Сбежавшая невеста Дракона. Вернуть истинную (СИ) - Лунная Арина - Страница 7

— И к чему же столь кардинальные меры? Не сочти за грубость, милая Амелия, но, может, не стоило разводить такую сырость? — кот осторожно касается лапой мокрого пятна и тут же встряхивает.

— Я все уберу, но грязь здесь настолько залежалая, что иначе мы будем тереть ее до утра.

Я опускаюсь на колени, делаю глубокий вдох и принимаюсь шоркать пол. Запах заплесневелых досок с трудом дает сделать вдох, но я ничуть не морщусь.

— У-у-у, чувствую, это надолго! — тянет Альберт, отходя в сторону.

— Не дольше, чем вы жили в этой грязи, — принимаюсь активнее шоркать пол и наконец-то вижу истинный цвет досок. Коричневые с темными прожилками, подчеркивающими структуру самого дерева.

— А она не промах! — фыркает кот, искоса поглядывая на мое хоть и крохотное, но достижение.

— Амелия, милая, я пока простираю то, что есть! — выкрикивает Марфа, и ее голос звучит на удивление живо.

Молча киваю, принимаясь дальше тереть пол. Несколько часов непрерывной работы и руки начинают трястись от усталости. На пальцах вздулись волдыри мозолей, а перед глазами то и дело пляшут половицы.

— Амелия, не стоит так усердствовать в первый же день. Больница довольно большая, и я боюсь, что с таким упорством вас не хватит и на неделю. — Мартин отнимает тряпку из моих рук. — Давайте лучше установим хотя бы еще одну нормальную кровать, а то вам совершенно негде будет спать.

— Ты прав, — шепчу я, выглядывая в окно. Уже темнеет, и если мы не подготовим место для сна, то я сомневаюсь, что смогу заснуть. Хотя… вспоминаю как в первый день Альберт велел мне спать и я мгновенно уснула.

Из кладовки мы с Мартином вытаскиваем железную кровать с завитками. Она скрипит недовольством, но поддаётся.

— Смотрите-ка, — я протираю ладонью табличку у изголовья. — Это же кровать доктора Вейса! Тут даже его имя выгравировано.

Марфа появляется довольно неожиданно.

— Он… он любил подкладывать детям конфеты под подушки, — её тень на секунду становится четче, и я успеваю разглядеть молодое лицо с ямочками на щеках.

Найденные в сундуке простыни оказываются удивительно прочными. Я встряхиваю их во дворе, и они развеваются, как паруса призрачного корабля.

— Ой! Ой! Забыл! — Мартин внезапно протягивает мне охапку полевых цветов.

Кот наблюдает с подоконника, критически щурясь.

— Цветы в палате? Это же рассадник аллергии.

Но когда я ставлю стеклянную банку с букетом на тумбочку, он незаметно нюхает ромашки.

Я вешаю занавески. Старые, с выцветшими узорами, но чистые. Когда я их развешиваю, они вдруг начинают светиться в лучах заката, будто впитали в себя сотни солнечных восходов.

Марфа поправляет уголок простыни. Впервые её рука почти не дрожит.

— Вот… теперь похоже на дом.

Я отступаю к двери, оглядывая работу. Палата больше не мрачная комната с призраками прошлого. Теперь это место, где солнечные блики играют на железных спинках кровати. Запах сушеной мяты смешивается с ароматом свежего белья.

— Завтра, — говорю я, вытирая пот со лба, — отмоем остатки пола в этой палате и начнём вторую. А потом…

— Зачем на завтра? Я сделаю все сегодня! — выкрикивает Мартин и тут же принимается оттирать пол, пока Марфа застилает две оставшиеся уцелевшие кровати в этой палате.

Грохот падающего ведра в холле прерывает меня. Кот вскакивает, шерсть дыбом.

— Двери… двери только что сами открылись!

Я ещё не знаю, что там, на пороге, лежит моё первое испытание. Но палата почти готова. И это главное.

Глава 10

Амелия

Я бегу по заросшей тропинке к распахнутым воротам, чувствуя, как холодный ночной ветер треплет мои растрепавшиеся волосы. Сердце бешено колотится в груди, а в ушах стучит кровь так громко, что я едва слышу собственные шаги, спешащие по опавшей листве.

Ворота скрипят на ветру, их ржавые петли издают жалобные звуки, будто плачут о чем-то утраченном. Но за ними лишь пустая дорога, убегающая в темнеющий лес, и свежие следы сапог, которые внезапно обрываются, словно человек просто испарился в воздухе.

