Тренировочный День 10 (СИ) - Хонихоев Виталий - Страница 32

— Я объясню, — Каримова опустилась на шезлонг: — Салимова арестовали в прошлом году. Чиновник высокого ранга. Председатель Президиума Верховного Совета республики.

— Ого! — выдавила из себя Алена: — ни фига себе! Наша Айгуля его дочка? Но ведь у нее папа в ресторане работает. В «Плакучей Иве», она нам в тот раз места выбила вечером…

— Этого я не знаю. — качает головой Каримова: — почему у нее теперь фамилия Салчакова и почему она за Колокамск играет. Это вы должны знать, а не я. А этих фофелов… — она кивает вслед уехавшей «Волге»: — в первый раз вижу. Если я их не знаю — значит не такие они и значимые. Я в этой республике всех по-настоящему значимых знаю… но я за них уточню.

— Погоди, — поднимает руку Маша Волокитина: — Алена, не лезь. Гульнара… я не поняла при чем тут Салимов и за что его посадили-то?

— Посадили его по «хлопковому делу». Не помните? На всю страну же гремело. — говорит Каримова: — массовые аресты по всей республике. Начали с Узбекистана, потом Таджикистан, Туркмения. Он миллионы разворовал, ну или помогал разворовывать или глаза закрывал на то, что разворовывают. Приписки по хлопку, взятки, вымогательство. Говорили, что у него в подвале золото и валюта были зарыты в бидонах из-под молока. Знаете, такие большие алюминиевые на сорок литров? Во время обыска нашли десять таких бидонов, по самое горлышко заполненные золотом и валютой. Да и не его одного — почти все верховное руководство республики посадили. Группа следователей Гдляна и Иванова.

— И что, всё забрали? — спросила Маша, обхватив себя руками.

— А что было с эти делать? — удивляется Каримова: — конечно все конфисковали. Дом, машины, счета. Три «Волги», две «Чайки», одна импортная — «Мерседес». Жену и дочь вывезли из Ташкента до ареста. Чтобы не позорили. Мать у девочки — русская, из интеллигентной семьи. Говорили, что Салимов её любил по-настоящему, это была не показная жена. Но расписаться не мог — уже был женат официально, на узбечке. Айгуля — незаконнорождённая… ходили слухи что у Салимова любовниц было много.

— Но… получается, что у Айгули не отец а отчим?

— Когда Салимов еще при должности был — ему не с руки было дочку признавать, скандалы закатывать. — продолжила Каримова. — говорят отправил обоих в аул. Там их приютили. Мать девочки вышла замуж за местного. Хороший человек, говорят. Взял чужого ребёнка как своего. Их там прикрывал… — она запнулась, — один человек. Влиятельный. Ахмаджан Одилов. Его «хозяином долины» называют. Он сказал — никого не трогать. И не трогали. Но это еще лет десять назад было… а арестовали Салимова два года назад.

— Почему они решили, что Айгуля что-то знает? — Наташа Маркова обхватила себя руками, как будто замёрзла, хотя воздух был тёплым.

— Наверное, думают, что батя ей сказал, где ещё тайники, — Каримова пожала плечами. — Кто ж его знает. Салимов умный был. Хитрый. Десять бидонов нашли, а там… сколько всего добра не найдено? Если бидоны полные золота были…

— Или мать знает, а дочь — способ на мать надавить, — мрачно добавил Николай. Вытер пот со лба тыльной стороной ладони. Виктор повернулся к Маше:

— Где Айгуля?

— В корпусе. Переодевается.

— Хорошо. Пойду за ней и… Дверь главного корпуса распахнулась. На пороге стояла Айгуля. Лицо белое. Губы сжаты до тонкой линии. Она была в спортивном костюме, волосы ещё мокрые после душа. Босиком. На ногах — резиновые сланцы. Мокрые следы, тянулись за ней по плитке.

— Я знала, что они придут, — тихо сказала она. Айгуля посмотрела на Виктора. Глаза покраснели, но слёз не было. Губы дрожали. Голос срывался, но она заставляла себя говорить:

— Я ничего не знаю. Честно. Мать ничего не говорила. Этот человек — Салимов — он мне не отец. Мой отец работает поваром в «Плакучей иве» вы же знаете. Он меня растил. Он меня в школу водил. Он мне форму спортивную и кроссовки покупал, когда денег не было. Он — мой отец. — Голос её окреп, стал жёстче: — А Салимов — это чужой человек. Он нас бросил. Я его и не помню путем, мама рассказывала. Одилов нас к себе увез, дядя Ахмаджан. Он сказал — уезжайте, здесь вам нечего делать. И мы уехали. Мама вышла замуж. Я еще маленькой была.

