Тени зимы (СИ) - Волков Тим - Страница 36

Сообщить Красникову? Бесполезно. В милиции, сидела «крыса» — Ефремов точно был не один, — осведомитель. Рискованно. Любое движение официальных лиц будет тут же известно банде. Сообщить Гробовскому? Алексей Николаевич теперь чекист, у него другие полномочия, другой масштаб. Но ЧК только создается, у них нет еще ни сил, ни сети. Рискнуть и втянуть друга в заведомо проигрышную схватку, где противник действует из тени и не брезгует убийствами женщин? Тоже опасно. Ведь могут и его… Нет, нужно действовать одному. Тем более, что ситуация необычная — дама эта вряд ли будет распространяться Хорунжему о их с доктором тайных встречах. Так что тут есть определенный плюс. Нужно тянуть время. Завтра сделать одну инъекцию. И не простых лекарств, а чего-нибудь такого, что можно было потом выдать за ухудшение здоровья.

Например, сальмовин — экстракт от мигрени.

Иван Павлович ухмыльнулся. Вполне безобидное лекарство, введенное внутримышечно, — что тоже безвредно, — вызовет неприятные симптомы: бледность, дрожь, потливость, замедление пульса, ощущение холода, спазмы внизу живота. Это можно выдать за ухудшение состояние дамы и попытаться вытянуть еще времени.

А еще — снотворного нужно взять с собой. На всякий случай. Кто знает, как все обернется. А от этих головорезов можно ожидать чего угодно.

«За вами будут следить. Каждый ваш шаг».

Иван Павлович подошел к окну, отодвинул штору и выглянул в ночь. Двор больницы тонул в глубокой тьме, лишь одинокий фонарь у ворот отбрасывал желтоватый, неверный свет. И тут он его увидел.

В глубине двора, прислонившись к стволу старой березы, стоял мужчина. Высокий, в темном длинном пальто и картузе, надвинутом на глаза. Он не двигался, не курил, просто стоял и смотрел на освещенные окна больницы, в частности, на окно его кабинета. Зима, холодно, а он стоит. И не просто так.

Ледяная волна прокатилась по телу Ивана Палыча. Это не был ночной сторож и не случайный прохожий. Это был тот самый наблюдатель, приставленный к нему. Вот ведь черт!

Иван Павлович отстранился от окна вглубь комнаты, в тень. Значит, все серьезно. Любой его неверный шаг — к Гробовскому, к Красникову, даже попытка тайком покинуть больницу — будет немедленно замечен. И последствия… Он снова вспомнил бледное, искаженное ужасом лицо задушенного милиционера Ефремова.

Он был в ловушке. Впрочем, ему было не привыкать.

Глава 16

Всю ночь Иван Палыч провел в задумчивости, сказав жене, что нынче дежурит в больнице, а завтра сразу поедет в город по бюрократическо-медицинским делам. Хоть и выходной, а многие учреждения работали.

Подставлять своих нельзя никоим образом, нужно было что-то срочно придумать, выкрутиться самому. Время! Тянуть время. И что-то предпринять… Что?

Итак, сегодня — укол сальмовина, завтра можно будет придумать что-то еще. Что именно? Мысли путались, ничего путного на ум не приходило.

Соберись! — скомандовал сам себе Иван Палыч. — А ну, живо! И — думай. Думай, соображай…

Его состояние заметила даже пришедшая утром Глафира:

— Ой, Иван Палыч! Вы нынче какой-то сам не свой.

Прибежали красные скауты во главе с Анюткой Прониной — нынче они по очереди помогали больнице, дежурил по двое, по трое даже и в учебные дни, а уж тем более сейчас — в воскресенье. Чистили снег, мыли полы, даже потихоньку учились делать перевязки. Даже вот, нарядили елку! Пронин, глядя на такое своеволие, хмурился, но ничего не говорил.

Слава Богу, заразных больных пока что в лечебном учреждении не было: кого-то вылечили, выписали, а кто-то отправился на погост. Увы, медицина не всесильна.

— А мы вот решили восстановить театральный кружок! — подметая пол, хвасталась Анюта. — Сами! Нам товарищ Нюра Резанович обещала помочь.

— Что ж, молодцы.

Работница ткацкой фабрики Нюра Резанович, активная и целеустремленная девушка, недавно возглавила уездный комитет комсомола и теперь вовсю создавала комсомольские ячейки в уезде, заодно опекая и «красных скаутов».