— Разве никто… никто не захотел остаться и ему не нужна помощь? — мой голос звучит неестественно тихо.

— Скорее всего, это лишь начало, Амелия, — позади раздается спокойный голос Альберта.

Обернувшись, я вижу его полупрозрачную фигуру, мерцающую в сумеречном свете. Его старомодный сюртук колышется не от ветра, а от какого-то внутреннего движения, и пенсне то и дело съезжает с носа, хотя он постоянно поправляет его привычным жестом.

— И возможно тебе стоит сделать что-то ещё.

Я сжимаю кулаки, чувствуя, как под ногтями застревают песчинки и мелкие камешки с дорожки. В груди поднимается знакомая волна раздражения. Почему они всегда говорят загадками?

— И что же? — спрашиваю я, стараясь, чтобы голос не дрожал.

Он пожимает плечами, и это движение выглядит особенно странно, когда делаешь его, паря в воздухе.

— Ох, если бы я знал, меня бы здесь не было, — отвечает он, и в его голосе слышится та самая вековая усталость, которая, кажется, пропитала каждую молекулу этого места.

Кот, до этого молча наблюдавший за происходящим с каменного парапета, вдруг фыркает и подёргивает хвостом. Его единственный глаз в сумерках светится зловещим желтым светом.

— Может, на сегодня хватит? — говорит он, облизывая лапу с неестественно длинными когтями. — Всё равно никого нет, а ты мечешься, как угорелая.

Я резко поворачиваюсь к нему, чувствуя, как по спине пробегает горячая волна гнева.

— Нет, — отвечаю я твёрдо. — Давайте починим свет, соберём травы, бинты, масла. Всё, что нужно для палаты. Если мы собираемся принимать пациентов, то должны быть готовы к их внезапному появлению.

Альберт материализуется прямо перед моим лицом, на этот раз вверх ногами, что заставляет меня невольно отшатнуться. Его прозрачное тело колеблется, как дым от костра, а глаза смотрят на меня с глуповатым выражением.

— Э-э-э… и зачем, если здесь никого нет? — бормочет он, затем внезапно исчезает и появляется уже в нормальном положении, почесывая свою дымчатую голову.

Я смотрю на тени, уже сгущающиеся в длинных коридорах больницы. Они кажутся живыми, двигаются независимо от источника света, будто наблюдают за нами.

— Чтобы быть готовыми к пациентам, — повторяю я, чувствуя странную уверенность в своих словах.

Кот запрыгивает на поваленную статую какого-то древнего целителя у входа и смотрит на меня свысока, пока его хвост нервно подёргивается.

— С чего ты взяла, что они будут? — спрашивает он, и в его голосе слышится не столько скепсис, сколько искреннее любопытство.

Я поднимаю подбородок, чувствуя, как по моей спине пробегают мурашки. Но это не от страха, а скорее от предчувствия.

— Потому что я уверена в этом, — говорю я, чувствуя, как больница вокруг словно вздыхает в ответ. Её старые стены слегка дрожат, а где-то в глубине здания раздаётся тихий, почти музыкальный звон.

Мы возвращаемся внутрь, и я веду их в подвал. Тёмное, сырое помещение, где воздух пахнет плесенью и чем-то металлическим. Здесь, под слоем пыли и паутины, мы находим старый генератор. Огромный, ржавый, похожий на спящего железного зверя. Альберт плывёт рядом, его прозрачные руки бессильно проходят сквозь механизм.

— Он не работал с тысяча девятьсот… третьего года, — бормочет он, и в его голосе слышится что-то вроде ностальгии.

Я хватаюсь за рукоятку. Металл ледяной и шершавый под пальцами, но я крепко сжимаю его и дёргаю изо всех сил. Ничего. Ещё раз. Третий.

На четвёртый раз раздаётся оглушительный рёв, генератор вздрагивает, из него вырываются клубы дыма и снопы искр, ослепляющие в полумраке подвала. И вдруг одна единственная лампочка в палате наверху мигает, как огонёк во время шторма, но это работает, это живое электричество после десятилетий забвения.

Мы вешаем керосиновые лампы вдоль коридора. Их тёплый, дрожащий свет отражается в осколках старых витражей, рисуя на стенах причудливые разноцветные узоры, которые пляшут и переливаются, словно живые.