали к себе те, кто шёл следом.

За фургоном брели солдаты. Они еле передвигали ноги по занесённой дороге, некоторых поддерживали товарищи. Свет фонарей скользнул по бинтам, заляпанным бордовыми пятнами, по измождённым небритым лицам, по грязным шинелям. Скорбная процессия проплывала мимо отдыхающих, а те молча таращились на раненых, которые всё шли и шли, и конца края им не было.

Побитые, покорёженные люди с налипшими на головы и руки кровавыми бинтами шли с фронта, а навстречу им двигалось свежее «мясо». Кому повезёт, также поплетутся обратно, чтобы отлежаться в госпитале и вернуться в окопы, остальных заметёт снегом, а по весне они всплывут разложившимся гнильём в талой грязи среди тысяч таких же безымянных воинов.

— Откуда идёте? Что случилось? Что там происходит? — посыпались на идущих вопросы, когда прошёл первый шок.

Большинство раненых даже не смотрели на отдыхающих. Не до этого им было. Слишком ослабли они от своей боли, чтобы лишний раз языком шевелить. Но кто-то всё же ответил:

— Побили нас. Германец наступает.

— Как наступает? А мы что?

— А мы отступаем!

Среди отдыхающих пронёсся ропот. Вот так новости! Что же это получается? В прошлом году отступали из Пруссии, а теперь — опять? Куда дальше-то отступать?

— Вот так дела, — нервно усмехнулся Петька. — Думали, идём германов бить, а оказалось, они нас бьют.

— И мы их побьём. Ещё побьём, наступит время, — обнадёживающе проговорил дядя Ваня, попыхивая самокруткой.

— Взвод, встать! — раздался хриплый, до раздражения знакомый крик Губанова. — Встаём, встаём! В походную колонну по четыре стройсь! Хватит сиднем сидеть.

— Да что он, как заводной, — Петька поднялся, закинул ранец за спину, повесил на плечо винтовку. — Сам, что ли, не устаёт? Железный, как будто.

Тем временем побитые солдаты прошли и исчезли в ночи. За ними ползли подводы, накрытые тентом. Из последней свешивалась чья-то рука и торчал сапог. Георгий поёжился, когда понял, какой страшный груз находился в этих обычных с виду повозках.

Следующая часть пути ознаменовалась нарастающим голодом. Малопитательной каши, который Георгий съел вечером и уже успел исторгнуть из себя, хватило ненадолго. А путь был трудный, ноги месили снег, тело тянули вниз винтовка, ранец и прочая амуниция. Только вот кормить раньше утра никто не собирался, да и утром вряд ли удастся сытно позавтракать. Появлялись справедливые опасения, что походная кухня завязнет в сугробах и нескоро выберется и нагонит пехоту по таким-то дорогам.

У каждого солдата при себе был мешок, полный сухарей и солдаты хрустели ими за неимением другого пропитания. Георгий тоже начал закидывать себе в рот по сухарю, стараясь делать это не слишком часто, чтобы не остаться без всего, когда придёт настоящий голод. В ранце хранился ещё и неприкосновенный запас, но к нему без приказа притрагиваться не разрешалось.

К тому времени подразделение вышло из леса. По крайней мере, Георгию так казалось, ведь справа и слева к дороге уже не подступала стена из могучих сосен. Было невозможно понять, что творится вокруг, только мести стало сильнее, а идти — ещё тяжелее. Ноги вязли по колено. Пурга и ночь слепили подразделения, удерживали в плену тысячи людей, оказавшихся в пути в столь ненастный час. И в этом стихийном безумии солдаты, борясь с изнеможением и летящим в лица снегом, шли к своей страшной судьбе.