— Сами будем режиссерами, сами и пьесы выберем! — орудуя веником, продолжала Анюта. — Я вот думаю — продолжим Шекспира! Там и любовь, и интриги, интриги, интриги… А ревность какая? Ого-го! Вот, хотя бы Отелло…

Ревность… Интриги…

— Да, Анюта, Шекспир — это, конечно, хорошо.

Итак — тянуть время…

— Иван Палыч, тут к вам пациент, — заглянула в смотровую Глафира.

— Здравствуйте, доктор!

Вошел тот самый, высокий, в длинном темном пальто и надвинутом на глаза картузе. Соглядатай. Бледное незапоминающееся лицо, плохо выбритый подбородок.

— Братухе моему плохо, помирает, — нарочито громко произнес бандит. — Это, в уезде надо ехать… ДалЁко, за Ключ! У нас и подвода уже… Скажи всем!

Последнюю часть фразы соглядатай прошипел, словно старый, давно не чищеный, примус.

— Глафира, я на вызов, — надевая пальто, бросил доктор. — Анну Львовну, коли заглянет, предупреди.

На вызов, так на вызов. И что с того, что воскресенье? Врач же! Никто и внимания не обратил. Лишь Анютка Пронина проводила долгим взглядом…

У подводы, запряженной каурой лошадью, уже дожидались двое парней. Те самые, с одинаковыми лицами, в армяках и картузах.

— Садись, — приказал бледнолицый.

Один из парней взялся за вожжи:

— Н-но!

Быстро проехав проселок, свернули на ведущий в город тракт. Там, за кустами виделся черный автомобиль с закрытым пассажирским салом. Тот самый.

Возница остался с подводой, остальные вместе с доктором забрались в салон. И снова на глаза — повязка.

Зарычал мотор. Поехали, подпрыгивая на заснеженных кочках. Иван Палыч думал… Почему-то не выходила из головы Анюта, с ее Шекспиром, интригами, ревностью…

Ревность… А что, если…

Или все же с кем-то посоветоваться? Скажем, вечером зайти домой — ведь должен же он побыть и дома, с молодой женой, ведь не все же время в больнице! В конце концов, даже самые тупые бандиты должны понимать, что это выглядело бы весьма подозрительно.

Да, наверное, стоило бы все же посоветоваться. Тайно, в гостинице — с тем же Гробовским. Только вот как это сделать незаметно от соглядатаев? Иван Палыч подозревал, что, кроме этого бледнолицего, были еще и другие. У Хорунжего везде имелись свои глаза и уши.

У Хорунжего… А, собственно говоря, причем тут Хорунжий? Это ведь его непутевая любовница крутит свои дела за спиной у атамана! Тогда местных бандитских прихвостней явно используют втемную.

Как это могло помочь? Пока неизвестно, однако, нужно иметь ввиду.

Иван Палыч четко осознавал: в данном случае любовница Хорунжего и ее люди действуют скрытно от атамана и основной банды. Сами по себе. И вот именно этим и нужно было воспользоваться. Как? Думай, доктор, думай.

Между прочим, завтра последний день декабря! Воскресенье. Послезавтра Новый год, 1918-й! Гражданская война, красный и белый террор. Военный коммунизм, продразверстка, продотряды, разруха.

Хм… Что-то типа продразверстки и продотрядов было и раньше, при Керенском, при известном либерале князе Львове и даже еще при царе-батюшке. Потому как война! Все — на ее нужды.

Что касаемо разрухи, тот пока в том же Зареченске она как-то не очень чувствовалась — национализированные предприятия, хоть и не в полную силу, но работали. Вот разве что на Металлическом заводе кто-то утроил диверсию.

Въехав в город, автомобиль остановился на перекрестке. Слышно было, как кричали мальчишки-газетчики:

— Декрет о национализации банков!

— Переговоры с Германией продолжаются!

— Декрет о национализации банков!

Доктор неожиданно улыбнулся. Хороший декрет. Правильный. Финансовый капитал — самый паскудный и опасный, а финансовые олигархи вполне способны установить полный контроль над миром, устраивая пандемии и выгодные им войны.

Проехав еще минут двадцать, машина остановилась. Водитель заглушил мотор, послышался собачий лай. Какой-то пригород. Яблоневка, Депо, Разгуляйка… Судя по особняку бандитской мадам, явно не Разгуляйка и не Депо. Значит, Яблоневка. Ну да, добротных купеческих домов там хватало.