Дорога к фронту (СИ) - Ливадный Андрей Львович - Страница 31

Панфилов лишь молча кивнул, тяжело размышляя над сложившейся ситуацией.

[1] Pz.Kpfw. II — легкий немецкий танк, вооруженный KwK 30 — укороченной версией автоматической 20-мм пушки и спаренным с ней пулеметом «MG».

[2] На вооружение ВВС ампулы АЖ-2 поступили в 1939 году. Авиационные ампулы АЖ-2КС без какой-либо модернизации применяли в пехоте, как зажигательное средство ближнего боя. Самовоспламеняющаяся жидкость горит 1,5–3 мин, развивая температуру 800–1000°С.

[3] Подробнее в рассказе «Дешевая пехота».

[4] Калининская область в 1941 году.

Глава 10

О каких бы фантастических технологиях и коллизиях ни шла речь, но войны это не отменяет. Мы в окружении. Жизнь только одна, а враг настоящий.

Бойцы расположились на отдых. Где сейчас фронт — непонятно. Сколько идти до своих, тоже неясно. Голодно, но еще больше хочется спать. Щедрый на события день отнял все силы. Ночь наступила холодная, но огня никто не разводит, — опасно.

Я присел в сторонке от остальных, прислушиваюсь к ночным звукам. Кроме пения птах все чаще и настойчивее до слуха долетает рокот моторов, сливающийся в непрекращающийся отдаленный гул.

Фашисты рвутся на восток. Чувство сопричастности к событиям столь глубоко, что мое знание истории сейчас не играет роли. И вообще, как справедливо заметил Игнат, того будущего, которое я помню, пока нет. Верю — оно обязательно настанет, хоть и будет оплачено миллионами жизней, но пока что я сижу на мшистом взгорке, среди болот в глухом лесу, а немцы наступают…

Хрустнула ветка.

— Не спится, Танюш? — я убрал руку с «ТТ».

Она присела рядом, открыла полевую медицинскую сумку, достала бинт и флягу. Остро запахло спиртом.

— У тебя кровь. Дай посмотрю.

— Пустяки. Это не ранение. Контузия. Кровь из ушей сочилась.

— Все равно надо смыть, — она быстрыми движениями стерла запекшуюся на моих висках корку, а затем, подсев ближе, вдруг прижалась щекой к моему плечу.

Понимая, как ей сейчас страшно, я не стал дичиться, обнял ее одной рукой и тихо сказал:

— Все будет хорошо. Выберемся.

— А если нет?

— А ты о плохом не думай.

— Так о чем же думать? Ничего другого в голову не идет.

— Давно на фронте?

— Две недели. Как война началась, я сразу в военкомат пошла. Училась-то на медицинском, думала в госпиталь попаду, а меня на курсы снайперов отправили.

— Ну стреляешь неплохо. А немецкий откуда так хорошо знаешь?

— Так в школе… отличницей была… — она дрожит.

Понимаю ее состояние, но не хочу им пользоваться.

— Спирта хлебни.

— Он для раненых.

— Хлебни, говорю.

Она послушалась, сделала большой глоток из фляги, поперхнулась, закашлялась, затем снова прижалась ко мне, словно ища защиты, и почти сразу «поплыла». Немудрено.

— Спи, Танюша, спи. Нужно сил набираться.

Она что-то пробормотала в ответ, силясь отогнать дрему, но нечеловеческое напряжение уже отпустило, а непомерная усталость мгновенно взяла свое.

Я привалился спиной к замшелому стволу дерева и тоже прикрыл глаза, быстро проваливаясь в сон.

Утро настало стылое и туманное.

Кажется, только уснул, а уже светает.

Шумит лес. Издалека по-прежнему доносится назойливый гул автомобильных моторов. На нашем островке слышны негромкие голоса, иногда бряцает оружие.

Чувствую себя намного лучше, чем накануне. Молодой организм стойко сопротивляется невзгодам.

Красноармейцы окружили старшего лейтенанта Сироткина, он что-то втолковывает им. Лица у бойцов землистые, вооружение разношерстное.

Я умылся студеной водой, отгоняя одурь тяжелого сна, и пошел в расположение.

Веселова издали помахала мне рукой. Выглядит отдохнувшей.

Сегодня наши пути разойдутся. Возможно навсегда. Если честно — совершенно не представляю, что готовит наступивший день. Хочется в небо, но до Ржева, куда перебазировались четыре самолета нашей эскадрильи, еще топать и топать. К тому же у нас с Игнатом появились дела в тылу наступающих фашистов.

