Марш-бросок к алтарю - Логунова Елена - Страница 49

Капитан Кулебякин кашлянул, помянул недобрым словом холодную горную речку и некоторое время помалкивал. Зяма ждал, иронично выгнув бровь, и дождался:

— Я знаю Инку! — пафосно заявил Денис.

— Друг мой! Знаешь ли ты Инку? Я имею в виду — знаешь ли ты ее так, как я? — с надрывом перефразировал классика начитанный сын великой писательницы.

— Это откуда? — с подозрением спросил малообразованный в литературном плане капитан Кулебякин.

— Это из жизни, — буднично сказал Зяма. — Ты не представляешь, как сильно ошибается тот, кто уверен, что знает о своей подруге абсолютно все! Вот, помню, была у меня одна библиотекарша. Тихая, скромная девушка, большая любительница поэзии Серебряного века. И что ты думаешь? Когда я ушел от нее к другой, она взяла отвертку и нацарапала на капоте моей машины разные слова — отнюдь не цитату из стихотворения Ахматовой!

— Я не ушел к другой, — лаконично молвил Денис.

— Ты просто ненадолго ушел, этого могло быть достаточно, — хмыкнул циник. — Ах, друг мой! Как сказал великий Шекспир: «О женщины, вам имя вероломство!» Ангелы, которых мы любим, способны превращаться в демонов! Вот, помню, была у меня одна учительница физкультуры. Энергичная, веселая девушка, большая любительница пеших прогулок на свежем воздухе. И что ты думаешь? Подстерегая меня, она двое суток просидела в засаде в собачьей будке!

— Это случилось, когда ты ушел к другой? — уточнил Кулебякин.

— Шути, шути! — обиделся Зяма. — Посмотрим, как ты будешь смеяться, обнаружив, что моя сестрица не страдает от приступа одиночества, вызванного твоим отсутствием!

— Спорим, страдает? — завелся Кулебякин.

— Спорим, что нет!

Спорщики ударил по рукам и отвернулись друг от друга, мрачно созерцая трудно различимый в сгущающемся мраке пригородный пейзаж за окнами машины.

8

— Давай положим его на диван? — предложила Трошкина, сочувственно глядя на взятого нами «языка».

Один-единственный удар сумчатой булавой надолго лишил его дара речи. Парень невнятно мычал и слабо мотал головой. Процесс получения от него информации обещал затянуться надолго, так что всем нам имело смысл устраиваться поудобнее. Но я все-таки возразила:

— Давай не будем укладывать его на диван, это будет уж слишком фривольно! Посадим в кресло, оно достаточно комфортное.

Старинное кресло с высокой спинкой, мягким подголовником и удобными подлокотниками устроило бы даже королеву-мать, однако вялый «язык» норовил свернуться в нем скорбным кренделем. Пришлось привязать его к спинке кресла поясом от моего купального халата. Пояса от банных одеяний других членов нашей семьи тоже пошли в ход: без них руки «языка» безвольно соскальзывали с подлокотников, а ноги в белых туфлях самопроизвольно вытягивались на середину комнаты, что выглядело неприятно и даже пугающе.

Зафиксировав положение тела в пространстве, мы с Трошкиной присели на диван и стали ждать, когда «язык» оклемается и придет в себя. Сидеть просто так было скучно. Я машинально пощелкала пультом, и на экране телевизора возникли картинки уже знакомой видеозаписи из «Пирамиды». От нечего делать мы просмотрели ее до самого конца, правда на ускоренной записи. И узнали среди участников съемки еще одного знакомого — Алексея Голыцова!

Помощник Ратиборского появился в кадре около двух часов ночи. Его морковная голова пламенела на фоне дубовых панелей, как сказочное огниво в подземной пещере. Так же, как его босс Гольцов играл и даже, кажется, выигрывал. Непоседливый оператор слишком часто менял точку съемок, мешая мне вникнуть в происходящее на экране.

А в районе десяти утра, когда депутат и его помощник уже окончательно и бесповоротно ушли из кадра, в зале появился Ратиборский-младший!

— Ба, знакомые все лица! — ахнула я, узнав так сильно напугавшего меня однажды «разноглазого».

— Место встречи изменить нельзя! — поддакнула Трошкина.

— Место нельзя, а внешность можно, — машинально добавила я, имея в виду Катькиного Геночку с его досрочными сединами.