Руки её сжались в кулаки: — Я не хочу ничего от Салимова. Ни денег, ни золота. Ничего. Я отреклась от него. Я взяла фамилию отчима. Я — Салчакова. Не Салимова.

Виктор подошёл, положил руку на плечо. Крепко сжал. Айгуля вздрогнула, но не отстранилась.

— Для меня ты все та же Айгуля. — сказал он: — даже если выяснится, что на самом деле твой отец японский микадо или там Рошильды с Рокфеллерами у тебя в родне.

— С-спасибо. — Айгуля прижалась к нему, обняла руками: — я… я знала, что вы поддержите. Вы же моя команда.

— Ну не скажи. — говорит Алена Маслова: — если ее отец японский микадо, то я Хоккайдо хочу! Айгуля, подари Хоккайдо! Ай! Машка!

— Завались, Вазелинчик. — говорит Маша Волокитина, потирая руку: — какой у тебя лоб каменный…

— Машка права. — подает голос Лиля Бергштейн: — если Айгуля — дочка микадо, то нужно у нее просить, чтобы спорные острова уступила и подписала мирный договор. А то СССР и Япония до сих пор в состоянии войны. Нельзя только о себе думать, Алена! Нужно сперва о мире во всем мире, а уже потом — Хоккайдо! Хотя лучше Окинаву, он южнее…

Глава 16

Глава 16

Айгуля лежала на спине, глядя в потолок. Над головой, в углу у окна, тянулась тонкая трещина — она заметила её ещё в первый день, когда заселялись. Трещина напоминала молнию. Или реку на карте. Сейчас, в темноте, при слабом свете луны, пробивающемся сквозь занавеску, она казалась живой, как будто ручей тек, извиваясь и периодически пропадая из виду.

Айгуля моргнула. Трещина, конечно, не двигалась. показалось. В голове крутились мысли — бестолково, по кругу, возвращаясь к одному и тому же.

«Салом. Извините, что беспокоим.»

Голос Рашида. Низкий, вкрадчивый, с мягким акцентом. Золотая коронка блеснула, когда он улыбнулся. Запах дорогого одеколона. Руки с перстнем. Взгляд, который скользил по девушкам — оценивающий, собственнический.

«Нам нужна Айгуля. Салчакова. Раньше была Салимовой.»

Айгуля зажмурилась, но это не помогло. Картинка всплывала снова и снова, как кадры плохого фильма, который прокручивают по кругу. Коренастый с бровями. Рустам. Его усмешка, когда он смотрел на Машу. «А ты смелая». Руки в шрамах, костяшки утолщены. Она уже видела таких… в детстве, в окружении дяди Ахмаджана.

Айгуля повернулась на бок. Простыня была влажной от пота — ночь выдалась душной, несмотря на открытое окно. Лёгкий ветерок шевелил занавеску, но прохлады не приносил. Только запахи — абрикосовых деревьев, хлорки от бассейна, ночного Ташкента.

Рядом, на соседней кровати, посапывала Алёна Маслова. Она спала, раскинувшись на всю кровать — одна рука свесилась, почти касалась пола, вторая запуталась в волосах. Простыня сбилась в комок у ног. Алёнка всегда спала как убитая, ничего её не будило. Даже храп из соседней комнаты, который иногда прорывался сквозь стену.

Айгуля посмотрела на часы на тумбочке. Стрелки светились в темноте — зелёным, тревожным светом. Половина первого ночи.

Она закрыла глаза. Попыталась дышать ровно, считать вдохи-выдохи. Раз, два, три, четыре. Так учил папа, настоящий папа, когда ей было плохо, когда снились кошмары. «Дыши, доченька. Ровно. Вдох — раз-два-три. Выдох — раз-два-три. Всё пройдёт».

Но не проходило.

Вместо темноты за веками всплывало лицо Салимова. Она почти не помнила его — обрывки, детские впечатления. Большой мужчина. Громкий голос. Дорогой запах — одеколон, сигары. Блеск золота на руках. Страшно было. Она пряталась за маму, а мама гладила её по голове и шептала: «Не бойся, это же… это же твой отец».

Но он не был отцом. Отец — это Миша. Вернее — Мансур Парвизович Салчаков, повар ресторана «Плакучая ива». Невысокий, с вечно красными от жара плиты руками, в белом колпаке, который он стирал сам, каждый вечер. Добрый. Терпеливый. Он научил её лепить манты, раскатывать тесто до прозрачности. Научил резать лук, чтобы не плакать. Купил первый волейбольный мяч, когда денег почти не было.