А вот и он. Легок на помине.

— Андрей, я тут подумал и решил: пойдем вдвоем. Незачем еще кого-то впутывать.

Я кивнул:

— Согласен.

К нам подошел Сироткин. Очевидно, Панфилов уже переговорил с ним. Старший лейтенант в нерешительности переминается с ноги на ногу. Ему явно не хочется брать на себя командование сводным отрядом:

— Может все же с нами, товарищ капитан госбезопасности?

— Я же ясно все сказал. У нас со Скворцовым задание. А ты поведешь людей на восток. Дорог избегайте. Старайтесь двигаться лесом. Без нужды в бой не ввязывайтесь. Если что обращайся к старшине Ломейкину, он человек бывалый, подскажет.

— Понял.

— Ну вот и хорошо, — Панфилов счел вопрос закрытым и повернулся ко мне: — Собирайся.

— Да что собираться-то? Готов, — я машинально поправил портупею. На поясе — фляга с водой и кобура с «ТТ». Еще при мне летный планшет с картой.

— Тогда выдвигаемся, — у Панфилова нет вещмешка, только пистолет и бинокль. Значит идем налегке. О том, как будем добывать пропитание и чем воевать, мы с ним пока не обсуждали, хотя вопрос на самом деле важный.

Ушли буднично. Оставив старшего лейтенанта командовать, мы пересекли болото по подтопленной гати и растворились в лесу.

— Ну, какой маршрут? — спросил я, когда мы удалились на несколько сот метров от края топей.

— Сначала идем к прорванной линии нашей обороны, — ответил Игнат. — Проверим сохранились ли захваченные тобой документы. Жаль ты им сразу должного значения не придал.

— Ну, извини, не знал. Думал, действительно какая-то станция связи. Да и впечатлений в тот день оказалось по горло.

— Понимаю. Но ты все равно старайся теперь ничего не пропускать. Ни одной странности. В мелочах иногда скрывается очень важная информация.

Я лишь кивнул. По большому счету он прав.

Примерно через час мы вышли к опушке леса, залегли, наблюдаем.

Над распаханным воронками полем царит необычайная, гнетущая слух тишина. Все так же темными глыбами возвышаются подбитые танки. Линия наших траншей фактически стерта — во многих местах ее буквально сровняли с землей гусеницами.

Игнат коснулся моего плеча, жестом указав в сторону оврага. Группа немцев стаскивает туда тела наших бойцов. Пленных у них под рукой не оказалось, работают сами. Вдоль траншей медленно едет грузовик. Ясно. Прибыли трофейная и похоронная команды.

«Блиндаж отменяется», — беззвучно, одними губами произнес Панфилов, и снова жестом указал правее, — в той стороне пока никого нет.

Мы поползли, двигаясь, от укрытия к укрытию. Казалось, на это ушла целая вечность. Восприятие постоянно надламывается. Какое-то время нам пришлось пролежать в воронке рядом с трупами трех фашистов, срубленных пулеметной очередью. Над ними роятся мухи, ползают по восковой коже. Чувство голода, донимавшее с утра, сразу заткнулось, к горлу подкатил спазм. Панфилов выглянул и тут же сполз обратно. Мимо прошли двое немцев.

«Лежим не дергаемся», — едва слышно прошептал Игнат.

Я лишь кивнул, судорожно сжимая челюсти. Думаю, трупы в воронке валяются уже несколько дней, — раньше здесь проходила нейтральная полоса.

Наконец мы смогли переползти чуть дальше и немного отдышаться.

Теперь до леса осталось метров сто. Хочется преодолеть их на рывок, поскорее скрыться в чаще, но Панфилов, как будто угадав мои мысли, снова коснулся плеча, выразительно показал: «ползем». Нервы у него железные? Или, находясь на фронте дольше моего, капитан успел насмотреться всякого, притереться, вплоть до некоего морального безразличия, которое, по сути, защитная реакция нашего организма?

Снова ползем. Наконец-то началась кустарниковая поросль. Тот самый длинный, протянувшийся на многие километры овраг, а в первой же стрелковой ячейке, отрытой немцами, нам снова попался труп, на этот раз почти без головы. Крупный снарядный осколок снес верхнюю часть лица. Осталась лишь нижняя челюсть.