На перекрёстке царила неразбериха. Обоз и артиллерия, двигающиеся в противоположные стороны, пытались разъехаться. Тяжёлые пушки намертво вязли в сугробах. Артиллеристы и их кони бились в исступлении, чтобы столкнуть их с места. А тут ещё и подводы мешались. Сквозь вой ветра прорывалась ругань людей и лошадиный, надрывный гогот. Георгий даже порадовался про себя, что пехоте не приходится тягать такую тяжесть.

Унтеры снова скомандовали привал. Но на этот раз радость оказалась недолгой. Вскоре было приказано помогать артиллеристам. Вздохнув и выругавшись, пехота принялась за работу. Георгий надел ремень винтовки через голову, взялся за колесо приземистой пушки с длинным стволом, другой солдат — за второе колесо. Петька и ещё пара человек стали толкать в бронещит. Артиллеристы упёрлись в передок, прочие тащили под узды лошадей. Орудие сдвинулось с места, колёса медленно покатились, утрамбовывая снежное месиво.

— Благодарствую, братья! — крикнул рослый артиллерист с погонами младшего унтер-офицера, толкавший орудие вместе со всеми. — Целую ночь не можем на позиции доехать. Метель проклятущая! А германы наступают. Как же без артиллерии? Не приедем — ребятки без огневой поддержки останутся.

Георгий чувствовал, как рубаха на спине промокает от пота. Сил от такой изнурительной работы не прибавлялось. Слабеющими руками он катил перед собой обитое железом колесо стального монстра.

С одной стороны, ситуация вызывала дикое раздражение. Георгий и так всю ночь месил снег, голодный как собака, а тут ещё артиллерию повесили в нагрузку. И тащи её неизвестно куда. Сколько это ещё может продолжаться? С другой стороны, пушкам на позицию тоже надо ехать. Не доберутся вовремя, сколько народу погибнет из-за того, что артподготовка не проведена. И поэтому оставалось лишь проклинать погоду, из-за которой люди оказались в столь бестолковой ситуации.

На следующем привале отдыхали дольше обычного. Выбившиеся из сил люди попадали в снег. Артиллеристы стали поить лошадей. А на унтера, который толкал пушку вместе с Георгием, посыпались вопросы. Жадные до новостей солдаты пытались хоть что-то вынюхать о ситуации на фронте, чтобы рассеять гнетущее неведение.

— Да обвалился фронт, — сказал артиллерист. — Все говорят, мол, отступаем-отступаем. А откуда, куда, никто понять не может. Нас на новые позиции послали дыру в обороне затыкать. А как тут доедешь, если такой снежище валит. Не продерёшься через сугробы-то. Лошади из сил выбиваются, люди — тем более. Мочи нет.

И такая досада слышалась в голосе артиллериста, что Георгий не смог не проникнуться серьёзностью положения. Вот бредёт полк среди лесов и полей, не понимая, куда и зачем, а где-то поблизости разворачиваются судьбоносные события: кто-то наступает, кто-то отходит. Люди гибнут и остаются лежать в снегах, похороненные метелью. И, очевидно, ничем хорошим это не закончится. А он, Георгий, идёт, как и все, и неизвестно, где он окажется утром и какой смертью погибнет.

Напрягая извилины, он пытался вытянуть из памяти хоть какие-то сведения про зиму пятнадцатого года. Слышал он когда-то о некоем великом отступлении. Кажется, фильм документальный смотрел или статью читал. Но ни дат, ни названий вспомнить не мог. Интернета или учебника истории, чтобы уточнить информацию, под рукой не было. Одно ясно: никто не выберется из этой бойни.

Снова всплыли в голове мысли о доме, дорогие образы жены, сына, родителей. Накатила удушающая тоска. Как они без него? Уже не узнать. Прошлое навсегда осталось далеко в будущем. Каждый солдат, на марше или в окопе и надеется вернуться домой, к семье, а у Георгия ничего нет.

Предаться грусти не дали. Губанов окриками стал поднимать солдат и гнать в путь. Складывалось впечатление, что этот паршивец никогда не устаёт, он как будто силы получает, когда орёт на других.