И тут мне в голову пришло одно интересное соображение. Его имело смысл хорошенько осмыслить. Я приготовилась основательно подумать, но в этот момент — не очень-то вовремя! — очнулся наш «язык». Он дернулся, тряхнув кресло, и снова затих.

— Просыпайся, Спящая Красавица, просыпайся! — проворковала Трошкина.

Спящий Красавец вздрогнул и шумно икнул. Замер, дернулся и снова икнул.

— Ему давит на желудок! Надо ослабить ремень! — авторитетно сказала Трошкина, которая когда-то преподавала лечебную физкультуру пациентам наркодиспансера и на этом основании считает себя отчасти доктором.

— Валяй, — разрешила я.

Алка склонилась над пробуждающимся Спящим Красавцем, повозилась в районе его талии и вдруг задумчиво протянула:

— Интере-е-есная у него штучка!

— Фи, Трошкина! — строго сказала я. — я была лучшего мнения о твоем морально-нравственном облике!

— При чем тут мой моральный облик? — Алка оглянулась и поманила меня пальчиком. — Иди, посмотри! Ты когда-нибудь видела такое?

— Думаю, что да, — ответила я с достоинством, но без хвастовства. — Думаю, что я видела и не такое! И если уж тебе охота поговорить об этих штучках, то у моего Дениса…

— Фи, Кузнецова! — с негодованием вскричала Трошкина. Я же не о том! Я об этом!

И она потрясла перед моим носом ремнем, который выдернула из брюк Спящего Красавца:

— Видишь, какая цацка?

— Ух ты!

В первый момент я искренне восхитилась богатым декором пряжки, но потом разглядела на ней миниатюрные кнопочки, присмотрелась и тоже ахнула:

— Да это же камера!

— Вот, значит, почему он не стоял на месте и все время теребил свой ремень! — с удовлетворением сказала Алка. — Вовсе не потому, что хотел по-маленькому! Он ходил вокруг стола и тайно вел в «Пирамиде» видеосъемку!

Не сговариваясь, мы одновременно оглянулись на телевизор, на экране которого застыл финальный кадр другой видеосъемки, сделанной в том же самом казино. Я быстро клацнула пультом и вырубила телик. Затем мы синхронно повернули головы к нашему «языку». Желание разговорить его достигло того предела, за которым начинаются бесчеловечные опыты с раскаленными щипцами, утюгами и плойками для завивки волос.

— Алка! Проверь его карманы! — велела я.

Трошкина бестрепетно обшарила чужие карманы и предъявила мне добычу: бумажник со скромной суммой денег, связку ключей, мобильный телефон и милицейское удостоверение на имя Аркадия Владимировича Лосева.

Последняя находка сильно умерила нашу с Алкой жажду знаний.

— Лейтенант милиции! — обескураженно молвила моя подружка. — Странно… Никогда бы не подумала… Ой, Кузнецова, как же так — мы с тобой напали на милиционера?! И даже взяли его в плен… Считай, похитили!

— Обещаю, что никому об этом не скажу! — неожиданно ясно произнес наш пленник. — Если вы тоже не будете болтать и немедленно меня отпустите. И вернете мне удостоверение и ремень!

— Да, пожалуйста! — вскричала Трошкина и от переизбытка чувств всплеснула упомянутым ремнем, как корова хвостом.

— Видал? Похоже, я выиграл! — прозвучало за нашими спинами.

Мужской голос был исполнен мрачного торжества. Моментально узнав минорный баритон родного брата, я обернулась:

— Мы! — голосом, не предвещающим ничего хорошего, поправил мой милый милицейским капитан.

Денис и Зяма плечом к плечу стояли в дверном проеме — как два былинных витязя в раме картины.

«Пересвет и Челубей!» — сострил мой внутренний голос, намекая на необычный монгольский разрез глаз моего единокровного братца.

— Эт-то что за срамотища здесь творится?! — нутряным богатырским басом прогудел капитан Пересвет Кулебякин.

Примерно таким голосом, я думаю, начинал перебранку с Соловьем-разбойником Илья Муромец.

Не дожидаясь, пока кого-нибудь из присутствующих обзовут чудищем поганым и вобьют по шею в мать-сыру землю, я ласково проворковала:

— Милый, я тебе сейчас все объясню! Наедине!